VII
В работе над образом Епиходова «к реальным источникам, по предположению В. Я. Лакшина [2345], восходят некоторые заметки Чехова в Записной книжке III: ««Конец мечтам» — Витте Епиходов» [2346] — возможно, эта запись как-то связана с разговорами Чехова с земским врачом Серпуховского уезда И. Г. Витте, приезжавшим в конце августа 1901 г. в Ялту» [2347]. Позицию Лакшина разделяет Ревякин: «… какие-то черты Епиходова Чехов подметил и в облике И. Г. Витте, земского врача-хирурга, знакомого Чехову по медицинской деятельности в Серпуховском уезде. В записной книжке Чехов отметил: «Витте — Епиходов» [2348]» [2349].
Позднее сам Лакшин, пытавшийся расшифровать эту запись, заметит, что М. П. Чехова отвергала мысль, будто прототипом Епиходова мог быть Витте, и приводил выдержку из ее письма от 13 октября 1954 г.: «Остается <...> предположить, что И. Г. Витте рассказал писателю историю, где действовал прототип Епиходова. Возможно, что слова: «Конец мечтам», по своей трагикомической природе столь естественные в устах Епиходова, принадлежали как раз некоему герою устного рассказа Витте, запомнившегося Чехову (И. Г. Витте, кстати сказать, приезжал в Ялту осенью 1901 г.)» [2350].
Фамилия Епиходов — сложная, двукорневая. И если с ее второй половиной все более или менее ясно, то первая требует небольшого пояснения. Имя Епиха является просторечной формой имени Епифан. В свою очередь, каноническое мужское имя Епифан восходит к греческому слову epifanes, что переводится как «видный, известный, знатный» или «Богом явленный». Вспомним, что зовут конторщика Семеном Пантелеевичем. Мужское имя Семён (Симеон) — русская версия библейского (иудейского) имени Шимон — «Он (Бог) услышал». Пантелей (Пантелеймон) — мужское русское личное имя греческого происхождения; восходит к греческому Παντελεήμων, от παντελεία («пантелейя») — «совершенство», «высшая ступень»; в древнегреческой мифологии παντελεία — эпитет Зевса. Словом, вполне можем допустить, что все это не случайные иероглифы, а вполне себе определенные указания на особенные качества персонажа, по ходу пьесы сказочным образом превращающегося из косноязычного долдона в во всех отношениях успешного добра молодца. Разве что пик карьеры недотепы выходит каким-то двусмысленным — конторщик становится управляющим проданного в строгом смысле, как бы уже не существующего имения и создающегося на его месте дачного кооператива «Вишнёвый сад». Это подтверждают звенящие топоры.
Впрочем, помимо двадцати двух несчастий и семиструнной гитары, у Семена Пантелеевича Епиходова в пьесе имеется живое притяжательное прилагательное в лице соседа–помещика Бориса Борисовича Симеонова-Пищика, вечно у всех занимающего и вечно всем должного (ибо без наличия денег на прежний образ жизни надежды нет никакой), но с которым в противовес многочисленным злоключениям Епиходова во всякий подходящий момент случаются своевременные выигрыши. «Не теряю никогда надежды. Вот, думаю, уж все пропало, погиб, ан глядь — железная дорога по моей земле прошла, и... мне заплатили» [2351]. Напомним, пищик — это дудка для подманивания птиц [2352]. Скажем также о том, что в течение лета помещичья долговая яма сделается глубже, так что к четвертому акту требуется очередное чудо и чудо осязаемое: «Я теперь в таком положении, что хоть фальшивые бумажки делай...» [2353] Как известно, в финале удача в который раз улыбнется Борису Борисовичу, он заключит выгодный контракт с англичанами и даже выдаст часть долгов. Историю с участком «белой глины», который у Пищика будто бы арендуют британцы, сам он оценивает как «событие необычайнейшее» [2354].
