Творчество А. П. Чехова и Одесса
Н. В. Абабина
В статье исследуется связь А. П. Чехова с Одессой –городом, который сыграл определенную роль в творческой жизни писателя. А. П. Чехов приезжал в Одессу несколько раз, и каждый визит был по-своему полезным. Одесса дала ряд прототипов его произведениям. Здесь А. П. Чехов завязывал знакомства, которые получали неожиданное продолжение. Это отражено как в письмах самого А. П. Чехова, так и в воспоминаниях людей, которые впоследствии стали ему близкими. С одной стороны, этот город пробуждал в нем юношеский задор Антоши Чехонте, а с другой − видел и слышал А. П. Чехова как зрелого писателя, который запомнился одесситам.
История подтверждает: в каждом знаменательном или великом событии всегда есть следы Одессы. Это коснулось и жизни А. П. Чехова.
– она дала ряд прототипов его произведениям. В Одессе Чехов не только отдыхал, знакомился с городом и дачными окрестностями, но и завязывал знакомства, которые получали неожиданное продолжение. Это отражено как в письмах самого Чехова, так и в воспоминаниях людей, которые впоследствии стали ему близкими.
Наиболее яркими являются воспоминания о первом приезде Чехова в Одессу. Это было первое знакомство писателя с городом. Тогда он переживал трудное время − утрату младшего брата Николая.
В июле 1889 г. труппа артистов Московского Малого театра, в составе которой были Ермолова, Федотова, Медведева, Садовская, Никулина, Каратыгина и др., во главе с управляющим Осипом Андреевичем Правдиным на пароходе направлялась на гастроли в Одессу. Настроение было хорошим, в этот город артисты всегда ехали с удовольствием. Гастролировали трудно, и артисты были счастливы, когда добирались до одесских морских купаний. «Мы любили посещать Одессу, − вспоминает актриса К. А. Каратыгина, − … красивую, благодаря городскому голове Маразли, где был чудный большой театр и море и где публика нас хорошо принимала» [1, с. 576]. Репертуар составляли пьесы «Укрощение строптивой», «Орлеанская дева», «Бешеные деньги», «Дон Жуан», «Медея», «Последняя воля», «Горе от ума», «Цепи» и др. С этими пьесами актеры объездили все крупные города России, посетили Варшаву.
На этом же теплоходе находился и Петр Андреевич Сергеенко, сотрудник одесской газеты «Новороссийский телеграф», земляк Чехова, учившийся с ним в гимназии. Он подружился с актерами и выяснилось, что у них имеются общие знакомые в Москве. Среди них – А. П. Чехов. Кто-то подал мысль, как бы хорошо было заполучить Чехова в Одессу, где он никогда не был. Это могло бы его развлечь, а артисты посильно постарались бы облегчить его горе.
Все согласились. Была составлена депеша и послана Чехову. С телеграммой, как это часто бывает, вышла какая-то путаница. Но все закончилось ко всеобщему удовольствию хорошо. Чехов извещал, что приедет в Одессу [4, с. 151−218].
«Сказки Мельпомены», которыми его одарил сам автор. От сборника он пришел в восхищение и предсказал «блестящую будущность молодому автору». Чехов ответил письмом: «Получил вырезку из неведомого мне органа и неведомого мне автора. Шлю неведомому Богу благодарность, кусочек коей можешь себе присвоить не столько за вырезку, сколько за память». Эти слова очень тронули Петра Андреевича, и с тех пор он стал считать его «самой чистой и нежной своей привязанностью».
Итак, в ответ на приглашение Чехов послал Сергеенко телеграмму, датированную 25 июня 1889 г., в которой сообщал, что выедет во вторник и просил найти ему гостиницу. О своем плохом настроении и желании ехать в Одессу, «куда влекла его неведомая сила», Чехов написал 2 июля А. С. Суворину из Сум: «Бедняга Николай умер. Я поглупел и потускнел. Скука адская, поэзии в жизни ни на грош, желания отсутствуют и проч. и проч.».
А 4 июля 1889 г. газета «Одесские новости» в рубрике «Прибывшие в Одессу» сообщила: «Гостиница «Северная». Чехов А. П. – доктор из Москвы, Чехов И. П. – учитель, оттуда же». Газета перепутала профессии братьев, зато зафиксировала точную дату приезда.
