Глава первая
Детство и отрочество
1
Человечество заподозрило все исповеди, начиная от исповеди Августина, продолжая признаниями Бенвенуто Челлини, Казановы, Ламартина, Руссо и Толстого. Говорят, что человек, пишущий для потомства, уже не может быть безусловно искренним. Однако все-таки следовало бы признать, что лучшим биографом человека был бы он сам - конечно, при желании сказать о себе правду. Посторонний по оставшимся документам мог бы только приблизительно угадывать истину.
Вслед за автобиографией лучшим исследованием было бы то, которое говорило бы языком дневников, мемуаров или писем вспоминаемого человека. Едва ли в применении к кому-либо возможно осуществление такого намерения во всей полноте. Этого мало, человек никогда не остается с собою наедине, это надо принять как аксиому. Всякий пишущий мемуары и письма смотрит на читающего, если не на все потомство. История знает переписки, лишенные всякой искренности, способные завести в совершенные дебри и исказить действительный образ пишущего, если бы историк или биограф принял эти "интимные" страницы за чистую монету.
Десятки выдающихся людей в мемуарах и письмах сводят счеты с современниками и реабилитируют себя. Финальная часть жизни многих высоко выдвинувшихся людей, делавших погоду, всецело уходила на цели литературного оправдания себя перед потомством. Переписка может сводиться к сплошной фальшивой похвале там, где у автора к адресату было только чувство антипатии. Печальная история, героями которой явились Доде и наш Тургенев, - одна из самых ярких и щекотливых иллюстраций к этому.
Но перед биографом вся полнота прав историка. Он свободен от личных отношений к тому, чью жизнь пишет. К пристрастным показаниям у него может найтись корректив - иногда из переписки того же самого автора. В случаях противоречивой оценки одного и того же лица или факта в письмах к двум адресатам - перед ним в большинстве случаев ясные психологические основания видеть, где истина и где фальшь, где голос сердца и где дипломатия.
Что касается Чехова, то такой вид его биографии, наполовину рассказанной его собственными словами, возможен в значительной степени. Он оставил огромную переписку*, он был в ней в большинстве случаев очень искренним, очень разговорчивым и охотно касался своих личных настроений и внешних перемен жизни. Его переписка, без сомнения, должна лечь в основу той его будущей, глубокой и полной биографии, для которой все современные попытки, не исключая и настоящей, - не более как подготовление материалов. Предоставить ему там, где возможно, говорить самому - обязанность биографа.
этого чудесного писателя и обаятельного человека. Биограф должен знать, что история литературы пишется не для поучений юношеству, хотя часто и поучает, что его задача - восстановление человеческого и писательского образа во всей его полноте, что он рассказывает, а не судит. Чехов, блестящий, остроумный, каждое слово которого горит бриллиантом и запоминается навеки, Чехов, физически прекрасный, как полубог, всегда окруженный девушками удивительной красоты, неотразимо влекущий к себе и мужчин, и женщин, благотворитель, благодетельствующий направо и налево, - это мотив статьи с настроением, стихотворения в прозе в юбилейно-поминальный номер, а не живая личность, исследуемая в биографической книге.
Бывали моменты, когда Чехов приближался к этому почти античному образу. Его ум высекал чудесные слова и фразы, как кремень искры, прекрасные девушки оказывались около него. Но история должна знать Чехова во всей полноте его образа. Чехова отличала органическая прямота, прямота плебея и реалиста, которому просто отвратительна ложь, и как постыдная, и как бесцельная. Кому Чехов говорил о своей любви, того он действительно любил, однако его отзывы о Щеглове, Плещееве, Лейкине в письмах, например, к Суворину, стоят не всегда на одинаковой высоте дружеского тона с письмами к ним самим. Чехов был удивительно прямой и искренний человек, но не праведник и не мудрец в смысле философов древности. Он был исключительно одаренный писатель, уника среди писателей, но и сын своей семьи, своего сословия и своего времени. Жизнь и психику этого человека, поскольку они доступны, а не апофеоз героя, должен дать биограф.