В жизни, как известно, торжествует закон сохранения энергии, а это значит, что если и везет, то, увы, не всем, — Гаевым, в частности не везет, на 22 августа назначены торги. Уйдет имение с молотка, а там, глядишь, дачи устроятся.
«Вся Россия наш сад» [2355].
Мы же не забыли? — «пьеса моя становится все лучше и лучше и лица уже ясны. Только вот боюсь, есть места, которые может почеркать цензура, это будет ужасно» [2356]. О каких таких местах беспокоится Чехов? Что, по его мнению, способно насторожить наделенного властью над чужим словом, чуткого на всякую крамолу блохоискателя во вполне безобидной истории промотанного помещичьего состояния на фоне едва ли не ушедшей натуры дворянских гнезд, очевидно доживающих свой изрядно затянувшийся век.
Как будто нарочно особняком в списке действующих лиц стоит глашатай грядущей жизни, бывший домашний учитель утонувшего сына Любови Андреевны Раневской. Однако вот как выглядит Петр Сергеевич Трофимов в глазах провинциального критика: «Фигура вечного студента Трофимова <…> одна из наиболее важных в пьесе. Это единственный человек, который, по мысли автора, стоит выше окружающей его жизни уже потому одному, что не участвует в ней (курсив наш — Т. Э.). Трофимов стоит в первых рядах этого шествия» [2357].
Что ж, неучастие в жизни царской России, безусловно, предосудительно, но даже при самом изощренном инквизиторском уме вряд ли наказуемо. К тому же и дорожка эта в русской литературе давно протоптана — скорее, она таки из области школьной программы. Методом последовательного исключения — предположения одно нелепее другого — приходим к выводу, что в сущности А. П. волноваться не о чем и уже готовы уличить Чехова в традиционной для авторов привычке дуть на холодную воду, покуда в сотый раз подобно Лакшину не натыкаемся на загадочную фразу в чеховских записных книжках: ««Конец мечтам» — Витте Епиходов».
Наваждение какое-то, абракадабра… Снова этот таинственный конторщик, вопреки всему становящийся управляющим. О чьих мечтах идет речь? Причем здесь мечты? И причем здесь Витте?
рескрипт распустит Совещание 1 января 1902 г. именем его императорского величества Николая II. При этом царь признает «за благо, чтобы дальнейшее упрочение судеб первенствующего в империи сословия, оставаясь предметом Моего особого попечения, заняло приличествующее ему место в текущей деятельности государственного управления и преподал необходимые к осуществлению таковой Моей воли указания Министру Внутренних Дел» [2358].
Четыре года деятельности Совещания толком ни к чему не приведут, «законодательные меры были в лучшем случае паллиативами, а не панацеей от недугов, которыми, по диагнозу сословников, страдало российское общество. Даже при самых благоприятных обстоятельствах эти меры не смогли бы остановить или даже заметным образом замедлить превращение России из общества, основанного на сословных привилегиях, в общество, базирующееся на равенстве граждан перед законом. <…> К концу столетия первое сословие уже утратило целостность и единство. Его место в сельской жизни занимал отчетливо понимающий свои интересы класс крупных и средних землевладельцев. И революция 1905 г. ускорила этот процесс» [2359].
Наиболее серьезным нападкам в ходе работы Особого совещания подвергнется влиятельнейший царский министр финансов С. Ю. Витте и его откровенно прокапиталистическая позиция. Вряд ли Сергей Юльевич имел ввиду предсмертные высказывания В. Г. Белинского о том, что «патриархальный, сонный быт весь изжит», что «нужно взять иную дорогу», что «внутренний процесс гражданского развития в России начнется не прежде, как с той минуты, когда русское дворянство обратится в буржуази» [2360]. Однако сути это не изменит — критика Совещания будет жесткой, а его претензии к министру финансов выльются в открытые требования восстановления прежнего статуса дворянства как правящего сословия.