Чехов был мил, приветлив, много шутил – так вспоминал в своих записках П. А. Сергеенко. И все же это был не тот московский Чехов, не милый Антоша Чехонте – «что-то отлетело от него», «при первом взгляде на Чехова передо мною как бы пронеслась в воздухе раненая чайка». По его миловидному лицу временами проносилась какая-то тень – сначала думалось, что она от пережитой утраты брата, но Чехов говорил об этом спокойно, серьезно и с деловой рассудительностью. Вероятно, главная причина была в недуге, хотя Чехов сам отказывался верить в него. Сергеенко видел, что это был уже не веселый юноша, который готов за компанию поступить на медицинский факультет, а «законченный, почти откристаллизовавшийся характер с дисциплинированной волей и с постоянно действующим внутри метрономом» [4, с. 162].
Тем не менее, эти перемены окружающим были совсем незаметны. Он приехал на Большой Фонтан, и там его увидели молодым, стройным, изящным молодым человеком с приятным выражением лица. В облике сквозило молодое желание подразнить публику – как вспоминает Каратыгина, «впечатление элегантности, но… о ужас!! Держит в руках большой бумажный картуз («фунтик») и грызет семечки… (привычка южан)»… «Чувствую, облака передо мной опускаются… Ленский кричит: «Антон Павлович, идите сюда! Позвольте Вас представить нашей Клеопатре, которая не верит, что Вы Чехов, потому что вы грызете семечки». Чехов живо подошел, раскланялся. «Я самый и есть. Выписан сюда на гастроли. Не угодно ли?» − предлагает мне семечек. Презирая это занятие, огорченная, разочарованная, я смущенно помотала головой, а так как почти стемнело и мы собрались ехать, то он предложил мне руку и, продолжая грызть ненавистные семечки, сел со мной на извозчика, всю дорогу убеждал меня погрызть, болтал и смешил». Актриса сидела как на гвоздях, кляла и Ленского, и себя − в общем, чувствовала себя несчастной. Она-то считала, что «с таким существом и разговор должен быть особенный, мало того, что умный, но еще и стильный и уже во всяком случае сверхграмотный…» Но Чехов учуял это положение, сумел втянуть ее в разговор, и она всю дорогу болтала и хохотала [1, с. 577].
себя так, как будто родился и вырос в кругу артистов, и так же привык к своему положению писателя, как генерал к мундиру [4, с. 162]. Простота в обращении хорошо сочеталась в нем с литературной скромностью, говорил не много и не мало, а ровно столько, сколько было нужно для поддержания «температуры настроения».
О том, как писатель проводил время, он рассказал в письме брату Ивану Павловичу по дороге из Одессы в Ялту: вставал в 8−9 часов, купался с Правдиным, пил кофе, ел мороженое, бродил по городским бульварам, посещал театр, пил вино в погребке, лечил актрис. «Всё время я … тяготел к женскому обществу, обабился окончательно, чуть юбок не носил» (16 июля 1889 г. Пароход "Ольга"). По истечении нескольких дней обеды и ужины в «Северной гостинице» поднадоели, поскольку постепенно превращались в целые конференции, столовая походила на заседание конгресса, а слуги на дипломатов − выбор блюд был большим, а остановиться было не на чем. Тогда Сергеенко, занимавшийся «обеспечением досуга» Чехова, предложил отведать малороссийские блюда в кухмистерской, которую содержала хохлушка Ольга Ивановна. Домашний пшеничный хлеб, красный стрючковый перец и борщ за 30 копеек привели Чехова в такой восторг, что он даже на время превратился в прежнего Антошу Чехонте.
Но поздние ужины, гостинично-театральная жизнь стали тяготить гостя, и они стали ходить на чай к артистам Малого театра по приглашению К. А. Каратыгиной. Вначале спускались в погребок, покупали хорошее вино, и, накупив еще всякой всячины («Ну, что ж, брат, делать? Разоряться на женщин, так уж разоряться»), с бутылками под мышкой, поднимались к «братьям меньшим» на 4-й этаж и оживленные, как школьники, стучались в знакомые двери 48-го номера. Вот как вспоминает об этом Каратыгина: «Раз блаженствуем мы после спектакля за самоварчиком, стук в дверь. – «Кто? Войдите!!» Вдруг в приотворенную дверь лезет белое длинное узкое полено. «Ай! Ой! Что это? Что это?» − «Это мы!» Смотрим, вылезает из двери держащий в руках полено (оказавшееся длиннейшим белым французским хлебом) длинный худой мужчина с черной головой и за ним Антон Павлович Чехов. «Ради бога, простите, не гоните и напоите чайком! Вот это хлеб-соль, это дыня, это сосиски, и это Сергеенко! Мужчина смирный, но курящий. Разоружайся!» − обратился он к Сергеенко, который стоял с булкой, как солдат с ружьем». Булку разрезали на три части, потребовали еще стаканов, Чехов стал извиняться: «Подумайте только, выписали меня ваши управляющие с тем, чтобы меня развлекать, а придешь к ним, вечно ставни закрыты, сидят раздетые, едят и считают, и пишут… У вас, слышу, смех, жизнь даже после усталости от спектакля. Думаю, сунусь, авось приютят?» – Ну и, конечно, приютили с восторгом! И с этого дня пошли у нас с чаепитием такие веселье и смех, какие мог возбудить только Чехов» [1, с. 167].
