2
Знакомство австрийского читателя с Чеховым, начавшееся с 1890-х годов, происходило в пору усиления интернационального характера литературного процесса, новой волны интереса к русской литературе. Австрийский реализм вырабатывал новые подходы к действительности, ощущая исчерпанность прежних форм, выдвигая новое понимание содержания литературы. Кроме того, произведения Чехова сыграли свою положительную роль в преодолении предрассудков, ложных взглядов на русскую действительность9.
При жизни Чехов, за исключением славянских стран, был наиболее известен в Германии и Австрии. Из австрийских переводчиков Чехову писали Филиппин Кастель и Клара Браунер, прося разрешения перевести его произведения. И хотя нет подтверждений того, что перевод "Вишневого сада", о котором хлопочет К. Браунер (см. XII, 582), был ею осуществлен, первая постановка "Вишневого сада" на немецком языке состоялась именно в Вене. В год смерти Чехова К. Браунер опубликовала свои переводы рассказов "Дом с мезонином" и "Ионыч"10. В начале века на переводчиков еще смотрели как на своего рода интеллектуальных ремесленников11, оттого так трудно собрать сведения об их деятельности. Поэтому в настоящее время почти ничего не известно ни о Филиппин Кастель, ни о Кларе Браунер, как и о том, сохранились ли чеховские письма к ним.
ЭТОТ ПЛАТОНОВ
Вена, Академитеатер, 1959
Постановка Э. Лотара
Платонов — Й. Майнрад, Войницева — К. Гольд
После первой мировой войны австрийцы внесли свой вклад в переводы произведений Чехова. В 1920-е годы издательство Цолнай Ферлаг, печатавшее русских авторов, выпускает одно за другим три сборника рассказов и повестей Чехова: "Пестрые рассказы" (1924), "Черный монах" (1926), "Анюта" (1928)12. Выход этих томов был связан с деятельностью таких знатоков русской литературы и Чехова в особенности, как Ханс Хальм (1887—1975) и Рихард Хоффман (1892—1961). Известный славист Ханс Хальм и Рихард Хоффман, дипломат, затем писатель и переводчик, переводивший с четырнадцати языков, стремились открыть молодого Чехова, выпустив совместно две книги — сборник "Пестрые рассказы", впервые переведя его на немецкий язык, как и "Драму на охоте" (1925)13.
Статьи Ханса Хальма, сопровождавшие эти издания, были обращены к массовому читателю и имели задачей открыть ему ценность творчества русского писателя, его место в мировой литературе. Свое предисловие к "Пестрым рассказам" Х. Хальм посвящал "Артуру Шницлеру, ценителю искусства Антона Чехова"14, обращая внимание австрийского читателя на близость этих художников слова. Главным литературным жанром, который Чехов больше всего любил и в котором он чувствовал себя свободнее всего, критик называл "новую короткую форму рассказа, своего рода эскизную форму, которая из-за широты взгляда, несмотря на ее сжатость, не может быть названа очерком"15. К традиционной параллели "Чехов — Мопассан" Хальм добавляет еще одно, исходное, по его мнению, звено — Эдгара Аллана По. "Его (Чехова) рассказы, как и рассказы Э. А. По, можно сравнить с окном, из которого наслаждаются видом в бездонную пропасть"16.
"перенесении" жанра "короткой истории" из Америки во Францию, а оттуда в Россию, где Чехов якобы "присоединился" к этому процессу, развивая жанр "дальше и выше". Неправ был Хальм также, стремясь определить новое качество реализма Чехова путем противопоставления его всей остальной русской литературе: "Если русская литература до Чехова всегда заботилась о тенденции <...>, то Чехов видел высший смысл в том, чтобы служить искусству ради искусства и поклоняться лишь одному этому принципу"17. Куда точнее он определяет новаторство Чехова в поэтике избранного им жанра. Чехов "предписывает своей музе строгое поприще, предъявляет ей строгие требования, в кратчайших многозначительных выражениях спрессовывает суть случая"18. Понимая, что возведение и Мопассана и Чехова к их "прародителю" Э. А. По может показаться преувеличением, Хальм выискивает им их европейского предка, замечая между прочим: "Ясность Боккаччио, праотца скроенных на манер новеллы рассказов, лежит у истоков Мопассана, как и у истоков Чехова"19.
