Меньшиков М. О.: Материалы к биографии А. П. Чехова
8. Памяти А. П. Чехова. Воспоминания. 1904 год

8. Памяти А. П. Чехова

Умер Чехов <...> Он не был первою любовью России, но был последнею ее надеждой на появление великого писателя на склоне как будто уже зашедшего золотого века нашей литературы. Тяжесть утраты этого большого таланта была бы неизмерима, если бы не была ослаблена четырнадцатью годами страха за эту жизнь. Уже четырнадцать лет назад вся образованная Россия была опечалена призраком несчастия², и вот оно, наконец, совершилось на днях.

У счастливого недруги мрут,
У несчастного друг умирает...³

Чехов, доживший до 44 лет, продолжил собою грустную традицию многих русских талантов - закатываться в полдень жизни или даже ранним утром, как это было с Лермонтовым⁴. Сказать, что Чехов сделал мало для литературы русской, было бы неблагодарно, но как много он мог бы еще сделать, если бы не его ужасная болезнь. Болезнь - но разве она была такой случайностью? Мне кажется, как и гибель многих, может быть, большинства русских людей, смерть Чехова ускорена отсутствием в культуре нашей драгоценного начала - береженья жизни. Не уберегли Пушкина, не пожалели Лермонтова, Веневитинова, Полежаева, Языкова⁵; ряд других талантливых людей сами истощили жизнь свою, сжигая ее с двух концов. Чехов не поберег себя. Имея от природы некрепкое здоровье, имея грозное предостережение в смерти брата (художника), погибшего от чахотки⁶, Чехов предпринял трудное путешествие на Сахалин и там во время какого-то переезда сильно простудился. Промок, продрог, и негде было обсушиться⁷. От этой простуды, как он говорил мне, началась его болезнь⁸. Может быть, родись он в более культурной стране с безотчетным инстинктом береженья жизни, его не пустили бы на Сахалин и он сам не рискнул бы обречь себя на приключения в полудиком краю. Если бы все мы и он первый чувствовал, что талант его размеров есть драгоценность национальная, все мы, Россия, окружили бы его нежным попечением, и он принял бы это попечение просто и естественно, как в Англии Теннисон или во Франции Бурже. Это вовсе не эгоизм и не идолопоклонство, а вопрос общественной экономии. Бурже или Пьер Лоти, которых дарование было бы смешно даже сравнивать с чеховским, если бы они поехали на Сахалин, то, обеспеченные комфортом, как принцы крови, и такого случая, чтобы завязнуть где-нибудь в болоте, вымокнуть и не иметь возможности обсушиться, с ними не приключилось бы. Затем во время самой болезни Чехову недоставало характера, чтобы выдержать строго гигиенический режим. Ему следовало жить на Южном берегу безвыездно, не менять климата⁹. В стране, где ценят таланты, его пожалели бы, его не осыпали бы тучей писем: "Дорогой Антон Павлович, когда же Вы в Москву? Неужели Вы нас не порадуете эту осень? Возможно ли, что театр наш (или редакция, или литературный кружок) лишится счастья" и пр., и пр. Надо сказать, что Чехов хоть и родился и вырос в Таганроге, хоть и называл себя в веселую минуту малороссом, был просто влюблен в Москву и ее окрестности. Жить в средней России было его мечтой, и его ничего не стоило соблазнить поездкой туда. В Москве протекли его студенческие, довольно шумные годы¹⁰, в Москве он начал работать в толстых журналах¹¹. В Московской губернии, в Серпуховском уезде, он жил несколько лет "помещиком"¹², скитаясь с другом своим, покойным Левитаном, таким же страстным любителем Великороссии, по лугам и перелескам на ранних зорях или собирая любимые свои боровички¹³. В Москве последнее время вырос театр Станиславского, который публично и торжественно самими хозяевами провозглашен как "Чеховский театр"¹⁴. В театре этом каждый зимний сезон играла жена Чехова, молодая артистка (по сцене О. Л. Книп-пер¹⁵¹⁶, тут был похоронен отец¹⁷. Тут было похоронено и жило так много родного и радостного для Антона Павловича. Трудно ли было соблазнить его поездкой в Москву? В Ялте он изнывал от скуки. Но тем необходимее было поберечь эту драгоценную жизнь, и уж лучше бы было самой Москве поехать к Чехову, чем тянуть его в свои декабрьские холода и вьюги. Сколько я могу судить, при всей твердости и необыкновенной ясности ума, Чехову как художнику, как человеку глубокой, хоть и целомудренно-скрытой нежности, не хватало воли, чтобы держать себя в руках. Он не выносил долгой разлуки, его тянуло к любимым местам, и он жертвовал для этого немногими запасами здоровья, собранными у себя в Аутке¹⁸. Живи он здесь безвыездно, может быть, он прожил бы еще двадцать лет: такие случаи в Ялте всем известны. Приезжают, например, молодые доктора умирать от чахотки - и глядишь, чай рез три-четыре года гуляют розовые, хоть и с кашлем, но с огромной праш тикой и надеждами пережить своих больных. Чехов задыхался в Ялте щ одиночества и толпы поклонников. Тех, кого любил он, не было, а звонов за звонком докладывал о неинтересных посетителях, которые начинали" вопроса: "Ну, как ваше здоровье? Хвораете? Нехорошо! А вы попробовали бы" и т. д. Посетители не знали, что сказать, закуривали папиросу, бедный хозяин кашлял в свой бумажный фунтик и изнемогал. Всё, чем жил! его сердце, было далеко, на милом Севере... На столе у Чехова лежала медная печать со словами: "Одинокому мир пустыня". Я спросил его однажды, что это значит? "Это печать моего отце Когда дед¹⁹ увидел ее, сказал: "Надо женить Павла", и его женили". Мне кажется, недаром лежала эта печать на столе Чехова. Окруженный крайне заботливым уходом сестры и матери²⁰, окруженный иногда сверх меры пестрым и шумным обществом, Чехов все же слишком часто чувствовал себя в пустыне и, может быть, умер, спасаясь от нее... 

