Венгеров С. Чехов Антон Павлович // Энциклопедический словарь. — СПб.: Изд. Ф. А. Брокгауз и И. А. Ефрон, 1903. — Т. 38. — С. 777—781.
Чеховъ (Антонъ Павловичъ) — одинъ изъ самыхъ выдающихся современныхъ европейскихъ писателей. Отецъ его былъ крѣпостнымъ, но выбился изъ рядового крестьянства, служилъ въ управляющихъ, велъ собственныя дѣла. Семья Ч. — вообще талантливая, давшая нѣсколькихъ писателей и художниковъ. Ч. родился 17 января 1860 г. въ Таганрогѣ, тамъ же окончилъ курсъ гимназіи, затѣмъ поступилъ на медицинскій факультетъ московскаго унив. и въ 1884 г. получилъ степень врача, но практикой почти не занимался. Уже студентомъ началъ (съ 1879 г.) помещать, подъ псевдонимомъ Чехонте, мелкіе разсказы въ юмористическихъ изданіяхъ: «Стрекозѣ», «Будильникѣ», «Осколкахъ» и др.; затѣмъ перешелъ въ «Петербургскую Газету» и «Новое Время». Въ 1886 г. вышелъ первый сборникъ его разсказовъ; въ 1887 г. появился второй сборникъ — «Въ сумеркахъ», который показалъ, что въ лицѣ Ч. русская литература пріобрѣла новое, вдумчивое и тонко-художественное дарованіе. Подъ вліяніемъ крупнаго успѣха въ публикѣ и критикѣ Ч. совершенно бросилъ свой прежній жанръ небольшихъ газетныхъ очерковъ н сталъ по преимуществу сотрудникомъ ежемѣсячныхъ журналовъ («Сѣверный Вѣстникъ», «Русская Мысль», позднѣе «Жизнь»). Успѣхъ «Степь», «Скучная Исторія», «Дуэль», «Палата № 6», «Разсказъ неизвѣстнаго человѣка», «Мужики» (1897). «Человѣкъ въ футлярѣ», «Въ оврагѣ»; изъ пьесъ — «Ивановъ», неимѣвшій успѣха на сценѣ, «Чайка», «Дядя Ваня», «Три сестры». Огромная популярность Ч. выразилась, между прочимъ, въ томъ, что всѣ сборники его произведеній выдержали по многу изданій: «Въ сумеркахъ» — 13 изд., «Пестрые разсказы» — 14, «Хмурые люди — 10, «Палата № 6» — 7, «Каштанка» — 7, «Разсказы» — 13 и т. д. Въ 1901—1902 гг. А. Ф. Марксъ издалъ полное собраніе соч. Ч. въ 10 томахъ. То же собраніе, дополненное новѣйшими произведеніями, дается въ качествѣ преміи къ «Нивѣ» 1903 г., которая, благодаря этому, пріобрѣла г. Ч. совершилъ поѣздку на Сахалинъ. Вынесенныя изъ этой поѣздки мрачныя впечатлѣнія, составили предметъ цѣлой книги: «Островъ Сахалинъ» (1895). Позднее Ч. много путешествовалъ по Европѣ. Послѣдніе годы онъ, для поправленія здоровья, постоянно живетъ въ своей усадьбѣ подъ Ялтой, лишь изрѣдка наѣзжая въ Москву, гдѣ жена его, даровитая артистка Книпперъ, занимаетъ одно изъ выдающихся мѣстъ въ извѣстной труппѣ «Литературно-художественнаго кружка» (Станиславскаго). Въ 1900 г., при первыхъ же выборахъ въ Пушкинское отдѣленіе академіи наукъ, Ч. былъ избранъ въ число почетныхъ академиковъ.