В послесловии к "Драме на охоте" Хальм рассматривает роман как важную фазу в первый период творчества Чехова. Для него очевидно, что двадцатидвухлетний автор "не имел намерения подражать роману, выродившемуся в роман криминальный и сенсационный, но хотел показать, что даже бурный поток событий может быть изображен художественно"20. "Драма на охоте" рассматривается критиком как лабораторный опыт и эксперимент, через который писатель должен был пройти по пути к зрелости. При этом в формировании зрелого мастерства Чехова заметную роль, по мнению Хальма, сыграл Шекспир. Следы осмысления уроков английского драматурга он находит и в "Драме на охоте", утверждая, что Шекспир "подслушан" именно в смешении серьезного и комического, которое наиболее убедительно обнаруживается в том эпизоде, когда в комнату вносят черное тело умирающей Ольги, а цыганский хор поет свои песни. Юморист Чехов заявляет о себе "в тонкой иронии, которая заключается в том, что поэт снова и снова показывает, что он стоит над материалом, повсюду намеренно "разрушает иллюзию", снова и снова давая понять, что то, что мы перед собой имеем, написано на холсте, и при первой возможности он показывает, что это полотно, соскабливая с него краски"21.
"Драмы на охоте" пользовался успехом и выдержал несколько изданий, вплоть до 1960-х годов, причем издание 1940 г. сопровождено сообщением о том, что оно является "новой обработкой Р. Хоффмана". Хоффман перевел также два тома рассказов и повестей Чехова, составивших сборники "Черный монах" и "Анюта". Тщательность работы, точность и художественность переводов создали Хоффману имя знатока творчества русского писателя.
Не все переводы, претендуя на то, чтобы полноценно представить оригинал, соответствовали этой задаче. Таким был и первый перевод "Безотцовщины" на немецкий язык (1928), принадлежавший австрийскому писателю Рене Фюлёп-Миллеру. Знакомство с ранним произведением Чехова позволило переводчику дополнительно аргументировать возражения против распространенного в 20-е годы мнения о "внезапности" перелома в творчестве Чехова, о превращении его из "забавника-юмориста" в "писателя, который не только в русской, но и во всей современной литературе должен занять выдающееся место"22. Знакомство с опубликованной в 1923 г. первой драмой Чехова убедило австрийского переводчика, что "это развитие не было скачкообразным и потому поражающим: еще до того, как Чехов стал сотрудничать в юмористических журналах, он написал уже четырехактную драму, которая не только благодаря сюжету, манере изображения, но прежде всего благодаря большим поэтическим достоинствам по праву входит в круг последующих творений Чехова". Значение этой первой пьесы писателя переводчик видел в том, что "именно это произведение означало своеобразную основу для всего более позднего искусства Чехова"23.
"обработан для современной сцены": "Для постановки данной пьесы на современной сцене оказываются неизбежными некоторые изменения в порядке сцен, как и различные режиссерско-технические дополнения; при этом, однако, требуемые здесь и там реконструкции делались всегда с уважением к драматическому стилю оригинала, с величайшей тщательностью"24. Однако несмотря на благие намерения перевод разрушал стилистические особенности пьесы. Достаточно обратиться к первым репликам пьесы, чтобы увидеть, как устная речь персонажей заменена нейтральным стилем письменной речи переводчика. Реплика "молодой вдовы, генеральши" Анны Петровны Войницевой "Скучненько..." (XI, 7) передана трезво-безлико "Скучаю!" ("Ich langeweile mich"). "Скучно, Николя! Тоска, делать нечего, хандра... Что и делать, не знаю..." (там же) соответственно: "Скучаю бесконечно, Николай. Не знаю, что и делать с собой" ("Ich langeweile mich grenzlos, Nikolaj. Ich weiß nicht, was ich mit mir anfangen soll"). Столь же деловито бесцветен бесцеремонно-нахальный Трилецкий: "Дайте, mon ange, покурить! Плоть ужасно курить хочет. С самого утра почему-то еще не курил" (там же). В переводе: "Нет ли у Вас чего-нибудь покурить? Сегодня с утра почему-то еще не курил" ("Haben Sie nicht etwas zu rauchen? Seit heute morgen habe ich aus irgendwelchen Gründen nicht mehr geraucht")25"новой деловитости".
