Фрэнк О'Коннор о Чехове

ФРЭНК О'КОННОР О ЧЕХОВЕ

Шерешевская М. А

Имя Фрэнка О'Коннора (псевдоним Майкла О'Донована, 1903—1966) в сознании его читателей часто соединяется с именем Чехова — почти все рекламные аннотации к его новеллистическим сборникам, выходившим с 1931 г. в Англии, Ирландии и США, содержат высказывание крупнейшего поэта современности У. Б. Йейтса: "О'Коннор делает для Ирландии то, что Чехов сделал для России".

и простота сюжетов, неприметность и незначительность персонажей, большинство которых принадлежит к так называемым средним или низшим общественным классам. Как и Чехов, О'Коннор в высшей степени понимал, пользуясь выражением Горького, "трагизм мелочей жизни", которые сделал основным объектом своего художественного исследования. С другой стороны, новелла О'Коннора вызывала сравнение с чеховской своей психологической направленностью. Социальная проблематика разрабатывалась в ней, как и в произведениях двух других современных ему крупнейших ирландских новеллистов, О'Флаэрти и О'Фаолейна, в психологическом ключе. Сама форма новеллы О'Коннора, основанная на "внутренней фабуле", как и техника письма, позволяли Йейтсу сопоставлять его творчество с рассказами Чехова.

Фрэнк О'Коннор принадлежит к третьему поколению современных ирландских писателей, чье творчество было неразрывно связано с борьбой ирландского народа за независимость. Первое поколение, объединившись в конце XIX в. в широкое культурное движение, известное под названием "Ирландское возрождение", ставило своей целью вернуть народу его самобытную культуру и язык, почти уничтоженный за семьсот лет английского господства. Участники движения обратились к фольклорному богатству Ирландии — сагам, мифам, легендам, прославляющим национальные черты. Ведущими жанрами в их творчестве были лирические и драматические. Однако уже на этом этапе наряду с романтизацией и идеализацией ирландской старины возникает стремление познать и понять современного ирландского труженика — крестьянина. Знаменательно, что первое значительное реалистическое произведение об ирландской деревне начала XX в. — сборник рассказов "Невспаханное поле" (1903) — было создано его автором, Джорджем Муром (1857—1933), под влиянием и по образцу "Записок охотника" Тургенева¹.

Во втором поколении, вступившем в литературу незадолго до первой мировой войны (в 10-е годы XX в.), расхождение между двумя основными направлениями — романтическим, идеализирующим ирландский национальный характер, и реалистическим, рисующим быт и нравы ирландского города и деревни во всей их социальной и нравственной многоликости, становится резче. Не случайно ирландские издатели отказывались публиковать сборник рассказов Джеймса Джойса "Дублинцы", неприкрытая правда которого могла, по их мнению, "оскорбить общественные вкусы". Пронизанные горькой иронией над городским обывателем, рассказы Джойса, увидевшие свет в 1914 г. в Лондоне, вызывали чувство боли и обиды за человека. Английская критика неоднократно указывала на близость стилистики Джойса чеховской манере².

Третье поколение — Шон О'Кейси, Лаиэм О'Флаэрти, Шон О'Фаолейн, Фрэнк О'Коннор и другие, первые успехи которых относятся к двадцатым годам и началу тридцатых годов нашего века, решительно выступили против романтизации ирландского характера, идеализации крестьянского быта и нравов. Однако реализм в тех формах, в каких он существовал в англоязычной литературе начала века, в частности в ирландской, не удовлетворял молодых писателей. В особенности это касалось новеллы, которая в конце двадцатых — начале тридцатых годов стала ведущим жанром ирландской литературы. Чеховские рассказы, отличавшиеся и содержанием и техникой письма от традиционной short story, показывали пути и приемы преобразования новеллистического жанра. В двадцатые годы почти все рассказы Чехова, написанные им после 1888 г., и значительное число принадлежащих к раннему периоду его творчества, были переведены на английский язык, получив доступ к широкому кругу читателей (см. обзор английских переводов прозы Чехова в наст. книге). "Чеховской новеллой" в Англии и США стали называть психологическую новеллу, основанную не на остросюжетной, а на "внутренней" фабуле. Признание приобрели рассказы Кэтрин Мэнсфилд (1888—1923), близко следовавшей стилистике Чехова. Не меньшее значение имело знакомство с драматургией Чехова. Чеховские пьесы и водевили ставились не только на профессиональной, но и на любительской сцене³. Опубликование писем Чехова на английском языке, так же как его дневников, записных книжек и воспоминаний о нем М. Горького, содействовали интересу к его личности. Увлечение творчеством Чехова, граничившее с "культом", было в значительной мере подготовлено полувековой известностью в Британии русской литературы — произведений Тургенева, Толстого, Достоевского. Романы и повести трех русских классиков XIX в. входили в круг обязательного чтения каждого мало-мальски образованного британца. На первых страницах своей книги о романе О'Коннор писал:

"Замечательный ученый — кельтолог О. Берджин любил цитировать другого ученого Дж. О'Нила, уроженца Голуэя, который однажды сказал: "Для меня литературу представляют три имени — все русские".