«В своих выступлениях на совещании и во всеподданнейших записках Витте показал, что поместное дворянство вовсе не было обойдено заботами правительства. В ряду мер помощи помещикам были перечислены и организация дешевого и льготного кредита, и особая тарифная политика правительства, ограждавшая помещичий хлеб от конкуренции дешевого сибирского зерна, и закупка фуража интендантством и т. п. Главной же причиной оскудения поместного дворянства он считал его неумение приспособиться к новым условиям, понять перспективы развития страны. В одном из первых своих выступлений на совещании 29 ноября 1897 года Витте, еще сравнительно недавно придерживавшийся идеи об исключительности и самобытности России, развитие которой, как он считал ранее, шло и должно было идти своим путем, отличным от Запада, теперь заявил, что существуют закономерности, общие для всего мира, с которыми необходимо считаться. «В России теперь происходит то же, что случилось в свое время на Западе: она переходит к капиталистическому строю, — говорил он. — ... Россия должна перейти на него. Это мировой непреложный закон» [2361]. <…> Витте убеждал своих оппонентов, что решающая роль в жизни страны переходит от землевладения, сельского хозяйства к промышленности, банкам. «Мы находимся у начала этого движения, — констатировал он, — которого нельзя остановить без риска погубить Россию». Гигантская сила современной промышленности, банков и в России подчиняет себе аграрный сектор экономики. Выход, по его мнению, для дворянства один — обуржуазиться, заняться помимо земледелия и этими отраслями хозяйства» [2362].
Очевидное для министра финансов по понятным причинам не встретит сочувствия у участников совещания. Большинство никак не отзовется на его рассудительную речь, а лидер консерваторов В. К. Плеве [2363], в то время товарищ министра внутренних дел, категорически отвергнет . «Россия, — скажет он, — имеет свою отдельную историю и специальный строй». Резко оппонируя министру финансов, Плеве выскажет твердую надежду на то, «что Россия будет избавлена от гнета капитала и буржуазии и борьбы сословий» [2364].
С именем Сергея Юльевича Витте, видного русского государственного деятеля, министра путей сообщения, министра финансов, председателя Комитета министров, председателя Совета министров обычно связывают: введение в России «золотого стандарта», приток в Россию капиталов из-за рубежа, инвестиции в железнодорожное строительство (в том числе Великий Сибирский путь). Считается, что его деятельность привела к резкому ускорению темпов промышленного роста в Российской империи, за что его прозовут «дедушкой русской индустриализации». Противник начала войны с Японией и главный переговорщик со стороны России при заключении Портсмутского мира [2365], фактический автор манифеста 17 октября 1905 года [2366], который декларирует начало трансформации России в конституционную монархию, автор многотомных мемуаров — все это Витте в представлении благодарного обывателя.
Он родился в Тифлисе в 1849 году в семье крупного чиновника, служащего в аппарате Кавказского наместничества. Происхождением из балтийских немцев. «В семье бытовало предание о голландском происхождении, однако к XVIII веку эти Витте вполне онемечились и представляли собой типичных прибалтийских бюргеров» [2367].
Детские и юношеские годы Витте пройдут в доме дяди — генерала Р. А. Фадеева [2368], человека взглядов отнюдь не , впрочем, достаточно образованного, начитанного, близкого к кругам славянофилов. Под влиянием дяди Витте и сам увлечен славянофильскими идеями, влияние их столь велико, что в значительной мере, хотя и в весьма своеобразном преломлении, сохранится на всю жизнь.
Витте экстерном сдаст выпускные экзамены в кишиневской гимназии и в 1866 году поступит на физико-математический факультет Новороссийского университета в Одессе.
В студенческие годы Сергей Юльевич обнаружит недюжинные способности к математике, но в плане общественном до поры ничем себя не проявит, за исключением того, что будет «некоторое время в одной компании с будущим известным народовольцем А. И. Желябовым» [2369] и удостоится сомнительной чести быть замешанным в неприятной истории. Одесская полиция сочтет студенческую кассу взаимопомощи организацией политически неблагонадежной, и та будет закрыта. Студенческий комитет окажется под следствием, а Витте, как заведующий неблагонадежной кассой, чудом избежит Сибири, отделавшись денежным штрафом [2370].