Умер! Но сколько жизни неумирающей оставил после себя этот страдалец, и как непостижимо странно это вдруг наступившее небытие.

Мы начали любить Чехова еще до появления его имени на свет. Помню, как в середине 80-х годов в одном провинциальном кружке шел литературный спор. Жаловались, как всегда, что измельчала литература. Я только что прочел в "Петербургской газете" новый крохотный рассказик Чехонте²¹, не помню, какой. Помню сладкое восхищение, то читательское блаженство, которое испытываешь так редко. "Господа, - вскричал я,-- подождите ставить крест над литературой: да вот вам великий писатель! Он только что народился, как молодой месяц в небе... " Надо мною посмеялись тогда, но я был прав. Поразительна скромность, с какою Чехов выступил в мелкой печати, очевидно, не подозревая, что он большой писатель. Красота его таланта имела высшую прелесть - не сознавать себя, отсюда эта необычайная свежесть, непосредственность и стыдливая простота его милой музы, отсюда неистощимый юмор, подернутый грустью нашей природы. Крохотные рассказы Чехонте засверкали на газетных листах, как рассыпанные на сером сукне алмазы. Их многие заметили и оценили. После первого же крупного дебюта (в "Новом времени"²²) талант Чехова был признан сразу, и он тотчас же, без спора занял место дофина²³ русской литературы, наследника Льва Толстого. Помню, мне очень хотелось увидеть Чехова, и, когда это, наконец, случилось, я подумал, что никогда в жизни не встречал более прекрасного человека. Это было лет двенадцать назад, у И. Л. Леонтьева (Щеглова)²⁴. Там были и другие знаменитости: Чайковский, артист Свободин, Рачинский и др. И я не думаю вообще, чтобы в обаянии, какое он произвел на меня, играло роль его имя. Чехов держался необыкновенно скромно, - мне показалось, даже робко, - как бы пугаясь обычных комплиментов и внимания дам. В застегнутом на все пуговицы сюртуке мне тогда уже бросилась в глаза худая грудь. Тощая, среднего роста фигура, открытое и умное лицо, необычайная простота в разговоре и особенный честный тон - иначе я затрудняюсь назвать - эти черты мне показались страшно знакомыми и дорогими. Это черты хорошей тогдашней интеллигенции, нынче уже как будто исчезающей. Поколение Чехова, воспитанное на Белинском, Добролюбове, Писареве²⁵, выдвинуло ряд разнообразных типов: между ними были и грубые, с оттенком пошлого во всем цинизма, но были и удивительные по нравственной красоте. Мне показалось, что Чехов принадлежит к благороднейшим людям этого поколения, и я не ошибся. Скажу прямо, я встречал людей не менее искренних, чем Чехов, но людей до такой степени простых, чуждых всякой фразы и аффектировки²⁶, я не помню. Это не была напускная, как у многих, выработанная простота, а требование души, для которой всякая фальшь была мучительна. При первом же знакомстве Чехов поразил меня отвращением своим к тому, что для многих так заманчиво, - к жизни профессиональных писателей, журналистов и вообще интеллигентов. "Петербург - трясина,-- говорил он. - Отсюда надо бежать. Надо с корнем вырвать себя из этой почвы - вот как вырывают редьку... Иначе пропадешь..." Чехов убежал из Петербурга, чтобы посвятить себя деревне. Чуть ли не в долг, под литературный заработок, он купил себе недалеко от Лопасни небольшое сельцо Мелихово²⁷ и, кажется, одно время был земским врачом²⁸. Это были лучшие годы его писательства. Он был еще молод и полон жизни, ужасная болезнь хоть и начинала проникать в него, но, как тайный вор, еще не была прослежена. Мне случилось быть два или три раза, по приглашению Чехова, в его деревне²⁹. Это была старая мелкопоместная усадебка, запущенная и разоренная, но Чехов быстро привел ее в приличный, даже элегантный вид. Через широкий пустырь, обсаженный вековыми березами, дорога шла в старинную рощу, в глубине которой ютился низенький деревянный дом с верандой и цветником. По дороге на высоких деревьях висели скворечни с надписью: "Братья Скворцовы". Навстречу выбегали приветливые собаки. Приветливая прислуга говорила, что хозяева дома, пожалуйте. Приветливостью, лаской, изяществом, высокою порядочностью тона вы были окружены в этом скромном домике, как стихией. Летом 1895 года в Мелихове я застал отца и мать Чехова и его сестру, Марью Павловну. Прямо удивительно, до чего это была милая, симпатичная семья. Отец Чехова, теперь уже покойный, был высокий, сильный старик лет под семьдесят, чинный и строгий. Он хорошо знал хозяйство и управление, но имением заведовала менее строгая, идеально добрая Марья Павловна, тогда еще молодая девушка, учительница гимназии. Отец методически вел журнал погоды³⁰, читал "Записки Болотова"³¹ и Четьи-Минеи³² и отдыхал от трудовой жизни. Но самым трогательным и восхитительным членом семьи была мать Антона Павловича Евгения Яковлевна. На свете немало прелестных женских типов женщины - вместе с детьми - поддерживают свежесть жизни, но мать Чехова, мне кажется, исключительно редкая женщина, не менее замечательная, чем он сам. Он и физически был похож на нее. Такое это редкое соединение сердечности, простоты, прирожденного ума и нежности. Нечего и говорить, что "Антоша" в семье был идолом, все желания его были предупреждены. Мать и сестра, сестра и мать, как два ангела, тихо реяли около дорогого им человека, оберегая его сон и стол и всяческий комфорт Лучшая комната в доме, простая и светлая, был рабочий кабинет. Рядом с ним шла увешанная эскизами собственной работы комната Марьи Павловны. Небольшая "Пушкинская комната" с портретом Пушкина служила библиотекой³³³⁴. А гостей бывало много, - кроме родни, съезжались писатели, актеры, поклонницы и поклонники, соседи. Приходилось держать много лошадей и работников, и в конце концов наш "серпуховский помещик" (как Чехов шутя иногда подписывался) был бы съеден вместе с поместьем, как были скушаны своими гостями великое множество помещиков на Руси. Это соображение было одним из важных в решении продать, наконец, Мелихово, к глубокой грусти и самого хозяина, и матери, и сестры. Но это случилось пять лет спустя, когда болезнь потребовала долгих поездок на юг³⁵.