Не помню, выступал ли я когда-либо с подобным категорическим заявлением, но твердо помню, что моей мгновенной реакцией на слова Берджина было: "Какие три?". Когда в гражданскую войну⁴ меня взяли в плен, в кармане моей куртки лежал "Идиот" Достоевского, а первый человек, повстречавшийся мне в коркской тюрьме, показался похожим на Бабурина; он словно сошел со страниц повести Тургенева"⁵.

«К концу века, — пишет далее О'Коннор, — молодежь... вполне могла бы сказать: "Для меня литературу представляют три имени — все три русские". Наконец-то до образованных людей дошло — да еще как! — что существует русская литература"»⁶.

Пять из шестнадцати глав в своем исследовании развития современного романа ой отводит представителям русской прозы, ставя их в один ряд с крупнейшими европейскими романистами прошлого века. Повести Гоголя анализируются О'Коннором в разделе о реалистах начала девятнадцатого столетия — вслед за романами Диккенса и Бальзака. Главами о Тургеневе и Толстом открывается второй раздел, куда включены также очерки о Троллопе и Флобере. Последний раздел, посвященный предтечам реализма XX в., начинается с разбора романов Достоевского и завершается главой о Чехове, наряду с которыми рассматривается творчество Генри Джеймса и Томаса Гарди. Один только перечень этих имен указывает на то, какое значение придавал О'Коннор художественным открытиям русских писателей XIX в. и какое место отводил их творчеству в истории и развитии романа.

«... они <русские писатели — М. Ш.> обогатили художественную литературу совершенно новым элементом, — писал О'Коннор. — Каким именно — определить не так-то легко. "Сострадание" — вот то слово, которое было в ходу у критиков в дни моей юности, как будто его недоставало у Диккенса или Бальзака. И все же критики правы: русской литературе в высшей степени присуще чувство жалости, не свойственное, во всяком случае в той же мере, роману других европейских писателей. И только когда задумываешься над источником этой жалости, становится ясно, что "жалость" не совсем верное слово. Для себя я так определяю особенность русской литературы: речь идет о новом уровне глубины в подходе к человеку — об уровне, на котором он рассматривается как представитель большой социальной группы»⁷.

Знакомство О'Коннора с русской литературой не ограничивалось упомянутыми именами⁸. Он знал произведения А. Н. Островского, Лескова, Горького, Бабеля, рассказы которого в известной мере послужили ему образцом при создании цикла новелл о гражданской войне в Ирландии (Guests of the Nation, L., 1931).

О сатирическом таланте Гоголя О'Коннор вспоминал всякий раз, когда сталкивался с нелепостями и несообразностями провинциальных нравов или с бюрократической волокитой, чинимой ему коркскими чиновниками при организации библиотеки.

"Я знал на зубок своего Тургенева и Толстого, — пишет он, — но в моих отношениях с коркскими властями они мне помочь не могли. Тут нужна была хорошая порция Гоголя... "А несколько ниже восклицает: "Боюсь, здесь даже Гоголь бы мне не помог!" или "Нет, мало я знал тогда Гоголя!"⁹

Свои рассуждения о путях развития и особенностях современной новеллы, которой посвящена его книга "Одинокий голос; исследование рассказа" (1962), О'Коннор начинает с известной фразы: "Все мы вышли из гоголевской шинели":

«... если сейчас перечесть "Шинель" с исторической точки зрения, — пишет он, — забыв по-возможности о всех многочисленных рассказах, которые она породила, мы убедимся, что Тургенев нисколько не преувеличил. Да, мы все вышли из гоголевской "Шинели"»¹⁰.

Давая далее характеристику современной психологической новеллы, О'Коннор ведет ее родословную от Гоголя и Тургенева к Мопассану и Чехову, а от него к Джойсу, Мэнсфилд, Хемингуэю и другим. В этом списке мастеров современной новеллы Чехов занимает для О'Коннора важнейшее место. Хотя в одной из первых своих статей, посвященных русскому новелисту, он утверждал, что "из всех великих писателей он (Чехов — М. Ш.) оказал на меня наименьшее влияние"¹¹"Яблоки раздора" (Bones of Contention, L., 1936) и вплоть до последнего — посмертного — "Сборника третьего" (Collection Three, 1969), новеллистика О'Коннора как по содержанию, так и по стилистике полностью вписывается в то направление англоязычной short story, которое, по справедливому мнению критики, следует предложенными Чеховым путями¹². Как и Чехов, О'Коннор создает обобщенную картину современной ему жизни — жизни Ирландии 30—50-х годов — в "коротких вспышках рассказов"¹³. Подобно Чехову, от строит свою новеллу не на движении сюжета, а на раскрытии внутреннего, психологического сдвига в сознании героя, толчком к которому, как правило, служит внешне незначительное, неприметное происшествие. В большинстве рассказов О'Коннора первостепенную роль играет то, что в его рассуждениях о Чехове названо "нравственным зондированием" — т. е. выявление нравственной сути героя через микроскопически малые проступки — "простительные грехи" в терминологии О'Коннора, — которые, казалось бы, не затрагивают нравственную жизнь личности и не дают права выносить ей приговор. Предлагая в статьях о Чехове свою трактовку его произведений и понимание его новаторства, О'Коннор практически излагает свою творческую программу, которой неуклонно следует на протяжении всего своего писательского пути¹⁴. С этой точки зрения, новелла О'Коннора представляется не менее "чеховской", чем те short story других авторов, в которых, как например, в рассказах Кэтрин Мэнсфилд, обнаруживается сюжетное или тематическое сходство с рассказами Чехова¹⁵.

Не меньшее значение, чем творчество Чехова, имела для О'Коннора личность русского писателя. В жизненном пути Чехова, особенно в его начале, О'Коннор усматривал некоторые параллели с собственной биографией, а поведение Чехова, его отношение к семье, коллегам, общественная деятельность представлялись ему образцом для подражания¹⁶ который впоследствии преподавал и с которого успешно переводил, немецкого и французского), обширной начитанностью в гэльской, английской, европейских и в особенности русской литературах он был обязан исключительно собственным усилиям. Вся его образованность приобреталась вопреки возможностям, обычаям и установкам той среды, в которой он рос. Не случайно он придавал такое большое значение высказыванию Чехова о молодом человеке, выдавливающим "из себя по капле раба", неоднократно его цитировал, а свою наиболее завершенную и аргументированную статью о Чехове озаглавил "Сын раба"¹⁷. О'Коннор, как и большинство ирландцев его времени, был воспитан в почтении к католической церкви и ее служителям, в беспрекословном подчинении ее догмам и притязаниям. Все это, естественно, в его глазах было сходно с тем, что говорится Чеховым о "целовании поповских рук, поклонении чужим мыслям" и т. д. Задача "выдавить из себя по каплям раба" казалась ему первостепенной в применении не только к себе, но и ко всем соотечественникам, которые, освободившись от колониального рабства, были, по мнению О'Коннора, еще весьма далеки от состояния свободного человека. Задаче нравственного освобождения человека он стремился подчинить собственную жизнь и свое творчество. В этом, как ему представлялось, он следовал Чехову.

Об интересе О'Коннора к Чехову — его личности, творчеству, новаторству в драматургии, в особенности же в новелле, — говорят постоянные ссылки на Чехова в его автобиографической книге "Сын своего отца" (My Father's Son, N. Y., 1967), а также статьи, печатавшиеся в ирландских, американских и английских периодических изданиях в книгах¹⁸.

Ниже публикуются (с сокращениями) четыре работы О'Коннора о Чехове. Сокращениям подвергались в основном изложения содержания произведений Чехова, некоторые побочные рассуждения О'Коннора и повторения, переходящие из статьи в статью.

Примечания

¹ Moore G. The Untitled Field. Leipzig, 1904. P. 5—6; Алексеев М. П. Мировое значение "Записок охотника" // Творчество И. С. Тургенева: Сб. статей. М.: Учпедгиз, 1959. С. 116.

² Levin H. James Joyce, a Critical Introduction. L., 1944. P. 30; Grose K. James Joyce and his World. N. Y., 1978. P. 52 a. oth.

³ Например, любительская драматическая труппа г. Корка, организованная и руководимая Фрэнком О'Коннором в 1927—1928 гг., ставила пьесы "Медведь" и "Вишневый сад".

«20-го февраля 1928 г. в Гогг-Холле, — вспоминает друг О'Коннора и участник труппы Шон Хендрик, — мы поставили "Круглый стол" Л. Робинсона (Робинсон, Леннокс, —1958, — ирландский драматург. — М. Ш.) и в качестве "заставки" перед началом спектакля сыграли "Медведя" Антона Чехова. Сборы были полные... Тогда Майкл (Фрэнк О'Коннор. — М. Ш.) приступил к исполнению своей давней мечты — поставить "Вишневый сад". В нашем распоряжении была крохотная сцена — восемнадцать футов в ширину и десять в глубину — с толстыми стенами вместо кулис и только одним выходом в заднем углу, но это Майкла не остановило. Мы начали репетировать пьесу, назначив премьеру на апрель. Но в апреле Майкл попал в больницу из-за аппендицита, так что первый спектакль состоялся 7-го мая <...> Ни одна пьеса — ни до, ни после — не пользовалась у исполнителей таким успехом. К сожалению, коркский зритель их энтузиазма не разделил...» (Hendrick S. Michael O'Donovan's Wild Son. — Michael/Frank. Studies on Frank O'Connor / Ed. by M. Sheehy. Dublin; L., 1969. P. 14.)