Литературную дѣятельность Ч. принято обыкновенно дѣлить на двѣ, совсѣмъ ничего общаго между собою не имѣющія, половины: періодъ Чехова-Чехонте и позднѣйшую дѣятельность, въ которой даровитый писатель освобождается отъ присдособленія къ вкусамъ и потребностямъ читателя мелкой прессы. Для этого дѣленія есть извѣстныя основанія. Несомненно, что Ч.-Чехонте, въ «юмористическихъ», разсказахъ не стоитъ на высотѣ г. на «Ниву» чтобы ознакомиться основательно съ Ч., испытывала даже послѣ первыхъ томовъ расположеннаго въ хронологическомъ порядкѣ собранія его сочиненій извѣстное разочарованіе. Если, однако, глубже и внимательнѣе присмотрѣться къ разсказамъ Чехонте, то нетрудно и въ этихъ наскоро набросанныхъ эскизахъ усмотрѣть печать крупнаго мастерства Ч. и всѣхъ особенностей его меланхолическаго дарованія. Непосредственной «юмористики», физіологическаго, такъ назыв. «нутряного» смѣха тутъ не очень-то много. Есть, правда, не мало анекдотичности и даже прямого шаржу, въ родѣ, напр., «Романа съ контрабасомъ», «Винта», «Смерти чиновника», «Драмы», «Капитанскаго мундира» и др. Но, за исключеніемъ развѣ только «Романа съ контрабасомъ», едва ли есть у Чехонте хотя бы одинъ разсказъ, сквозь шаржъ котораго ярко не пробивалась бы психологическая и жизненная правда. Не умретъ, напр., въ дѣйствительности отвѣтъ на его чрезмѣрно-угодливыя и надоѣдливыя извиненія за то, что онъ нечаянно плюнулъ въ его сторону, въ концѣ-концовъ крикнулъ ему «пошелъ вонъ»; но забитость мелкаго чиновника, для котораго сановникъ — какое-то высшее существо, схвачено (въ «Смерти чиновника») въ самой своей основѣ. Во всякомъ случаѣ веселаго въ «юмористическихъ» шаржахъ Чехонте очень мало: общій тонъ — мрачный и безнадежный. Передъ нами развертывается ежедневная жизнь во всемъ трагизмѣ своей мелочности, пустоты и бездушія. Отцы семейства, срывающіе на близкихъ всякаго рода непріятности по службѣ и карточнымъ проигрышамъ, взяточничество провинціальной администраціи интриги представителей интеллигентныхъ профессій, грубѣйшее пресмыкательство предъ деньгами и власть имущими, скука семейной жизни, грубѣйшій эгоизмъ «честныхъ» людей въ обращеніи съ «продажными тварями» («Анюта», «Хористка»), безграничная тупость мужика («Злоумышленникъ»), полное вообще отсутствіе нравственнаго чувства и стремленія къ идеалу — вотъ та картина, которая развертывается передъ читателемъ «веселыхъ» разсказовъ Чехонте. Даже изъ такого невиннаго сюжета, какъ мечты о ѣ 75000 р. («Выигрышный билетъ»), Чехонте съумѣлъ сдѣлать канву для тяжелой картины отношеній размечтавшихся о выигрышѣ супруговъ. Прямо Достоевскимъ отзывается превосходный разсказъ «Мужъ», гдѣ на какихъ-нибудь 4 страничкахъ во всемъ своемъ ужасѣ обрисована психологія злобнаго, погрязшаго въ житейской скукѣ существа, испытывающаго чисто физическія страданія, когда онъ видитъ, что близкіе ему люди способны забыться и на мгновеніе унестись въ какой-то иной, радостный и свѣтлый міръ. Къ числу раннихъ разсказовъ Ч. относится и другой превосходный разсказъ — «Тоска», на этотъ разъ не только мрачный, но и глубоко-трогательный: разсказъ о томъ, какъ старый извозчикъ, у котораго умеръ взрослый сынъ, все искалъ, кому бы повѣдать свое горе, да никто его не слушаетъ; и кончаетъ бѣдный старикъ тѣмъ, что изливаетъ душу предъ лошадкою