В мое же время, в середине девяностых годов, Мелихово еще не было опечалено ничем, тут все было шумно, и молодо, и полно надежд. Чехов одинаково пленял собою и мужчин, и женщин, его боготворили. Молодость, привлекательность, свобода, загремевшее по России и по всему свету имя, чудная семья, собственное имение, практика врача, то есть возможность сближаться с народом и обществом, наблюдать жизнь в ее интимнейших складках, и в довершение всего впереди огромный художественный труд, как высшее счастье... Все было дано судьбой, чтобы облегчить и одновременно усилить трагедию этой нежной души. Он боролся, он жаждал жизни, он хватался за нее, пока она не выпустила его из слабых рук... Сколько было надежд!

Помню, как мы пили за успехи Антона Павловича в архитектуре, как он увлекался постройками, мечтал. Всегда изящно и к лицу одетый, окруженный молодыми барышнями, подругами молодой, очаровательной сестры³⁶, Антон Павлович не выносил неряшества русского быта³⁷. Чувствовалось, что по вкусам это скорее англичанин или француз, что ему мила не какая-нибудь жизнь, загаженная насекомыми и грязью, а непременно чистая, ясная, хорошо прибранная, обдуманная, художественно-нарядная. Все циническое, неуклюжее, будь то в обстановке, в одежде, в жилище, в обычаях, в характере, в таланте, - Чехов презирал; светлый и чистый, он безотчетно сторонился от нашего варварства и все время, всю жизнь, до последнего вздоха, мечтал о настоящей, хорошей жизни. В этом, мне кажется, вся разгадка его писательской души. Чехов был эпикуреец в благородном значении этого слова. Не сибарит, как нельзя назвать сибаритом англичанина, связавшего в одно комфорт и труд³⁸. Враг всякой романтики, метафизики и сантиментальности, Чехов был реалист чистейшей воды, только без грубости, свойственной дуракам этого типа. Реализм в своей сущности есть честность души, нежелание ее обманывать ни других, ни себя. Чехов во всем брал достоверное, крепкое, прочное, во всем первосортное, совершенно как англичанин, требующий непременно хорошей говядины, хорошего сукна, хорошего правления, хорошей философии и науки. Идеалы феодальной цивилизации, основанной на рабстве, Чехов презирал потому, что в ней наряду с кое-чем хорошим нестерпимо скверное отношение человека к человеку, безобразная лень одних и скотский труд других. Идеалы буржуазной цивилизации Чехов тоже, конечно, презирал: это ведь тоже крепостничество, где победа силы над слабостью заменена победой хитрости над глупостью. Сколько мне известно, Чехов - хоть и работал в либеральных журналах - пренебрежительно относился к нашей либеральной практике. Он во всем требовал подлинного, а наш либерализм так часто поддельный. "Не лгите, не лгите, не лгите", - вот что говорил этот писатель либеральной интеллигенции, недостаточно либеральной, недостаточно интеллигентной. Вспомните философствующего лентяя из "Палаты No 6"³⁹, вспомните профессора из "Скучной истории" или другого профессора из "Дяди Вани"⁴⁰, вспомните длинный ряд либерально рассуждающих нытиков, кисляев, слабняков, присосавшихся к казенному или земскому пирогу и погибающих от пьянства и лени. Реалист и либерал, Чехов глядел на русское общество, как англичанин, попавший в русский уездный магазин, с презрительной усмешкой. Плохой товар! В самом деле, разве не плохой товар наше молодое общество, только что вышедшее из крепостного права? Лень помещичья, лень чиновничья, общее невежество и беспутство - разве это школа для выработки настоящих, дельных людей? Где же сильные характеры, где неутомимый труд? Чехов со своей зоркостью был оскорблен нашей неудавшейся историей, нашим одичавшим народным бытом, нашею безвольною интеллигенцией. С ним случилось то же, что с большинством русских талантов: он был отравлен действительностью и страдал от нее. Но это вовсе не непреложный закон - возможна иная жизнь, и Чехов это чувствовал. Возможна сильная, красивая действительность, заражающая здоровьем, и Чехов страстно ждал ее и верил в нее. "Мы увидим жизнь светлую, прекрасную, изящную, мы обрадуемся и отдохнем, - говорит Соня (из "Дяди Вани"). - Я верую, дядя, и верую горячо, страстно..."; "Пройдет время, и жизнь наша будет неотразимо прекрасна, изящна и увлекательна"⁴¹. Это доходящее до пафоса убеждение, что счастье человечества так возможно и так близко, было для Чехова как бы нитью Ариадны⁴² в темном лабиринте его недолгой жизни. 