⁴ —1923 гг.

⁵ O'Connor Fr. The Mirror in the Roadway: A Study of the Modern Novel. L., 1957. P. 3. Находясь в лагере для военнопленных в 1923 г., О'Коннор написал конкурсную работу о Тургеневе, отмеченную первой премией. — См.: O'Connor F. An Only Child. N. Y., 1961. P. 274.

⁶ The Mirror in the Roadway. P. 97.

⁷ Ibid.

⁸ «Кто-то заметил, что он (О'Коннор. — М. Ш.) похож на русского крестьянина, — пишет по этому поводу Шон Хендрик. — "Это потому, что ты так много читаешь русских!" — объяснил Коркери» (Дэниел Коркери, 1878—1964, — ирландский писатель, учительствовавший в Корке и сыгравший значительную роль в судьбе О'Коннора и О'Фаолейна, направив их на литературную стезю) — Michael/Frank. Op. cit. P. 6.

⁹

¹⁰ O'Connor F. The Lonely Voice: A Study of the Short Story. Cleveland; N. Y., 1962. P. 14.

¹¹ См. также в наст. кн., с. 548—549.

¹² "чеховским исследованием ирландской жизни". См. Michael/Frank. Op. cit. P. 26. О близости творческой манеры О'Коннора стилистике Чехова пишет Ш. Линем: «Мы разделяли с ним (О'Коннором. — М. Ш.) восхищение Чеховым и без конца обсуждали его метод. Подобно Чехову О'Коннор считал, что "атмосфера" должна возникать из нескольких едва намеченных штрихов, характеры же нуждаются в описании. Подобно Чехову, он полагал, что лунную ночь можно изобразить, упомянув о лающей собаке и свете, играющем на осколке бутылки...» (Там же. С. 87—88).

¹³ См. наст. кн., с. 559.

¹⁴ Ирландский филолог Морис Шии справедливо замечает: "То, что Майкл (О'Коннор. — М. Ш.) писал о Чехове — писателе, которым он восхищался как ни одним другим, — он говорил о себе" (Michael/Frank. Op. cit. P. 122).

¹⁵ См. —397; Шерешевская М. А. Мэнсфилд и Чехов // Учен. зап. ЛГУ. 1957. № 234. Сер. филол. наук. Вып. 37.

¹⁶ Чехову старались подражать даже в личной жизни. Так, О'Коннор в шутливом тоне рассказывает, как решил жениться на примадонне любительского театра, которым руководил в Корке: «Я как раз читал письма Чехова к Ольге Книппер и, надо думать, пришел к выводу, что мне тоже необходимо иметь "свою" актрису. Увы, Нэнси ничем не походила на Книппер <...> Я дал ей почитать письма Чехова, но они, по-видимому, не произвели на нее должного впечатления. Во всяком случае, замуж за меня она не вышла...» См.: My Father's Son. P. 61.

¹⁷ Это заглавие, возможно, было подсказано О'Коннору следующей цитатой из книги У. Джерхарди "Антон Чехов" (Gerhardi W. "Антон Чехов, сын крепостного (the son of a serf) является самым чутким, самым проницательным и при этом самым сдержанным и по-доброму насмешливым из всех русских писателей, к тому же и самым интеллигентным человеком". См.: Anton Chehov. P. 68. Serf — "крепостной", "раб"; синоним: "slave" — “раб” — слово с более широким значением. Известная цитата из письма Чехова к Суворину — "выдавливает из себя по каплям раба" — переведена К. Гарнетт: "squeezes the slave out of himself drop by drop" Глава о Чехове в книге О'Коннора — "The Slave's Son".

¹⁸ См.: Anton Chekhov // "The Irish Times. Nov. 24. 1945; He had an Unerring Nose for Humbug of Any Sort // The New York Times Book Review". April 24. 1955; Chekhov // O'Connor Fr. The Mirror in the Roadway: A Study of the Modern Novel. L., 1957. P. 251—262; A Writer Who Refused to Pretend // The New York Times Book Review. Jan. 17. 1960; The Slave's Son // O'Connor F. The Lonely Voice: A Study of the Short Story. P. 78—98 (публиковалась под тем же названием в "Kenyon Review. Winter. 1963. V. 25. P. 40—53); "A Master's Mixture" // The New York Times Book Review". March 1.1964.