В университете Витте думает о научной карьере и, заканчивая курс, готовит диссертацию по высшей математике. Однако его ждет разочарование: работу признают неудачной, и по окончании университета в 1869 году Витте будет зачислен в канцелярию новороссийского и бессарабского генерал-губернатора, где станет заниматься вопросами службы движения железных дорог. «Почти одновременно молодой кандидат физико-математических наук поступил на службу в управление казенной Одесской железной дороги. Освоив в ходе знакомства с новой профессией работу практически всех звеньев аппарата, начиная с кассирской должности, он вскоре стал начальником конторы движения. <…> Деятельность его на избранном поприще началась вполне успешно, что объяснялось как его связями (министр путей сообщения граф В. А. Бобринский [2371] был близко знаком с Р. А. Фадеевым и знал его племянника), так и собственными незаурядными способностями» [2372].
карьеру Витте, в то время начальника конторы Одесской железной дороги. Ему, как одному из ответственных за гибель десятков людей, грозит длительное тюремное заключение, однако на стадии следствия не отстраненный от работы Сергей Юльевич чудесным образом отличится в перевозке русских войск в Турцию, чем заслужит внимание великого князя Николая Николаевича, по этому случаю заменившего суровый приговор проштрафившемуся начальнику конторы двухнедельной гауптвахтой.
За сравнительно короткий срок Витте удачно продвинется по служебной лестнице и уже в 1877 году станет начальником эксплуатации Одесской железной дороги, перешедшей к тому времени в собственность частного общества. Вскоре дорога войдет в состав Общества Юго-западных железных дорог, и перед Витте откроются новые перспективы. В 1880 году он будет назначен начальником отдела эксплуатации, а в 1886 году — управляющим этими дорогами.
Не уставая повторять, что предпочитает политике «общество актрис», Сергей Юльевич после убийства Александра II выдвинет идею создания конспиративной организации для охраны государя и борьбы с террористами их же методами. Идею поддержат, впрочем «Священная дружина» быстро скомпрометирует себя крайне неумелой, не сказать топорной шпионско-провокаторской деятельностью и, просуществовав чуть более года, будет ликвидирована, а Витте вернется к делам транспортной службы.
«Принципы железнодорожных тарифов по перевозке грузов». Публикация принесет автору широкую известность и авторитет главного отечественного специалиста по тарифам. Успешное внедрение Витте его же рекомендаций значительно повысит железнодорожную рентабельность и привлечет к себе внимание тогдашнего министра финансов И. А. Вышнеградского, который обратится к молодому специалисту с просьбой представить свои соображения по ликвидации дефицитности казенных железных дорог. Глубоко изучив вопрос, Витте заявит, что корень зла — в хаосе, царящем в области тарифов. Он предложит «разработать специальный закон, который поставил бы тарифное дело под контроль правительства, и создать в министерстве новый департамент для заведования тарифной частью железных дорог и регулирования их финансовых отношений с государством» [2374].
Между тем, семейная жизнь Витте столь же насыщена, как и его карьера. Первой женой Сергея Юльевича станет Надежда Спиридонова (в девичестве Иваненко), дочь черниговского предводителя дворянства. Познакомятся молодые люди еще в Одессе, Надежда к тому времени будет замужем, впрочем, семейная жизнь ее сложится неудачно. Страстно влюбившись, Витте добьется расторжения брака, в 1878 году состоится венчание, однако вместе молодым суждено будет прожить лишь год — болезненная супруга скончается от разрыва сердца. Примерно через год после ее смерти Витте встретит в театре даму (кАк на грех также замужнюю), которая произведет на него совершенно неотразимое впечатление. Внезапное сильное чувство к Матильде Ивановне Лисаневич будет взаимным, чтобы получить развод ему придется подкупить несговорчивого мужа своей возлюбленной. «По некоторым данным, Витте заплатил мужу будущей жены большую сумму» [2375]. Вопреки кривотолкам, а подробности этой истории обсуждал весь Петербург, император отнесется к бракоразводной курьезности философски: «По мне женись хоть на козе. Лишь бы дело шло» [2376]. В 1892 году Сергей Юльевич обвенчается с Матильдой и удочерит ее детей.