Чаепития эти Сергеенко назвал «чая с диалогами Антония и Клеопатры». Эти отношения переросли в дружеские и нашли свое продолжение после одесских встреч. Чехов подарил «Самоедке» (так он называл Клеопатру Александровну за вспыльчивость и мнительность) томик своих «Рассказов», где была напечатана «Тина» (1886), с надписью «Великой Артистке Земли Русской». Рассказ был в каких-то местах подчеркнут. На вопрос «Почему?» писатель ответил: «С живой списано». Через несколько дней принес сборник «В сумерках» (1987) с такой же надписью.
А в один из вечеров Чехов застал актрису в слезах – Правдин заставлял ее играть роль Смерти в «Дон Жуане» только по той причине, что более худой особы в труппе не нашлось. На это Чехов с серьезным видом сказал: «Мадам, вы знаете, я доктор? Дайте мне листок бумаги, вот, закажите в аптеке и покончите с ними разом». В назначении было написано: «Яд для отравления Правдина и Грекова». Каратыгина испуганно разорвала рецепт, а потом жалела, что лишила себя курьезной памятки.
«Скучная история», с ее «совершенно новыми мотивами» («ничего подобного отродясь не писал»), как выражался сам Чехов. По приезде в Ялту он уединился и, как писал Сергеенко, «им завладел художник и стал привинчивать его к столу над начатой им меланхолической «Скучной историей» [4, с. 169]. Повесть вошла в сборник «Хмурые люди», а впервые произведение публиковалось в ноябрьском номере «Северного вестника», который тоже был подарен Каратыгиной в Москве на память о 48-м номере «Северной гостиницы»: «Вот, великая артистка земли русской, вот Вам моя «Скучная история», читайте на здоровье!». Прочтя повесть, артистка ответит: «И зачем Вы написали Вашу проклятую «Скучную историю»? Хотя мое дело не было так велико и почтенно, как деятельность вашего профессора, но все-таки я ему отдала всю жизнь и что же теперь?.. Да, жизни нет. Счастья нет, бога нет. Надо скорей околевать» (Письма, 22 дек. 1889 г.).
Главная мысль повести − человек не может жить без великой цели – это словно отзвуки тех разговоров за чаем. Образ «отставной актрисы» Кати особенно напоминает актрису Малого театра Екатерину Александрову. Ее дерзость и озорство иногда не имели предела. Так, в один из жарких одесских дней, собравшись пить чай и обнаружив, что нет ничего сладкого и в наличии только 16 копеек (а только посыльному надо отдать 30), она заставила разбудить Чехова и послала его, заспанного и недоумевающего, за мармеладом. «А за работу приходите чай пить!» − сказала Катя. Когда Чехов принес и мармелад, и карамельки, и английское печенье, Каратыгина, краснея от стыда, давилась приношеньем, а Катя хохотала как одержимая.
В Одессе Чехов интересовался городской литературной жизнью. Здесь он познакомился с Игнатием Потапенко – тогда молодым сотрудником «Новороссийского телеграфа» и начинающим беллетристом. «Я смотрел на него снизу вверх и ждал от него чего-то особенного, − вспоминает Потапенко. − Но он был не из тех, что любят производить впечатление. Напротив (это уж я потом, гораздо позже, разглядел), когда он замечал, что от него ждут и, что называется, смотрят ему в рот, он как будто старался как можно меньше отличаться от всех. Он тогда прятал себя. Поговорили о чем-то местном и случайном, и он уехал, должно быть пожалев о потраченном времени» [3, с. 307−363]. Но, как оказалось, время не было потрачено зря – потом они встречались в Москве, собирались в Мелихове, виделись в Ницце. Значимое место в их судьбе заняла Лидия Стахиевна Мизинова. Неоднократно упоминалось, что Потапенко является прототипом Тригорина в «Чайке». Это подтвердил и Владимир Иванович Немирович-Данченко: «Многие думают, что Тригорин в «Чайке» автобиографичен. Я же никогда не мог отделаться от мысли, что моделью для Тригорина скорее всего был именно Потапенко» [2]. Когда Чехов объявил о своем отъезде, все запротестовали. Сожаления были столь искренни, что Чехов остался еще на несколько дней. Когда все-таки решил ехать в Ялту, его провожал целый цветник шляп, зонтиков и развевающихся платков. Чехов тоже махал с палубы шляпой и шутливым баском перебрасывался прощальными приветствиями.