Чехов не вел дневников - сохранилось совсем незначительное число его страниц, напоминающих дневник, не оставил записок, никогда не собирался писать свою автобиографию. Но автобиографические наброски он делал в своей жизни несколько раз: однажды по просьбе приват- доцента Московского университета д-ра Г. И. Россолимо - и совершенно серьезно, другой раз по просьбе литературного собрата - и сбился на шутку. Вот эти странички:
"Я, А. П. Чехов, родился 17 января 1860 года в Таганроге. Учился сначала в греческой школе при церкви царя Константина, потом в таганрогской гимназии; в 1879 г. поступил в Московский университет на медицинский факультет. Вообще о факультетах имел тогда слабое понятие и выбрал медицинский факультет, не помню, по каким соображениям, но в выборе потом не раскаивался.
Уже на первом курсе стал печататься в еженедельных журналах и газетах, и эти занятия литературой уже в начале 80-х годов приняли постоянный, профессиональный характер. В 1888 г. получил Пушкинскую премию. В 1890 г. ездил на остров Сахалин, чтобы потом написать книгу о нашей ссыльной колонии и каторге. Не считая судебных отчетов, рецензий, фельетонов, заметок, всего, что писалось изо дня в день для газет и что теперь было бы трудно отыскать и собрать, мною за 20 лет литературной деятельности было написано и напечатано более 300 листов повестей и рассказов. Писал я и театральные пьесы.
для меня как для писателя может понять только тот, кто сам врач. Они имели также и направляющее влияние, и, вероятно, благодаря близости к медицине мне удалось избежать многих ошибок. Знакомство с естественными науками, с научным методом всегда держало меня настороже, и я старался, где было возможно, соображаться с научными данными, а где невозможно, предпочитал не писать вовсе.
Замечу кстати, что условия художественного творчества не всегда допускают полное согласие с научными данными; нельзя изобразить на сцене смерть от яда так, как она происходит на самом деле. Но согласие с научными данными должно чувствоваться и в этой условности, т. е. нужно, чтобы для читателя или зрителя было ясно, что это только условность и что он имеет дело со сведущим писателем... К беллетристам, относящимся к науке отрицательно, я не принадлежу, и к тем, которые до всего доходят своим умом, не хотел бы принадлежать.
Что касается практической медицины, то еще студентом я работал в Воскресенской земской больнице (близ Нового Иерусалима), у известного земского врача П. А. Архангельского, потом неделю был врачом в Звенигородской больнице. В холерные годы (1892--1893) заведовал Мелиховским участком Серпуховского уезда".
Второй автобиографический набросок дан А. П. по просьбе беллетриста - драматурга Вл. Тихонова, нуждавшегося в таком очерке для журнала, который он редактировал. Начав его точными хронологическими датами, Чехов сразу соскользнул на юмористический тон, однако и среди шутки здесь мелькает небезразличная для биографа деталь.
"... Вам нужна моя биография? - пишет Чехов. - Вот она.
премию. В
1890 г. совершил путешествие на Сахалин и обратно морем. В 1891 г. совершил турне по Европе, где пил прекрасное вино и ел устриц. В 1892 г. гулял на именинах с В. А. Тихоновым. Писать начал в 1879 г. в "Стрекозе". Сборники мои суть: "Пестрые рассказы", "В сумерках", "Хмурые люди" и повесть "Дуэль". Грешил и по драматической части, хотя и умеренно.
Переведен на все языки, за исключением иностранных. Впрочем, давно уже переведен немцами. Чехи и сербы тоже одобряют. И французы не чужды взаимности. Тайны любви постиг я будучи 13 лет. С товарищами - как врачами, так и литераторами - пребываю в отличнейших отношениях. Холост. Желал бы получить пенсию. Медициной занимаюсь, и даже настолько, что, случается, летом произвожу судебно-медицинские вскрытия, коих не совершал уже года два--три. Из писателей предпочитаю Толстого, из врачей Захарьина".