Помню Чехова склонившимся над розами его цветника, обирающей червячков. Он любил цветы и ухаживал за ними с большим терпением. Помню его нежность к Брому и Йоду, шоколадного цвета таксикам,-- одного из них срисован бесподобный Каштанка, герой известного рассказа⁴³. Помню, как под вечер мы с Чеховым ходили искать подберезовики на старую аллею при въезде. Мать Чехова Евгения Яковлевна раньше нас обходила те же места, но оставляла грибки "для Антоши". Помню купальню со множеством карасей, оставленных "для Антоши". Помню поэтическую горку в саду, откуда были видны деревня и поля, где по вечерам звенел непрерывный смех и гремели песни. Помню одну июльскую ночь на этой горке, когда небо вспыхивало зарницами и далекая гроза поднималась из-за горизонта... Шло что-то страшное, немое, зловеще подмигивающее, жестокое, а мы, сжавшись в кучу, шутили и рассуждали⁴⁴. Чехов иногда был заразительно весел и смеялся почти детским смехом, но помню его и подавленным, с печатью какого-то строгого соглашения с тем смертный приговором, который над ним висел. Что Чехов был несравненный собеседник, об этом говорить не нужно, но он был застенчив и раскрывался не для всех. Художественная память его была невероятна. Чувствовалось, что он наблюдает постоянно и ненасытно; как фотографические аппараты, его органы чувств мгновенно закрепляли в памяти редкие сцены, выражения, факты, разговоры, краски, звуки, запахи⁴⁵. Нередко в разговоре он вынимал маленькую записную книжку и что-то отмечал: "Это нужно запомнить"⁴⁶. Работал он с тщательностью ювелира. Его черновик я принял однажды за нотный лист, - до такой степени часты были зачеркнутые жирно места. Он кропотливо отделывал свой чудный слог и любил, чтобы было "густо" написано: немного, но многое. У него было множество набросков и черновиков; выпросить у него что-нибудь для журнала было не так легко. "Будь я миллионер, - говаривал он, - я бы писал вещи только с ладонь величиной". Как Мопассана, которого Чехов читал со страстью и которым глубоко восхищался, Чехова тянуло не к длинному роману, где столько всегда придуманного, а к новелле, к мелкому рассказу, мгновенно выхваченному из природы или своего сердца. Кажется, Вогюэ назвал Чехова кинематографом русской жизни⁴⁷. Бесчисленные рассказы его только кажутся отдельными: вместе взятые, они сливаются в широкую и живую картину, в само движение русской жизни, как она есть. Бестолковая критика и сбитая ею с толку публика требовали большого романа. Чехова раздражали эти требования. Он пробовал вытянуть себя в длину, и неудачно⁴⁸. Огромный талант предостерег его от дальнейших попыток. Для рутинной публики достаточно рутинных беллетристов: на каждый крохотный, искрящийся и душистый рассказик Чехова приходится не меньше чем по дюжине грузных романов его более счастливых коллег.

Кстати о них. Чехов относился к своим собратьям с редким благородством. В то время как некоторые из его "друзей", - я слышал лично от них, - за глаза ругали его ожесточенно и взводили самые мерзостные (до нелепости) обвинения, он относился к этим жалким завистникам с большим добродушием, иногда переписывался с ними, поздравлял с юбилеями⁴⁹. Из молодых беллетристов Чехов был, кажется, всего ближе к Горькому, хотя не раз тревожился: что будет писать автор "Дна", когда исчерпает типы босяков. Я не подметил и тени зависти у Чехова к невероятно шумному успеху Горького. Напротив. Однажды в Москве, в его маленькой квартирке у Сандуновских бань, шла речь о Горьком. "Вы не знаете, что это за чудный человек, - говорил Чехов, - славный, задушевный, искренний..." Раздался звонок, в дверях показался сам Горький. Я помню, как было необычайно для меня видеть искренние, действительно дружеские отношения двух знаменитостей⁵⁰. В одном из писем ко мне есть чрезвычайно теплый отзыв Чехова о Скитальце⁵¹; очень ценил он автора "Детей Ванюшина"^{52 53}. К сожалению, здесь, на берегу моря, откуда я пишу эти строки, у меня нет писем Чехова с собою. Искренний поклонник художественного таланта Толстого, Чехов был под сильным впечатлением и моральной проповеди его, но к философии Л. Н. он остался совершенно холоден⁵⁴. Религии Чехов не любил касаться. Только один раз в Ялте, на берегу моря, У нас как-то завязался разговор о Боге и быстро оборвался⁵⁵. "Я не знаю, - сказал Чехов, - что такое вечность, бесконечность, я себе об этом ничего не представляю, ровно ничего. Жизнь за гробом для меня - что-то застывшее, холодное, немое... Ничего не знаю". Трезвая и честная душа его боялась бреда, боялась внушений, противоречащих опыту, боялась того "раздраженья пленной мысли"⁵⁶, которое многие принимают за голос свыше. Но той поэзии, которая сопровождает веру, Чехов не был чужд. Он с теплым чувством вспоминал об обычае в их семье, начиная с 1 сентября, читать ежедневно по вечерам "Жития Святых"⁵⁷, и во многих рассказах эта Детская начитанность Чехова очень заметна. Звон монастырского колокола на заре вечерней⁵⁸, искры солнца на далеких крестах, умиление бедной человеческой молитвы, тихие восторги сердца и предание себя Высшей Воле - все это было понятно Чехову и, может быть, не так уж чуждо. Многие места, которые, не имея под руками сочинений Чехова, я не могу Цитировать, убеждают в его глубоком постижении народной веры, которая от поэзии жизни неотделима. Да и как, в самом деле, любя Россию, любя народ, любя свою прелестную и верующую по-народному мать, как было Чехову совсем не любить того, во что даже не верилось?