Следующие визиты в Одессу датируются 1890, 1894, 1901 гг. Примечательно, что во время визита в 1890 г., по возвращении с острова Сахалин, Чехов организовывал пароходами через Одессу пересылку литературы для детей каторжан. В этом ему помогал одесский знакомый Павел Петрович Меркульев, который заведовал книжным магазином.
Известна история и с написанием пьесы «Вишневый сад», которая, по предположению одесского писателя Родиона Феденева, также имеет касательство к нашему городу. Ольга Родионовна Васильева, уроженка Одесской губернии, унаследовала в 1900 г. состояние своей названной матери Ирины Жеребцовой, в числе которого была усадьба с вишневым садом в Одессе на ул. Торговой угол Приморской площадью 2439 квадратных саженей (более 5 тыс. кв. м). Она переводила чеховские произведения на английский язык, помогала их публиковать, долго переписывалась с Чеховым, их дружеские взаимоотношения поддерживались довольно долго. Чехов знал о том, что Васильева хочет продать свой вишневый сад, чтобы перечислить часть денег на больницу. Он побывал в Одессе, осмотрел имение, навел справки. Встретился с редактором «Одесских новостей» и с маклером. По этому поводу завязалась переписка с властями, врачами, одесской Думой. В 1903 г. Чеховым была написана всем известная пьеса. Конечно, одесситам хочется, чтоб образсимвол России-вишневого сада был как-то связан и с садом на углу Торговой / Приморской…
«Лондонская» на Приморском бульваре. Миролюбов разыскал в редакции «Одесских новостей» известного одесского поэта Александра Митрофановича Фёдорова. Вместе они гуляли по бульвару, бродили по городу, заходили в магазины, что-то покупали. Вдруг у Антона Павловича мелькнула мысль повидаться с кем-нибудь из молодых беллетристов. Фёдоров назвал Куприна. «Ну, вот, и его приводите с собою», − сказал писатель.
Куприн упорно отказывался от встречи, опасаясь, что будет чувствовать себя неловко, если Чехов уже успел прочитать его первый вышедший из печати сборник рассказов. Второй аргумент был более прозаичным: «Вы посмотрите на мои ботинки. Разве можно в таких ботинках идти к Чехову?» Фёдоров пообещал по пути к писателю зайти в магазин и купить ему ботинки. Но Куприн все равно отказывался, но в какой-то момент на визит решился.
... Около полуночи они вернулись от Чехова в хорошем настроении и делились впечатлениями. Куприн был очарован личностью писателя, его обаянием и добротой.
− Можно ли, взглянув на Чехова, сразу сказать, что это выдающийся человек? − спросил Фёдоров.
И оба согласились с тем, что даже после самой короткой беседы с ним по тону речи, по выражению глаз, по печальной, но светлой улыбке чувствовалось, что это человек необыкновенный.
с другой − видела и слышала Чехова как зрелого писателя, который запомнился и писателям-одесситам, и тем знаменитым авторам, чья слава выросла до понятия «великий» (мы говорим о Бунине и Куприне).
Литература:
1. Каратыгина К. А. Воспоминания об А. П. Чехове // Литературное наследство. А. П. Чехов. – М.: АН СССР. Т. 68. – 1960. – 976 с.
2. Немирович-Данченко В. И. Театральное наследство. – М., 1954. Т. 2. Избранные письма, 1954.
3. Потапенко И. Н. Несколько лет с А. П. Чеховым (К 10-летию со дня его кончины) // А. П. Чехов в воспоминаниях современников. − М.: Худож. лит., 1986. – С. 307−363.
– М.: Печатня С. П. Яковлева, 1910. – С. 151−218.
– М.: Наука. – 1974–1985. Т. 14. – 1978. – 519 с.