Словом, нет ничего удивительного в том, что о провинциальном деятеле, проделавшем свою выдающуюся карьеру начиная с должности начальника полустанка [2377] ходят анекдоты, слагаются легенды. Потомственные царедворцы изощряются в остроумии по поводу его французского произношения, поведения, громоздкой фигуры, его семейной жизни, его неумения складно говорить. О С. Ю. Витте судачат как завистники и враги, так и люди вполне лояльные.
«Огромного роста, нескладно скроенный, некрасивый мужчина со странно приплюснутой переносицей, с хитрым, даже плутоватым выражением глаз. Какой-то совсем особый говор с неожиданными совершенно простонародными интонациями. Исключительная простота в обращении. Никакой натянутости, театральности. Ничего от облака сановного бюрократа.
Таким я в первый раз увидел Витте во время моего ему представления.
Красотою, плавностью речи его не отличались. Говорил без всяких ораторских приемов, просто, большей частью спокойно, несколько даже скрипуче, иногда подыскивая слова, порою нескладно, словно переворачивал тяжелые жернова. Нередко попадались у него довольно грубоватые, не совсем культурные выражения. Бывал и резок. Не гнушался прибегать в некоторых случаях к лести. Но речь его, всегда содержательная, чуждая общих мест, неизменно захватывала слушателей глубиной, оригинальностью мыслей, яркостью образов, неотразимостью доводов.
Нисколько не увлекаясь, скажу, что более выдающегося по своим природным способностям человека среди русских государственных деятелей я не встречал» [2379].
Высший чиновник по дипломатической линии В. Б Лопухин [2380], несомненно отдававший Витте должное, в своих мемуарах чуть более конкретен: «Массивный, огромный, нескладный Сергей Юльевич Витте, с холодным блеском громадной силы гипнотизирующих глаз над искалеченным луесом носом, в овале лица, удлиненного трепаною русскою бородкою <…> он любил сквернословить, не стесняясь соответственно «выражаться» в официальной служебной обстановке. Сергей Юльевич не знал языков. Матильда Ивановна настояла на воздержании супруга от «красочных» народных выражений, обучила Сергея Юльевича, насколько умела, языкам. Он стал их понимать. И хоть кое-как, с плачевным акцентом, но мог все-таки связать по несколько слов по-французски и по-немецки» [2381].
англосакской естественностью и практичностью: «…высокого роста, хорошо сложенного, с умным, живым и приветливым лицом человека, который всего сильнее впечатлил меня полным отсутствием всякого подобия чиновнического типа; это сказывалось наглядно в отсутствии двух черт, отличающих одного чиновника от другого: деланной приниженности и деланного самопоклонения. Витте мне сразу стал симпатичен своей естественностью, безыскусственностью в проявлении им своей личности. В черном сюртуке, развязный и свободный в своей речи и в каждом своем действии, он мне напомнил наружностью английского государственного человека. Я также обратил внимание на тот замечательный внимательно-умный взгляд, с которым он слушал обращенные к нему слова своего министра, и потом, в беседах с ним с глазу на глаз, этот же внимательный слушающий взгляд, столь редкий на лице наших бюрократов, я видел обращенным ко мне» [2382].
Один из многочисленных сподвижников Витте В. И. Ковалевский [2383] озвучит причину снисходительного отношения к Сергею Юльевичу со стороны высшего царского чиновничества: «На первых порах поражала прежде всего внешность Витте: высокая статура, грузная поступь, развалистая посадка, неуклюжесть, сипловатый голос; неправильное произношение с южно-русскими особенностями: ходатайство, верства, учёбный, плацформа, сельские хозяева — резали утонченное петербургское ухо. Не нравилась фамильярность или резкость в обращении. Однако, мало-помалу эти экстравагантные черты частью стирались, частью к ним попривыкли» [2384].