своею. Художественные пріемы Чехонте столь же ѣчательны, какъ въ позднѣйшихъ произведеніяхъ Ч. Больше всего поражаетъ необыкновенная сжатость формы, которая, до сихъ поръ остается основною чертою художественные манеры Ч. И до сихъ поръ Чеховскія повѣсти почти всегда и начинаются, и кончаются въ одной книжкѣ журнала. Относительно «большія» вещи Ч. — напр., «Степь» — часто представляютъ собою не что иное, какъ собраніе отдѣльныхъ сценъ, объединенныхъ только внѣшнимъ образомъ. Чеховская сжатость органически связана съ особенностями его способа изображенія. Дѣло въ томъ, что Ч. никогда не исчерпываетъ свой сюжетъ всецѣло и всесторонне. Будучи реалистомъ по стремлениію давать неприкрашенную правду и имѣя всегда въ запасѣ огромнѣйшее количество беллетристическихъ подробностей, Ч., однако, рисуетъ всегда только контурами и схематично, т. е. давая не всего ѣка, не все положеніе, а только существенныя ихъ очертанія. Тэнъ у разсматриваемыхъ имъ писателей старается уловить ихъ faculte maotresse; Ч. это дѣлаетъ по отношенію къ каждому изъ своихъ героевъ и выдвигаетъ въ немъ только то, что ему кажется въ данномъ человѣкѣ характернымъ и преобладающимъ. Ч. почти никогда не даетъ цѣлой біографіи своихъ героевъ; онъ беретъ ихъ въ опредѣленный моментъ ихъ жизни и отдѣлывается двумя-тремя словами отъ прошлаго ихъ, концентрируя все вниманіе на настоящемъ. Онъ рисуетъ, такимъ образомъ, не столько портреты, сколько силуэты. Оттого-то его изображенія такъ ототчетливы; онъ всегда бьетъ въ одну точку, никогда не увлекаясь второстепенными подробностями. Отсюда сила и рельефность его живописи, при всей неопредѣленности тѣхъ типовъ, которые онъ по преимуществу подвергаетъ своему психологическому анализу. Если къ этому прибавить замѣчательную колоритность Чеховскаго языка, обиліе мѣткихъ и яркихъ словъ и опредѣленій, то станетъ очевиднымъ, что ему много ѣста и не нужно. По художественной манерѣ особое мѣсто занимаетъ театръ Ч. Какъ и повѣствовательныя его произведенія, драматическая дѣятельность Ч. распадается на два періода. Сначала онъ написалъ нѣсколько истинно-веселыхъ вещей, изъ которыхъ не сходятъ со сцены «Медвѣдь» и «Предложеніе». Серьезныя пьесы второго періода создались подъ несомнѣннымъ вліяніемъ Ибсена. Это пьесы «настроенія» по преимуществу, въ которыхъ соотвѣтствующая игра актеровъ имѣетъ почти ѣшающее значеніе. «Три сестры», напр., въ чтеніи совершенно не понравились и мѣстами даже возбуждали смѣхъ. Таковы, въ чтеніи постоянныя комическія восклицанія сестеръ: «Въ Москву, въ Москву», точно съѣздить въ Москву и даже поселиться въ ней — Богъ вѣсть какое счастье. Но въ постановкѣ московской труппы Станиславскаго «Три сестры» произвели огромнѣйшее впечатлѣніе, потому что тѣ самыя мелочи, часто даже простыя ремарки, которыя въ чтеніи не замѣчаются и пропадаютъ, были ярко подчеркнуты замѣчательно вдумавшейся въ ѣренія автора труппою, и зрителю сообщалось авторское настроеніе. Даже пресловутое «Въ Москву, въ Москву» превратилось въ нимало не смѣшной символъ стремленія уйти изъ постылой дѣйствительности. «Дядя Ваня» производитъ и въ чтеніи сильное впечатлѣніе, но сценическое исполнѣніе значительно усиливаетъ общій эффектъ пьесы и въ особенности завершительное впечатлѣніе безпросвѣтной тоски, въ которую погружается «дядя Ваня» по отъѣздѣ гостей.