Переводы, вышедшие после второй мировой войны, свидетельствуют о высоком уровне постижения творчества Чехова, отмечены бережным подходом к стилю писателя. В 1946 г. в издательстве "Глобус" выходит том ранних "Юмористических рассказов" писателя. В 1947 г. в Линце — том "Веселых историй" в переводах Александра Элиасберга и Владимира Чумикова, в том же году венское издательство Лайнмюллер предпринимает в специальной серии опыт двуязычного издания рассказов "Мальчики" и "Детвора"26. Однако издания эти достаточно случайны. Из публикаций послевоенных лет выделяется Dünndruckausgabe27 — однотомное собрание сочинений писателя, вышедшее в 1958 г. и подготовленное Р. Хоффманом как итоговая его работа. При отборе произведений переводчик ставил цель прежде всего "передать по возможности многостороннюю и полную картину творчества Чехова"28. Кроме почти всех повестей (от "Степи" до "В овраге"), том включал еще и драмы "Иванов", "Дядя Ваня", "Три сестры" и впервые переведенную на немецкий язык одноактную пьесу "На большой дороге".
до воспроизведения лексики. Хоффман не стал онемечивать такие русизмы, как "батюшка", "матушка", "голубчик", ввиду их непереводимости на немецкий язык, даже отказался "от такого выразительного средства чеховского юмора, как перевод собственных имен, которые очень часто звучат или характеристически или комически"29, т. е. пошел на сознательный отказ от передачи одного из элементов "локального колорита". М. Ершова, желая донести до читателя смысл русских реалий, приложила к тому краткий словарь, который показывает, что переводчица оставила без изменений такие лексемы, как: абхазцы, аршин, аул, борщ, бричка, верста, вершок, вьюн, дача, десятина, дума, гривенник, гайдуки, иконостас, камилавка, камаринская, каша, кумач, кумыс, курган, квас, макаки, могила, молокане, няня, окрошка, пан, паночка, печенеги, пирог, пуд, сажень, солянка, старец, староста, старшина, таракан, тройка, чеченцы30. Переводы Р. Хоффмана и М. Ершовой, отличаясь точностью, передавали чеховские тексты средствами современного немецкого языка, не впадая при этом в ложное осовременивание их, "модернизацию", что станет тенденцией в 70-е годы, в особенности в переводах драм писателя в ФРГ.
Примечания
9 См.: Дипломатический словарь. М., 1984. Т. 1. С. 9—10. О том, что официальная политика по отношению к России имела воздействие на австрийское общественное мнение, свидетельствуют, к примеру, суждения писателя и литературного критика Иеронимуса Лорма (1821—1902), писавшего о "славянской меланхолии", пессимизме, "фаталистическом, ленивом отречении от всех видов деятельности", о культурной отсталости России. См.: Zur österreichischen Turgenjev-Rezeption bis 1918 // Wiener Slavistisches Jahrbuch. Bd. 28. 1982. S. 103—126. За "русское" в австрийской прессе XIX в. зачастую выдавалось все, что казалось чуждым, иррациональным, патологическим: склонность к страданиям, покорность судьбе, анархизм, нигилизм, суеверия, дикость, мессианизм славянофилов, угроза, исходящая с Востока. Незнание, некомпетентность, предвзятость, филистерские предрассудки, недоверие, откровенная враждебность, высокомерие порождали тенденциозную информацию о России и русских. Однако в противоборстве с этой тенденцией крепнет интерес к русской литературе. И хотя Чехов, как и другие русские писатели, воспринимался первоначально сквозь призму вымышленных представлений о русском человеке, национальном характере и России, к восприятию его художественного мира австрийский читатель был подготовлен возникшей с 80-х годов прошлого века широкой волной интереса к русской литературе.