Я сказал уже, что Чехов по повышенной требовательности напоминал собою англичанина. Да, но это не мешало ему быть насквозь русским, и даже более русским, чем большинство русских. Большинство - неряхи, лентяя, кисляи и воображают даже, что это-то и есть наша национальная черта. Сущий это вздор. В неряшестве расползается всякий стиль: "авось" и "как-нибудь" - это значит отсутствие всякой физиономии. Повышенная же требовательность есть повышенная индивидуальность, это более определившаяся, отчеканенная порода, это сама национальность в ее возможнее законченности. Глядя на Чехова, я часто думал: вот какими будут русские, когда они окончательно сделаются европейцами. Не утрачивая милой мягкости славянской души, они доведут ее до изящества. Не потеряв добродушия и юмора, они сбросят только цинизм. Не расставаясь с своей природой они только очистят ее от закорузлой тины, грязи, лени, невежества, и еще раз лени. Русский европеец, - я его представляю себе существом трезвым, воспитанным, изящным, добрым и в то же время много и превосходно работающим. Таков был Чехов как человек, помимо его прекрасного таланта. 

Под вечер, когда крестьяне возвращались с поля, Чехов водил меня по деревне. Заходили в избы, останавливались со встречными. В поклонах мужиков, в разговорах чувствовались почти семейные, деловые и вместе сердечные отношения. Ни тени сантиментальности. Я слышал, что Чеховы - вся семья - делают много добра крестьянам, но озорства не любят. Как-то вечером, в темную, августовскую ночь, в саду у Чехова грянуло два выстрела. "Воров пугаем, - заметил Чехов, - яблоки воруют". "Но если попадут в человека?" - спросил я. "Да выстрелы холостые. Это сторож придумал для своего престижа"⁵⁹. Каждый день ходили к Чехову лечиться, иногда издалека. Ходили за юридическими советами, отнимали время. Происходя из крестьян, Чехов не слишком уважал народ, он видел насквозь и достоинства его, и грехи. Гуляя по деревне, он показывал мне, с кого списаны некоторые типы "Мужиков" и "В овраге"⁶⁰. По словам Чехова, молодежь крестьянская гораздо лучше стариков и грамотные лучше неграмотных. Население по Московско-Курскому тракту с давних времен развращено дорогой. Фельдъегеря, курьеры, господа, ямщики - всё это создавало разные скверные промыслы около проезжих. Теперешняя крестьянская молодежь рассудительнее и держит себя с большим достоинством. По словам Чехова, сущая клевета, будто крестьянские девушки распутны. Как доктор, он убедился, что это неправда. Вообще народ оклеветан в литературе. Нужны школы, нужна медицинская помощь, юридическая и всякая иная, нужна энергическая работа правительства и земства, нужно отношение к народу благородное - и народ быстро облагородится, подымется из грязи. В своих крестьянских рассказах Чехов выводит ужасные типы, но наряду с ними и прямо пленительные, особенно среди женщин⁶¹.

Как относился Чехов к женщинам? Для романиста знание женской души то же, что знание тела для скульптора. Не время, конечно, говорить об этой стороне жизни Чехова. В своей родной семье он мог наблюдать на редкость милые, прекрасные женские типы. Я был не раз свидетелем самого восторженного восхищения, какое Чехов вызывал у очаровательных девушек⁶². Вероятно, он имел бы ошеломляющий "успех" удам разного круга, если бы это было не ниже его души. Заметно было, что Чехову любовь - как и Тургеневу - давалась трудно. Вкушая, он здесь "вкусил мало меда"⁶³... Лет девять назад он говорил мне: "Вот что такое любовь: когда вы будете знать, что к вашей возлюбленной пришел другой и что он счастлив; когда вы будете бродить около дома, где они укрылись; когда вас будут гнать, как собаку, а вы все-таки станете ходить вокруг и умолять, чтобы она пустила вас на свои глаза - вот это будет любовь"⁶⁴. А через пять лет мы как-то поздним вечером ехали из Гурзуфа в Ялту. Стояла чудная ночь. Глубоко внизу под ногами лежало сонное море, и точно горсть бриллиантов - горели огоньки Ялты. Чехов сидел крайне грустный и строгий, в глубокой задумчивости. "Что же такое любовь?" - спросил наш спутник в разговоре со мной. "Любовь - это когда кажется то, чего нет"⁶⁵, - вставил мрачно Чехов и замолк.

У каждого человека непременно есть своя комедия жизни и своя тяжелая драма, у людей значительных - особенно. Я не пишу ни биографии Чехова, ни связных воспоминаний, я не касаюсь ни курьезов, ни трагедии его жизни. В эти дни смертельно жаль его. Невольно бродишь в прошлом, около его милого облика, который - стоит закрыть глаза - и вот он, как живой. До иллюзии слышишь его мягкий басок, его добрую, тихую усмешку. Еще несколько дней назад у России был Чехов, и уже каким-то волшебством его не стало... Но где же ты? Что значит, что тебя нет?

Для России это значит, что она лишилась одного из своих представителей в человечестве, одного из тех, кто отвечает за весь народ свой, сейчас и в будущем, и одинаково в Австралии и в Индии, во Франции и Америке. Умерла еще одна гордость наша, еще одна бесспорная слава. Исчез безграничной цены тонкий и могущественный аппарат, отмечавший явления самые важные и самые неуследимые, вводивший в жизнь сознание. Исчез огромный талант и золотое сердце. Россия так бедна дарованиями, и вот хищная лапа смерти вырывает у народа самый заветный, самоцветный камень. Подите-ка, наживите другого Чехова!

Для тех же, кто лично знал Чехова и, восхищенный привязанностью к нему, скрашивал свое бедное существование, для его сверстников, для людей его возраста это потеря прямо страшная.