Общественный и политический деятель С. Д. Урусов [2385] согласится с оценкой недостаточного уровня образованности Витте: «В его характере, в складе ума, в общем его духовном облике недоставало тех свойств и черт, которые привлекают к человеку людские сердца, вызывают неизменное и глубокое уважение, основанное на непоколебимой вере в искренность, чистоту и возвышенность его чувств и поступков.
писателей, даже мирового значения, он вряд ли читал и даже имена некоторых из них были ему, по-видимому, незнакомы.
Некоторая мелочность, буржуазное миросозерцание понижали иногда впечатление, получаемое от него. Так, он, как мне показалось, считал получение графского титула многозначительным фактом, сильно повысившим его удельный вес, старался приобрести «графские» манеры и усвоить какие-то «графские» словечки и обороты речи. Мне как-то неприятно было услышать из его уст слова: «Повидайте мою графинюшку, она вас очень любит» [2386].
О недочетах скажет и князь Мещерский: «…в нем слышался недостаток государственного образования. Он очень слабо владел французским языком, совсем не знал немецкого и с европейским умственным миром был знаком только посредством нескольких переводных отрывков, а литература, кроме научной и его специальности, литература всего образованного мира и русская, мир искусств, знаний истории — все это было для него чужое и очень мало известное» [2387]. По мнению князя, «эти крупные пробелы в его образовании сказались после, когда он занял высокое положение в государственной иерархии и должен был из специалиста-техника превратиться в государственного человека. Сознавая нужду в государственном образовании не только русском, но и европейском, он стал урывками заглядывать в книги, но дело служебное лишило его времени для этого государственного образования, даже русского, и когда, много лет спустя, после блестяще пройденного им пути министра финансов, ему пришлось играть первую роль на сцене государственного управления, его большой ум, его дарования, его энергия не могли помешать отсутствию политического европейского образования и недостаточному знанию России, являться непобедимыми препятствиями к успеху в его новой государственной деятельности» [2388].
Сам Сергей Юльевич в отношении собственных дарований не был склонен драматизировать ситуацию. В огромных [трехтомных] воспоминаниях он напишет о том, что в детстве, несмотря на «ультрарусский дух» и «культ самодержавного монархизма», поддерживаемые родителями, «мы дома болтали большею частью по-французски, <…> бегло говорили на этом языке и, пожалуй, даже лучше, нежели по-русски» [2389]. Впрочем, по оценке литератора И. И. Колышко [2390], «Витте и на бумаге был столь же косноязычен, как на словах» [2391], что, как ни странно, в карьерном продвижении Витте сыграет исключительно позитивную роль — Александру III понравится «внешнее проявление прямоты и искренности» специалиста по железным дорогам.
Назначение управляющим Министерством путей сообщения будет ожидаемым и вместе с тем неожиданным. Много позже редактор «Биржевых ведомостей» С. М. Проппер [2392] подробно и где-то даже эмоционально расскажет об этом вне всяких сомнений судьбоносном событии:
«Благодаря особому случаю мне пришлось быть свидетелем момента, когда Сергею Юльевичу Витте, директору Департамента железнодорожных дел М[инистерст]ва финансов, был вручен высочайший указ о назначении его управляющим Министерством путей сообщения, и быть неожиданно также свидетелем его первых шагов уже в должности министра.
Было 11 час[ов] утра. Мы условились с С. Ю. накануне, что я зайду к нему на следующий день к этому времени. Шел вопрос о выпуске второго лотерейного займа. <…>
Мы только что собрались приступить к работе, как в кабинет влетел, весь в волнении, дежурный чиновник, высоко держа большой синий конверт; благодаря крупному почерку можно было уже издали прочесть изображенную на конверте новую должность адресата. Факт назначения министром явился и для самого Витте сюрпризом; его ожидания не шли дальше назначения товарищем министра.