10 Tschechow A. Das Kätzchen / Übersetzung von Clara Brauner. Wien; Leipzig, 1904.
11 В публикации переводов произведений Чехова временами ярко выявлялись нравы журналистики того времени, позволившие выступить с их разоблачением сатирику Карлу Краусу на страницах издаваемого им журнала "Факел". Так, в одном из апрельских номеров журнала за 1906 г. в рубрике "Ответы издателя" была помещена ироническая заметка следующего содержания: «"Нойе Винер Журнал", как известно, имеет неплохих сотрудников. В этом нет никакого сомнения, ведь и в других журналах появляются превосходные публикации. "Нойе Винер Журнал" предоставляет слово умершим авторам, публикуя образцовые переводы, а разве можно требовать от кого-либо, чтобы при необозримом обилии входящих бумаг помнили, какие сотрудники господина Липповица уже умерли, а какие еще нет. Так, конечно, простительно, что в циркуляре, который журнал только что разослал повсюду и в котором он рекламирует свои достоинства, содержится следующее место: "Литературный отдел публикует только оригинальные работы, преимущественно из повествовательной прозы. Среди наших , Максим Горький, Альфред Капус, Альфонс Доде, Франсуа Коппе, Болдуин Гроллер, Ханс фон Киле, Оттокар Танн-Берглер, Зигмунд Шлезингер и т. д." Да, но такие маэстро, как Болдуин Гроллер, Танн-Берглер, Зигмунд Шлезингер, отличаются от Чехова и Доде прежде всего тем, что они еще живы и их действительно можно застать в редакции "Нойе Винер Журнал". То, что они, несмотря на это, постоянно сотрудничают в издании г-на Липповица, — понятно. Намного примечательнее, однако, постоянное сотрудничество в "Нойе Винер Журнал" Чехова и Доде, которое они поменяли на вечный покой. А ведь они давали лишь "оригинальные работы". Что можно доказать в любое время. Ибо ясно, что свои работы они не украли из "Нойе Винер Журнал"». — Kraus K.
редактора "Нойе Винер Журнал" Якоба Липповица (1865—1934) в июльском за 1907 г. номере "Факела", поместив заметку "Вор":
«"Нойе Винер Журнал" назначил премию за оригинальный фельетон. А получилось так, что ряд работ, отмеченных читателями как достойные премии, оказался и не украден и не оплачен. Что может случится с г-ном Липповицем, когда он перепечатывает знаменитый рассказ Антона Чехова "Кухарка женится", который еще до основания "Нойе Винер Журнал" вышел в "Реклам-Библиотек", и кратко и убедительно заключает публикацию словами "Перепечатка запрещена"? Запретом перепечатки он весьма сознательно и одновременно столь порядочно предостерег другие редакции от заимствования из "Нойе Винер Журнал", которое могло их привести к конфликту с правами издательства Реклам. В том же самом номере ужасающие последствия нарушения авторских прав представлены на примере будапештского журналиста, который в литературной части ежедневной газеты "выдал французскую новеллу за свое собственное произведение и тем самым совершил плагиат. Молодой человек, чей проступок был замечен и осужден враждебным будапештским издательством, сегодня ранним утром выстрелил себе в грудь и был в тяжелом состоянии доставлен в госпиталь". Случай с г-ном Липповицем иной. За его состояние здоровья не нужно опасаться». — Antwoeten des Herausgebers. Dieb // Die Fackel. Wien. IX. Jahr. 15. Juli. 1907, Nr. 230, S. 39.
Ирония судьбы состояла, однако, в том, что и сам Краус стал жертвой обмана, когда в мае 1909 г. поместил перевод рассказа Чехова "Ночью" с пометой "впервые переведено Паулем Барханом". А затем последовало разъяснение о том, что Бархан обманул издателя "Факела", предложив ему уже опубликованный в 1904 г. в "Дас Нойе Магазин" рассказ. «Мы публично констатируем этот факт не для того, чтобы продемонстрировать журналистскую практику на наглядном примере, но чтобы предотвратить упрек, что "Факел" щегольнул взятой взаймы литературной драгоценностью». — Tschechow A. Nachts / Erste Übersetzung von Paul Barchan. () // Die Fackel. Wien. XI. Jahr. 13. Mai. 1909. N 279—280. S. 16—20.