Наше поколение вместе с Чеховым умирает для истории, ибо кто из нас останется в потомстве, кого вспомнят через пятьдесят лет? А Чехова будут читать сотни миллионов читателей, и некоторые его вещички достойны будут пережить язык русский, если он когда-нибудь сотрется в земле. Смерть Чехова оставляет огромную пустоту в жизни тех, кто его любил. На свете так мало интересных людей, так мало истинных артистов, около которых чувствуешь себя в присутствии как бы нездешнего духи волнующего, возбуждающего к жизни. На свете так мало ума и чувства, по крайней мере, в их чудную минуту возникновения, когда от них пахнет свежестью всего только что родившегося. Живой источник ума и вкуса, великий артист, будь это писатель или художник, - то же, что родник в пустыне. Еще большой вопрос, не погибло ли бы человечество от моральной жажды, не являйся на свет эти гремучие ключи из недр природы. Все мы пьем от этих ключей, от Гомера до Толстого включительно. Даже в первобытном и безграмотном народе: не являйся среди него такие же безграмотные артисты, художники мысли, певцы, мыслители, - еще вопрос, не засохло ли бы великое дерево народное на своем корне? 

Еще не опущено тело Чехова, как заговорили о намогильном памятнике ему. Это прекрасно, но почему именно на могиле ставить памятник? Почему не на какой-нибудь площади в Москве⁶⁶ или Петербурге? Потому что это было бы слишком естественно и просто, а у нас обычай класть великого человека под сукно, ждать, когда его забудут, когда вымрет все поколение его знавших и любивших, когда некому будет протестовать против чугунной или мраморной карикатуры, которую воздвигают под названием монумента. Я не понимаю смысла кладбищенских памятников. Поезжайте на Волково^{67 68}. На площади, среди зелени и цветов - другое дело, но статуя замечательного человека непременно должна быть высокохудожественной работы.

заговорили было - не поднести ли Чехову всероссийский подарок в виде усадьбы, о которой он столько мечтал. Поговорили и тотчас же позабыли. Я думаю, сам Чехов воздвиг себе достаточно заметный "памятник нерукотворный"⁶⁹, и лишний бюст писателя мало прибавил бы к памяти о нем.

Устраивают в Москве школу его имени. Мысль хорошая, но лишь при условии, что школа будет превосходной.

"Моя мама интеллигентная, - говорил мне Чехов с теплым чувством, - это она нас отдала в гимназию. Иначе быть бы мне в приказчиках". Кто знает, не томятся ли в приказчиках десятки Чеховых по разным городам как раз против гимназии, куда они не попали? Кто знает, среди гимназистов, обреченных быть взятыми из гимназий до конца курса, - "довольно, мол, учиться, пора за прилавок", - среди них не бегают ли маленькие Чехонте, отчаянные шалуны и забавники, как он когда-то? Вывести бы хоть одну великую душу из темноты нашего народного быта, обнаружить бы хоть один вот такой же драгоценный, как у Чехова, талант, это было бы, мне кажется, самым достойным поклонением его памяти. Нужно всеми мерами поддерживать в своей стране традиции величия и благородства, нужно, не откладывая минуты, спешить вызывать к жизни подземные заглохшие ключи, иначе пустыня нас одолеет. Народ в своих недрах неизмеримо богат. Как земля, он полон золота и алмазов. Только дневного света недостает, чтобы это "золото - сердце народное"⁷⁰ - засияло тысячами искр и огоньков. Школа - вещь хорошая, но ведь это полуобразование. Приличнее было бы с именами замечательных людей связывать университеты, лицеи, гимназии, т. е. школы с законченным развитием. Народная гимназия, превосходно поставленная, - вот что могло бы из мрака народного небытия - из тьмы невежества - добыть России второго Чехова. И это, пожалуй, был бы единственный способ возместить огромный урон, нанесенный этой смертью.

Впервые: Памяти А. П. Чехова // Новое время. СПб., 1904. 11 июля (No 10186). С. 3--4 (Письма к ближним).

Печатается по тексту: Памяти А. П. Чехова. Письмо CXXVIII // Письма к ближним. СПб., 1904. Август. С. 431-445.

¹ Заключительные строки стихотворения Ф. И. Тютчева "29-ое января 1837" (1875).

² В 1890 г. Чехов совершил путешествие на о. Сахалин, во время которого здоровье его не раз подвергалось опасностям.

³ "Не рыдай так безумно над ним..." (1868), посвященного кончине Д. И. Писарева.

⁴ Лермонтов погиб на 27-м году жизни.

⁵ Пушкин погиб на дуэли, не дожив до 38 лет. Другие поэты: Д. В. Веневитинов прожил 22 года; А. И. Полежаев - 33 года; Н. М. Языков - 43 года.

⁶ Н. П. Чехов скончался 17 июня 1889 г., прожив 30 лет. Картина последних дней жизни Антона Павловича повторяет картину угасания Николая. См.: Мелкова А. С.

⁷ Похоронив брата, имея слабое здоровье, не зная реальных условий жизни в Сибири, Чехов двинулся в путь один, чтобы проехать всю Сибирь в повозке. В очерках "Из Сибири" он постоянно отмечает холод, сырость, бытовые неудобства и даже аварию: он вылетел из перевернувшегося тарантаса и мог бы погибнуть, если бы в то время спал (14--15, 11--13). Приходилось по пути к Иртышу переправляться через затопленные луга (14--15, 18--19); на Сахалине, в с. Дербинском, весь день шел Дождь, а ночь Чехов провел в амбаре (14--15, 151). Самым страшным днем было 27 августа: под проливным дождем Чехов, генерал В. О. Кононович, начальник Тымовского округа А. М. Бутаков и еще один чиновник, обследуя Тымовский округ, под дождем плыли по реке, а потом шли несколько километров. У Чехова сапог был полон воды. Ночь они провели на полу, на сене. И только у одного Чехова не было сухого белья, чтобы переодеться (14--15, 152--156).

⁸ Болезнь Чехова, унаследованная им и его братом Николаем от родственников со стороны матери, проявилась раньше, еще до поездки на Сахалин. В конце 1884Я у него началось кровохарканье, когда он присутствовал в качестве репортера от "Петербургской газеты" в Московской судебной палате на слушаниях по делу Рыкова и К^о (16, 179--219, 482--484). Об этом: Чехов М. П.

⁹ Проводить зимы в Москве советовал Чехову профессор A. A. Остроумов (П. 11. 213).

¹⁰ Чехов был студентом медицинского факультета Московского университетам 1879-1884 гг.

¹¹ В московском журнале "Русская мысль" напечатаны крупные произведении Чехова: "Остров Сахалин" (1893--1894), "Палата No 6" (1892), "Рассказ неизвесяЯ ного человека" (1893), "Бабье царство" (1894), "Три года" (1895), "Ариадна" (1895Д "Убийство" (1895), "Дом с мезонином" (1896), "Мужики" (1897), "Человек в футляре" (1898), "Крыжовник" (1898), "О любви" (1898), "Случай из практики" (1898), "Дама с собачкой" (1899); пьесы: "Чайка" (1896), "Три сестры" (1901). С 1903 г. Чехов был одним из редакторов журнала.

¹² В Мелихове, Серпуховского уезда Московской губернии, Чеховы жили с марта 1892 по 1899 г.

¹³ Чехов М. П. Вокруг Чехова. Встречи и впечатления. M.: Моск. рабочий, 1960. С. 150--154. В Мелихове Левитан бывал в 1895 г., в январе, в апреле - мае и октябре; в 1896 г., в апреле, мае; в 1897 г., в августе. См.: Мелиховский летописец. С. 101, 102, 107, 109, 121, 140, 143, 197.

¹⁴

¹⁵ Книппер - девичья и сценическая фамилия жены Чехова.

¹⁶ И. П. Чехов

¹⁷ П. Е. Чехов похоронен на Новодевичьем кладбище в Москве.

¹⁸ Дом Чехова находился в деревне Аутке, за чертой тогдашней Ялты; сейчас - в черте города.

¹⁹

²⁰ Е. Я. Чехова не покидала сына до его отъезда из Ялты за границу 1 мая 1904 г.; похоронена на Старом ялтинском кладбище, как и Мария Павловна, и Михаил Павлович.

²¹ Первый рассказ Чехова в "Петербургской газете" - "Последняя могиканша" - 6 мая 1885 г. (3, 417-421).

²² Дебют в "Новом времени" - "Панихида" - 15 февраля 1886 г. (4, 351--355).

²³ Титул наследных принцев французских королей.

²⁴

²⁵ Об этом времени Чехов так писал А. Н. Плещееву 9 октября 1888 г.: "Шестидесятые годы - это святое время..." (П 3, 19).

²⁶ "О Чехове" (Бунин И. А. Собр. соч.: В 9 т. Т. 9. М.: Худож. лит., 1967. С. 180).

²⁷

²⁸ В 1892--1893 гг., во время эпидемии холеры, Чехов состоял участковым врачом в Серпуховском уезде (П 5, 107 и 221).

²⁹ М. О. Меньшиков трижды посетил Мелихово: в 1895 г., 7 и 8 июня; в 1896 г., 15--18 августа; в 1898 г., 22--24 августа.

³⁰ Дневник П. Е. Чехова хранится в РГАЛИ. Опубликован: Мелиховский летописец.

³¹ "Записки Андрея Тимофеевича Болотова". 1738--1795. Неоднократно переиздавались: СПб., 1871-1873, 1875.

³² Четьи минеи (месячные чтения) - церковные сборники для ежедневных чтений; в них - Жития святых, сказания, легенды, похвальные "слова" и поучения. Сложились в Византии в IX в., на Руси появились в XI в.

³³ "Пушкинская комната" - узкая проходная комната с портретом Пушкина (отсюда и название), рядом с гостиной.

³⁴ 26 июня 1894 г. Чехов писал А. С. Суворину: "Флигель у меня вышел мал, но изумителен" (П 5, 303). Во флигеле был кабинет для работы, где Чехову не мешали гости.

³⁵

³⁶ В августе 1896 г. М. О. Меньшиков застал в Мелихове Лидию Стахиевну Мизинову; Варвару Аполлоновну Эберле, певицу; Марию Тимофеевну Дроздову, художницу. См.: Мелиховский летописец. С. 153--155, и Записную книжку Меньшикова 1896 г.

³⁷ См. также: Памяти Чехова. Гл. IV // А. П. Чехов в воспоминаниях современников. М.: ГИХЛ, 1960. С. 548; Бунин И. А. О Чехове // Собр. соч.: В 9 т. Т. 9. М.: Худож. лит., 1967. С. 197.

³⁸

³⁹ "Палата No 6" доктор Андрей Ефимыч Рагин. М. О. Меньшиков посвятил разбору этого типа людей статью "Больная воля".

⁴⁰ Профессор из "Скучной истории" - Николай Степанович. Профессор из пьесы "Дядя Ваня" - Александр Владимирович Серебряков.

⁴¹ Не совсем точная передача монолога Сони в финале пьесы "Дядя Ваня" (13, 115-116).

⁴² Ариадна - в греческой мифологии дочь Миноса, помогшая Тезею выбраться из лабиринта с помощью клубка ниток. Нить Ариадны - в переносном смысле - указание, с помощью которого можно разрешить запутанную задачу.