С. Ю. побледнел, хотел подняться, по ноги отказались ему служить. Тяжело дыша, он дрожащей рукой взял пакет и долго держал, не вскрывая конверта. Поднимаюсь и хочу поздравить. Жестом руки (говорить он еще не мог) просил С. Ю. обождать. Он стал перед образом Божьей Матери в углу комнаты, опустился на колени, осенил себя большим крестом (С. Ю. был очень религиозен), подошел опять к письменному столу, поднял конверт, перекрестил, читал медленно пересланный ему министром двора указ государя, прикрыл глаза рукой и через несколько времени, показывая свои блеснувшие счастьем глаза, сказал дрожащим от волнения голосом:
– А теперь, Станислав Максимилианович, можете меня поздравить. Я назначен управляющим Министерством путей сообщения.
» [2393].
О пробелах в образовании пишут едва ли не все, кто знал Витте лично. Государственный секретарь А. А. Половцов [2394] считает, что Витте — «человек очень умный, но лишённый и первоначальных, и всяких государственных сведений» [2395]. Бывший начальник департамента полиции А. А. Лопухин [2396] добавит: «Мне …пришлось видеть много людей самых разнообразных калибров, но я никогда не встречал человека, в котором степень образования, даже сумма практических сведений так не соответствовала его положению, как в Витте. Он окончил курс в университете на математическом факультете, но трудно думать, чтобы после этого он когда-либо что-либо читал» [2397].
Этим, впрочем, не ограничится. Половцев в личном дневнике относительно Сергея Юльевича делает такую запись: «По-видимому, очень умен, сдержан, будет полезен в своем ведомстве [министерстве путей сообщения], но в смысле честности, добросовестности не внушает никакого доверия» [2398]. Спустя полтора месяца и за четыре месяца до назначения Витте министром финансов всякие сомнения на счет честности и добросовестности окончательно рассеются: «…у Филиппова [2399], Витте, Вышнеградского, Островского [2400] такие ухватки, что их и в дворницкую еле пустить можно» [2401].
«Они (Витте и Вышнеградский) в государственных делах часто действовали, как вольные казаки, ни перед чем не останавливаясь, лишь бы достигнуть намеченной цели. Когда было нужно, пускалось всё в ход — сплетни, интрига и печать. Для того чтобы расположить к себе влиятельные органы печати, на службу в качестве чиновников особых поручений приглашались сотрудники, писавшие статьи, вдохновляемые министром или его ближайшими сотрудниками» [2403].
Близкие взгляды на ведения дел не помешают Витте интриговать против своего влиятельного патрона. «Появившись в Петербурге, Витте стал в частных разговорах пренебрежительно отзываться о министре финансов. Сразу же стал искать в столице других покровителей. Он сумел добиться расположения князя В. П. Мещерского, который в своих воспоминаниях дал ему лестную характеристику» [2404].
Влиятельная светская дама А. В. Богданович [2405] отметит в дневнике: «Был Витте, который назначен директором департамента железно-дорожных тарифов у Вышнеградского и зараз получил чуть ли не 8 чинов, чтобы занять это место. Витте больше молчал, на вид он похож скорее на купца, чем на чиновника. Когда говорили о Вышнеградском, он странно как-то о нём говорил — отрицал в нём ораторский талант; сказал, что он слишком распространяется; подаваемые ему записки по разным делам он не приказывает печатать, как другие министры, но их прочитывает и запирает в стол, говоря при этом, что недаром же он 10 лет был учителем» [2406].
По словам Богданович, Витте обратит внимание собеседника не столько на то, «что уже два года он замечал, что Вышнеградский ненормален», — это и без него всем понятно, — а на то, «что уже полгода, как он совсем сумасшедший» [2407]. Когда Вышнеградский уехал в Крым, Витте убежденно и с горечью сообщит А. А. Половцову о министре финансов: «К сожалению, это человек, на слова коего полагаться нельзя» [2408].