12 1) Bunte Geschichten / Zun erstekmale ins Deutsch übdertragen von Dr. Hans Halm und Dr. Richard Hoffmann. Wien, 1924. XV. 260 S. 2) Der schwarze Mönch. Novellen / Übersetzt von R. Hoffmann. Berlin; Wien; Leipzig, 1926. 326 S. 3) Anjuta. 12 Novellen / Übersetzt von R. Hoffmann. Berlin; Wien; Leipzig, 1928. 326 S. В связи с выходом сборника "Анюта" "NFP" писала: "Это история о женщинах, русских женщинах, удивительных и загадочных, и о русском ландшафте, и если обозреть их в их совокупности, то можно сделать открытие души русской женщины и русского ландшафта". Цит.: по: Tschehow A. Die Tragödie auf der Jagd. Zürich, 1925. S. 285.
"Черного монаха" писателя Эрнста Вайсса. Выделим в ней ту часть, где говорится о различном отношении к природе в русской и австрийской литературах: "Русские мастера выражали свою любовь к природе, но это не любовь к героической природе, какую даже Штифтер не отрицал (пустыня в "Авдии", снежная буря и катастрофа наводнения в "Записках моего прадеда"), — ведь русские в своей любви к природе отдают предпочтение малому, повседневному, русский человек не склоняется перед природой и не страшится ее, но видит, может быть, первым в мировой литературе, в природе что-то живое, — ведь она страдает". Такое произведение, как "Черный монах", для Вайсса служит доказательством неправомерности утвердившейся в сознании современников мифологемы, в соответствии с которой "русское — источник вечного здоровья и юношеской свежести, а европейское — пандорин ящик всевозможных страданий, заблуждений и пороков". Давая далее интересную характеристику повести, критик, отказываясь от шаблонных представлений об антибуржуазности русского писателя, вместе с тем тщетно, как нам кажется, пытается заместить ее мелкобуржуазным началом у Чехова, что звучит диссонансом с раскрываемым им общечеловеческим звучанием чеховского шедевра. «Нельзя не быть благодарным венскому издательству Цолнай за то, что оно в томе "Черный монах" сделало для нас доступным произведение Чехова, которое показывает нам этого писателя с новой, фантастической стороны — стороны, которая для него не столь характерна, как для нации, из которой он вышел и в которую он вошел навсегда, как мы полагаем. Правда, как оценивают его в нынешней, ленинской России, мне неведомо. Возможно, не чрезвычайно высоко, ведь буржуазное, добавим — даже мелкобуржуазное — никогда не отрицалось у Чехова. И все же! Какая широта, какая сердечность, какая полнота! И фантастическое у него мелкобуржуазно, осторожно, нежно, оно боязливо раскрывает глаза и ничего знать не хочет, в этом заключена его рабская, сдержанная, без фраз, "скрытая" мелкобуржуазная любовь. Призрак не появляется у Чехова, точно из грозового облака, бледный, в нереальном душевном состоянии, смотря сверху на вечно одинокого человека, как в "Орля" Мопассана, но входит в любовную идиллию скорее дружественно, чем враждебно, больше успокаивая, чем угрожая; в тени цветущих фруктовых деревьев, среди великолепных созревающих шпалерных персиков склоняется он, призрак, однако не весть о смерти и гибели на бледных, как бумага, устах, он не приравнивает себя к жизни, он скорее ее зеркальное отражение, но не отражение вечно изолированного одинокого человека, а скорее свидетельство того, что человек никогда не бывает один <...