⁴³ У Чехова были таксы: Бром и Хина. Он в шутку называл их Бром Исаевич и Хина Марковна. В 1896 г. Меньшиков видел их с их потомством: Йодом, Иудушкой, Степкой-Балбесом. См. Записную книжку Меньшикова. Запись от 18 августа 1896 г. Рассказ "Каштанка" написан в 1887 г. (6, 430--449). О прототипах Каштанки см.: (6, 702-703).

⁴⁴ "Ночью при луне молния, гром и дождь" (Мелиховский летописец. С. 153).

⁴⁵ Это качество Чехова-писателя отметил также И. А. Бунин ("О Чехове". Указ. изд. С. 171).

⁴⁶ Записные книжки Чехова известны только с 1891 г. (17, 237).

⁴⁷ "Чехов <...> заинтересовывает читателя пестротой, подчас точностью своих наблюдений. Он выводит на сцену все общественные классы, перед ним мелькают все особенности провинциальной жизни <...> Наш автор поступает так же, как его герой: для него все служит предлогом, чтобы направить аппарат на страдания людей. Другие русские писатели воспевали это страдание, преклонялись перед ним, поэтизировали его, а Чехов фотографирует его. Словно лента кинематографа (и нельзя найти лучшего уподобления для характеристики его творчества), развертывается перед нашими глазами богатая коллекция его снимков, создавая иллюзию в той же степени, как и кинематограф, в тех же границах и с тою же тревожною искусственностью". См.: Антон Чехов. Этюд виконта Е. М. де Вогюэ / Пер. с фр. Вл. Г. М.: Изд. кн. склада Д. П. Ефимова, 1902. С. 4, 8.

⁴⁸ Неудачной М. О. Меньшиков считал повесть "Рассказ неизвестного человека" (1893).

⁴⁹ Речь идет о приятелях Чехова: И. Л. Леонтьеве и Н. М. Ежове. Они завидовали успеху Чехова. См. Дневник И. Л. Леонтьева: С. 479, 480, 481. Н. М. Ежов пытался в своих воспоминаниях развенчать Чехова: Антон Павлович Чехов: (Опыт характеристики) // Ист. вестник. СПб., 1909. No 8. С. 499--519.

⁵⁰ Эта встреча произошла 4 ноября 1902 г. по адресу: Неглинный проезд, д. Гонецкой, кв. 21 (П 11, 70).

⁵¹ В уцелевших письмах Чехова Меньшикову такого отзыва нет. Но 24 июля 1901 г. Чехов писал М. Горькому: "Где Скиталец? Это чудесный писатель, будет досадно и обидно, если он изведется" (П 10, 53).

⁵² С. А. Найденова.

⁵³

⁵⁴

⁵⁵ Это могло быть в 1900 г., в последние дни июля - до 2 августа.

⁵⁶ Неточная цитата из стихотворения Лермонтова "Не верь себе" (1839). У Лермонтова "пленной мысли раздраженье".

⁵⁸ Жития святых - раздел в сборниках "Четьи минеи".

⁵⁸ "был рационалист, но, грешный человек, любил, когда в церкви звонили" (17, 95, 317). 6 января 1899 г. Чехов писал В. М. Соболевскому: "Скучно <...> без московского звона, который я так люблю" (П 8, 18).

⁵⁹ 17 августа 1896 г., когда Меньшиков был в Мелихове, П. Е. Чехов отметил в Дневнике: "Яблоки ночью оборвали с яблонь" (Мелиховский летописец. С. 153).

⁶⁰ Повесть "Мужики" (Рус. мысль. М., 1897. No 4) была написана в Мелихове. О мелиховских прототипах в ней см.: (9, 508--509). В повести "В овраге" ("Жизнь". СПб., 1900. No 1) тоже отразились мелиховские впечатления Чехова (10, 431--432). В год приезда М. О. Меньшикова Чехов еще делал заготовки к повести.

⁶¹ "Мужиках", Липа - в "В овраге".

⁶² Чеховым восхищались дочери Толстого Татьяна и Мария (об этом Меньшиков писал Чехову 20 августа 1896 г.); 15--17 августа 1896 г. Меньшиков наблюдал Чехова в общении с подругами его сестры: Л. С. Мизиновой, В. А. Эберле, М. Т. Дроздовой; в восторге от Чехова была знакомая Меньшикова B. C. Тюфяева (Пассек), посетившая Чехова в Ялте.

⁶³ Ветхий Завет. 1-я Книга Царств. Гл. 14. Ст. 43 (слова Ионафана - отцу своему Саулу).

⁶⁴ Это могло быть сказано при встрече в 1895 г. Возможно, эти рассуждения и раздумья навеяны романом Л. С. Мизиновой и И. Н. Потапенко (начало 1894 г.).

⁶⁵ Речь идет о встречах Меньшикова и Чехова в конце июля - до 2 августа 1900 г. в Ялте и Гурзуфе.

⁶⁶ Олега Николаевича, Народного артиста СССР, художественного руководителя МХАТ им. А. П. Чехова (1970-2000).

⁶⁷ На Волковом кладбище в Петербурге похоронены многие русские писатели XIX в. Современное название: Литераторские мостки. Некрополь. Филиал Государственного музея городской скульптуры. Санкт-Петербург, Расстанная ул., 30.

⁶⁸ Памятник на могиле Чехова на Новодевичьем кладбище в Москве сделан по проекту художника-архитектора Л. М. Браиловского в 1908 г.

⁶⁹ Строка из стихотворения Пушкина "Я памятник себе воздвиг нерукотворный" (1836).

⁷⁰ Слова из песни Гриши "Русь" в поэме H. A. Некрасова "Кому на Руси жить хорошо".