Существеннымъ отличіемъ Ч.-Чехонте отъ Ч. второго періода является сфера наблюденія и воспроизведенія. Чехонте не шелъ дальше мелочей обыденнаго, зауряднаго существованія тѣхъ круговъ общества, которые живутъ элементарной, почти зоологическою жизнью. Но когда критика подняла самосознаніе молодого писателя и внушила ему высокое представленіе о благородныхъ сторонахъ его тонкаго и чуткаго таланта, онъ рѣшилъ подняться въ своемъ художественномъ анализѣхарактерѣ этого позднѣйшаго творчества, начало котораго можно отнести къ появленію «Скучной исторіи» (1888), ярко сказалась та мрачная полоса отчаянія и безнадежной тоски, которая въ 80-хъ гг. охватила наиболѣе чуткіе элементы русскаго обшества. Восьмидесятые годы характеризуются сознаніемъ русской интеллигенціи, что она совершенно безсильна побороть косность окружающей среды, что безмѣрно разстояніе между ея идеалами и мрачно-сѣрымъ, безпросвѣтнымъ фономъ живой русской дѣйствительности. Въ этой живой дѣйствительности народъ еще пребывалъ въ каменномъ періодѣ, средніе классы еще не вышли изъ мрака «темнаго царства», а въ сферахъ направляющихъ рѣзко обрывались традиціи и настроенія «эпохи великихъ реформъ». Все это, конечно, не было ѣмъ-нибудь особенно новымъ для чуткихъ элементовъ русскаго общества, которые и въ предшествующій періодъ семидесятыхъ годовъ сознавали всю неприглядность тогдашней «дѣйствительности». Но тогда русскую интеллигенцію окрылялъ особенный нервный подъемъ, который вселялъ бодрость и увѣренность. Въ 80-хъ гг. эта бодрость совершенно исчезла и замѣнилась сознаніемъ банкротства предъ реальнымъ ходомъ исторіи. Отсюда нарожденіе цѣлаго поколенія, часть котораго утратила самое стремленіе къ идеалу и слилась съ окружающею пошлостью, а часть дала рядъ неврастениковъ, «нытиковъ», безвольныхъ, безцвѣтныхъ, проникнутыхъ сознаніемъ, что силу косности не сломишь, и способныхъ только всѣмъ, надоѣдать жалобами на свою безпомощность и ненужность. Этотъ-то періодъ неврастенической разслабленности русскаго общества и нашелъ въ лицѣ Ч. своего художественнаго историка. Именно историка: это очень важно для пониманія Ч. Онъ отнесся къ своей задачѣ человѣкъ, который хочетъ повѣдать о глубоко его волнующемъ горѣ, а какъ посторонній, который наблюдаетъ извѣстное явленіе и только заботится о томъ, чтобы возможно вѣрнѣе «идейнымъ творчествомъ», т. е. желаніе въ художественной формѣ выразить свое общественное міросозерцаніе, чуждо Ч. и по натурѣ его, слишкомъ аналитической и меланхолической, и по ѣмъ условіямъ, при которыхъ сложились его литературные представленія и вкусы. Не нужно знать интимную біографію Ч., чтобы видѣть, что пору такъ назыв. «идейнаго броженія» онъ никогда не переживалъ. На всемъ пространствѣ гдѣ, кажется, нѣтъ ни одной подробности русской жизни такъ или иначе не затронутой, вы не найдете ни одного описанія студенческой сходки или ѣхъ принципіальныхъ споровъ до бѣла дня, которые такъ характерны для русской молодежи. Идейной стороной русской жизни Ч. заинтересовался уже въ ту пору, когда воспріимчивость слабѣетъ «опытъ жизни» дѣлаетъ и самыя пылкія натуры нѣсколько апатичными въ поискахъ міросозерцанія. Ставъ ѣтописцемъ и бытописателемъ духовнаго вырожденія и измельчанія нашей интеллигенціи, Ч. самъ, не примкнулъ ни къ одному опредѣленному направленію. Онъ дновременно близокъ и къ «Новому Времени», и къ «Русской Мысли», а въ послѣдніе тѣснѣе къ органу крайней лѣвой, нашей журналистики, недобровольно прекратившему свое существованіе («Жизнь»). Онъ относится безусловно ѣшливо къ «людямъ шестидесятыхъ годовъ», къ увлеченію земствомъ и т. д., но у него нѣтъ и ни одной «консервативной» строчки. Въ «Разсказѣ неизвѣстнаго человѣка» онъ сводитъ къ какому-то пустому мѣсту революціонное движеніе, но еще злѣе выставлена въ этомъ же ѣ среда противоположная. Это-то общественно-политическое безразличіе и даетъ ему ту объективную жесткость, съ которою онъ обрисовалъ россійскихъ нытиковъ. Но если онъ не болѣетъ за нихъ душой, если онъ не мечетъ громовъ противъ засасывающей «среды», то онъ относится вмѣстѣ съ ѣмъ и безъ всякой враждебности къ тому кругу идей, изъ которыхъ исходятъ наши Гамлеты, пара на грошъ. Этимъ онъ существеннѣйшимъ образомъ отличается отъ воинствующихъ обличителей консервативнаго лагеря. Если мы для иллюстраціи способа отношенія Ч. къ обанкрутившимся интеллигентамъ 80-хъ гг. возьмемъ наиболѣе впечатлѣніе? Во всякомъ случаѣ не то, что не ѣдуетъ быть новаторомъ, не слѣдуетъ бороться съ рутиною и пренебрегать общественными предразсудками. Нѣтъхотѣлъ похвастать предъ дѣвками силою, взвалилъ на себя два ѣйшихъ мѣшка и надорвался. Ту же неумолимую жесткость, но лишенную всякой тенденціозной враждебности, Ч. проявилъ и въ своемъ отношеніи къ народу. Въ русской литературѣ нѣтъ болѣе мрачнаго изображенія крестьянства, чѣмъ «Мужикахъ». Ужасно полное отсутствіе нравственнаго чувства и въ тѣхъ вышедшихъ изъ народа людяхъ, которые изображены въ другомъ разсказѣ Ч. — «Въ ѣ». Но рядомъ съ ужаснымъ, Ч. умѣетъ улавливать и поэтическія движенія народной жизни — и такъ какъ одновременно Ч. въ самыхъ темныхъ краскахъ рисуетъ «правящіе классы», то и самый пламенный демократизмъ можетъ видѣть правдѣ Ч. только частное проявленіе его пессимистическаго взгляда на людей. Художественный анализъ Ч. какъ-то весь сосредоточился на изображеніи бездарности, пошлости, глупости россійскаго обывателя и безпросвѣтнаго погрязанія его въ ѣ ежедневной жизни. Ч. ничего не стоитъ увѣрять насъ въ «Трехъ сестрахь», что въ стотысячномъ городѣ кѣмъ сказать человѣческаго слова и что уходъ изъ него офицеровъ кавалерійскаго полка оставляетъ въ немъ какую-то зіяющую пустоту. Безтрепетно заявляетъ Ч. въ «Моей жизни», устами своего героя: «Во всемъ ѣ я не зналъ ни одного честнаго человѣка». Двойной ужасъ испытываешь при чтеніи превосходнаго психологически-психіатрическаго этюда «Палата № 6»: сначала — при видѣ тѣхъ земской больницѣ допускаетъ герой разсказа, безспорно лучшій человѣкъ городѣ, весь погруженный въ чтеніе докторъ Андрей Ефимовичъ; затѣмъ, когда оказывается, что единственный ѣкъ съ ясно-сознанными общественными идеалами — это содержащійся въ палатѣ № 6 сумасшедшій Иванъ Дмитріевичъ. А какое чувство безпросвѣтной «Скучной исторіи». Ея герой — знаменитый профессоръ, не только сообщающій своимъ слушателямъ спеціальныя свѣдѣнія, но и расширяющій ихъ умственный горизонтъ широкими философскими обобщеніями, человѣкъ чутко относящійся къ задачамъ общественно-политической жизни, другъ Кавелина и Некрасова, идеально-безкорыстный и самоотверженный въ сношеніяхъ со ѣми, кому приходится имѣть съ нимъ дѣловнѣшнимъ признакамъ, то одной этой фигуры достаточно, чтобы поколебать убѣжденіе въ безграничности пессимизма Ч. Но въ томъ то и ѣло, что за внѣшнею заманчивостью кроется страшная внутренняя драма; тѣмъ «скучная», что жизнь знаменитаго профессора, какъ онъ самъ чувствуетъ, дала въ результатѣ нуль. Въ семейной жизни его заѣла пошлость и ѣщанство жены и дочери, а въ своей собственной духовной жизни онъ съ ужасомъ открываетъ полное отсутствіе «общей идеи». И выходитъ, такимъ образомъ, что вполнѣ порядочный человѣкъ безцѣльность своей жизни. А рядомъ торжествуютъ хищники и себялюбцы — какая-нибудь мѣщаночка въ «Трехъ сестрахъ», жена, дочь и зять профессора въ «Скучной исторіи», злая Аксинья «Въ ѣ», профессорская чета въ «Дядѣ Ванѣ», Треплевъ и его возлюбленная въ «Чайкѣ» и множество другихъ ими подобныхъ «благополучныхъ россіянъ». Къ нимъ примыкаютъ и просто люди со сколько-нибудь опредѣленными стремленіями, какъ напр. превосходнѣйшій типъ «ѣка въ футлярѣ» — учитель гимназіи Бѣликовъ, который весь городъ заставилъ ѣлать разныя общественныя гадости только тѣмъ, что рѣшительно «порядочные» люди подчинялись ему, потому что не хватало силы характера сопротивляться. Есть. однако, пессимизмъ и пессимизмъ. Нужно разобраться и въ Чеховскомъ пессимизмѣ, нужно отдѣлить его не только отъ того расхожаго пессимизма, который, ѣшливо относясь къ «идеальничанью», граничитъ съ апоѳеозомъ буржуазнаго «благоразумія», но даже, напр., отъ пессимизма такихъ писателей какъ Писемскій или многіе изъ французскихъ реалистовъ. У послѣднихъ свѣтлому. Было время, когда Ч. обвиняли въ глубокомъ равнодушіи. Н. К. Михайловскій ярче всѣхъ формулировалъ этотъ упрекъ, сказавъ, что Ч. съ одинаковымъ хладнокровіемъ «направляетъ свой превосходный художественный аппаратъ на ласточку и самоубійцу, на муху и слона, на слезы и воду». Но пора этихъ упрековъ теперь ѣе или менѣе миновала. Тотъ же Н. К. Михайловскій усмотрѣлъ въ «Скучной исторіи» ѣкоторую «авторскую боль». Теперь едва ли многіе станутъ спорить противъ того, что если у Ч. и нѣтъ опредѣленнаго общественнаго міросозерцанія, то у него, все-таки, есть несомнѣнная . Онъ несомнѣнно потому все критикуетъ, что у него очень большія нравственныя требованія. Онъ не создаетъ положительныхъ типовъ, потому что не можетъ довольствоваться малымъ. Если, читая Ч., и приходишь въ отчаяніе, то это все-таки отчаяніе облагораживающее: оно поселяетъ глубокое отвращеніе къ мелкому и пошлому, срываетъ покровы съ буржуазнаго благополучія и заставляетъ презирать отсутствіе нравственной и общественной выдержки.
Ср. Андреевичъ (Евг. Соловьевъ), «Книга о Горькомъ и ѣ»; Арсеньевъ, «Крит. этюды»; Батюшковъ, «Крит. очерки»; Вогюэ, въ «Revue d. deux Mondes» (1902, I) и по-русски брошюра (М., 1902); Волжскій, «Очерки о Чеховѣ» (СПб., 1903); Волынскій, «Борьба за идеализмъ»; Гольцевъ, «Лит. очерки»; Меньшиковъ, «Крит. очерки»; Мережковскій, въ «Сѣв. ѣстн.» (1888, 11); Михайловскій, «Соч.» (т. VI) и «Рус. Бог.» (1900, 4 и 1902, 2); Овсянико-Куликовскій, «Вопросы психологіи творчества» (СПб., 1902); Протопоповъ, въ «Русск. Мысли» (1892, 6); Скабичевскій, «Соч.» и «Рус. Мысль» (1899, № 4, 5 и 1901, № 11); Струве, «На разныя темы»; Всев. Чешихинъ, «Современное общество въ произведеніяхъ Боборыкина и Чехова» (Одесса, 1894).
С. Венгеровъ.