> Здесь земное и небесное, страдальческое и смешное — все вместе. Это нежное, нарисованное совершенно земными и все же нигде реально не ощущаемыми красками описание цветущего сада со всей полнотой вмещает в себя изобилие плодов, гусениц и сгустившейся благоуханной духоты для того, чтобы ощутить глубинную призрачность этого маленького, сгорбившегося потустороннего гостя. А далее — часть жизни, часть России 1900 или 1910 г. Что же есть на самом деле? Что исчезнет и что останется? Не останется сада, духоты ночного воздуха, аромата цветущих персиков, не останется молодости, душевной, неиссякающей. Старость, разочарования, действительность, заботы и беды — вся тяжесть бытия, трагикомизм мелкобуржуазного существования возносится Чеховым над всем этим, точно плывущий своим путем, но постепенно уплотняющийся слой облаков. Черный монах сопровождает его героя, не отступая от него, от своего alter ego, то есть своего анти-Я, его метафической части, его "истинного", его непреходящего, блаженного, божественно признанного существования». Приведем оценку повести "Жена", вошедшей в сборник: "Как здесь любящий человек разоблачен, увиден глазами ненавидящего вплоть до последних глубин сердца, как здесь ненавидящая женщина смотрит любящими глазами на стареющего мужчину — дрожь пробирает, когда читаешь это. Иные страницы написаны с таким величием, с такой простотой, что их воздействие подобно вероисповеданию глубоко жизненного писателя. Эти Павел и Наталья — святые, если страдания создают святых; страдая, они в то же время смешны. Это истинно и незабываемо для каждого, кто их увидел и кто увидел себя самого в них" // Weiß E. Anton Tschechov. Der schwarze Mönch // Berliner Börsen-Courier. 14. Juli. 1926; Weiß E. Die Ruhe in der Kunst. Ansgewählte Essays, Literaturkritiken und Selbstzeugnisse. 1918—1940. Berlin; Weimar, 1987. S. 267— 271.
13 ödie auf der Jagd / Erste autorisierte Übersetzung von Hans Halm und Richard Hoffmann. Zürich, 1925. 285 S. Характерна помета "авторизованный переход", хотя свидетельств того, что Чехов мог одобрить данный перевод, нет никаких. Тем более удивительно такое обозначение в издании переводов Мориса Хиршмана, вышедшем в Вене в 1948 г. — Der Liebesbriefkasten. Autorisierte Übersetzung von Maurice Hirschmann. Wien, 1948. 168 S.
14 Halm H. Vorwort // Tschechow A. Bunte Geschichten. Wien, 1924. S. V. Находящийся в ГБЛ томе "Bunte Geschichten" имеет ex libris Н. А. Рубакина и автограф: "Библиотеке Николая Александровича Рубакина от Виллиама-Марии Франкфуртер-Карепьевых. 1933. Вена" (неизученная страница культурных связей).
15 Halm H.
16
17 Ibid. S. VII.
18 Ibid. S. VIII.
19 Ibid. S. X. В данной статье Х. Хальм в популярной форме излагает концепцию, позже научно разработанную им в специально посвященной этому вопросу монографии. См. обзор "Австрийская славистика о Чехове".
20 Halm H. ödie auf der Jagd. Zürich, 1925. S. 281.
21 Ibid. S. 283—284. "В драматизме содержания, в редкой способности возвыситься над изображаемым заключено sui generis романа, на которое Чехов с полным правом указал во введении и которое оправдывало его произведение тем, что оно во многом отделяло автора "Драмы на охоте" от потопа схематичных, стереотипных олеографий бульварных криминалистов" (S. 283—284) — в этом в конечном итоге видит Хальм ценность раннего произведения писателя.
22 Fülöp-Miller R. Nachwort // Tsehechoff A. Der unnütz e Mensch Platonoff. München, 1928. S. 159.
23 Ibid. S. 159—160.
24 — одна из не прочтенных пока страниц русско-австрийских культурных связей 1920-х годов.
25 Ibid. S. 7.
26 Tschechow A. 1) Humoristische Erzählungen. Wien, 1946. 109 S. (Tagblatt-Bibliothek. N 1270); 2) Lustige Geschichte / Autorisierte Übersetzung von Alexander Eliasberg und Wladimir Czumikow. Linz u. a., 1947. 96 s.; 3) Knaben. Kindern. Wien, 1947. 61 S.
27 Dünndruckausgabe — издание на тонкой печатной бумаге собрания сочинений писателя в одном томе. Werke / Ausgewählt, übersetzt und mit Nachwort versehen von Richard Hoffmann. Wien; München; Basel, 1958. 1135 S.
28 Ibid. S. 1123.
29 Ibid.
30 Tschechow A. ählungen / Übersetzung, Nachwort und Zeittafel Marion Jerschowa. Wien, 1970. 574 S.