«После таких разговоров Александр III сказал о своём намерении назначить Витте «на место не могущего продолжать занятия Вышнеградского»» [2409]. В своих мемуарах Колышко приводит услышанные им слова Витте о том, что его прочат в министры финансов: «В России тот пан, у кого в руках финансы. Этого до сих пор не понимали. Даже Вышнеградский. Но я их научу» [2410].
«неспособности своего начальника к дальнейшей работе». Перед его возвращением Витте скажет государственному контролёру [2411], что Вышнеградский, «вероятно, будет заниматься, а это грозит его здоровью, ибо головные боли всё ещё не проходят и в Стокгольме даже очень его беспокоили». Также Витте отметит, что «и не заниматься-то нельзя, ибо в министерстве делается Бог знает что» [2412].
Журналист С. М. Проппер по-своему опишет ситуацию с отставкой И. А. Вышнеградского: «Заболел министр финансов и ушёл в длительный отпуск. На Витте было возложено представление всеподданнейших докладов по Министерству финансов. Его доклады нравятся императору. Они лишены звонких фраз, просты и хорошо понятны императору и в некоторых случаях сопровождаются простейшими разъяснениями Витте».
Доверие самодержца к Сергею Юльевичу росло день ото дня, и наконец «перед ним замаячил, хотя ещё в неопределённом отдалении, портфель министра финансов. В «Московских ведомостях» появляется сенсационная корреспонденция из Санкт-Петербурга: по мнению лиц, которые видели Вышнеградского в последнее время, тот был неизлечимо болен и страдает явно выраженным параличом головного мозга.
В связи с этим дальнейшее пребывание Вышнеградского во главе Министерства финансов невозможно. Вышнеградский получает отставку милостивым императорским рескриптом и живёт ещё четыре года в полном здравии и ясном уме. Витте назначается управляющим Министерством финансов с пожалованием чина тайного советника» [2413].
«Первое время он носился с мыслью получить дополнительные средства просто за счет усиления работы печатного станка. Идея выпуска ничем не обеспеченных бумажных денег буквально вызвала панику среди финансистов. Новый министр скоро понял ошибочность такого шага к оздоровлению бюджета. Теперь ликвидация дефицита связывалась им с повышением рентабельности промышленности и транспорта, пересмотром системы налогового обложения, с ростом прямых и особенно косвенных налогов. Немалую роль в увеличении статьи доходов сыграло введение с 1894 года государственной монополии на продажу винно-водочных изделий, дававшей до четверти всех поступлений в казну.
серию конверсионных займов за границей, задачей которых был обмен имевших хождение на иностранных рынках 5- и 6-процентных облигаций старых займов на займы с более низкими процентами и более длительными сроками погашения. Ему удалось это сделать, расширив для размещения русских ценных бумаг французский, английский и немецкий денежные рынки» [2415].
Таким образом, ускоренное промышленное развитие страны Витте рассчитывает обеспечить за счет привлечения иностранных капиталов в виде займов и инвестиций, за счет внутренних накоплений, с помощью винной монополии, усиления налогового обложения, за счет повышения рентабельности народного хозяйства и таможенной защиты промышленности от зарубежных конкурентов, за счет активизации русского экспорта.
Объективности ради, благодатная почва для бурной деятельности нового министра финансов в большой степени будет создана Вышеградским. Например, благодаря особым образом выстроенным отношениям с французскими деловыми кругами при непосредственном участии предшественника Витте России уже в 80-е гг. XIX века удастся разместить во Франции займов на несколько миллиардов рублей. В 1891 г. будет заключено соглашение о франко-русском союзе, а на следующий год между двумя странами подпишут секретную военную конвенцию. «В соглашении был прописан принцип государственного покровительства для частных инвесторов. Для российских капиталистов этот принцип был почти пустым звуком, т. к. в России избыточных капиталов не было и во Францию ей вывозить было нечего. А вот для французов он был крайне важен: они получили упрощенные процедуры регистрации и покупки недвижимости, благодаря соглашению 1891 г. французские инвесторы вскоре вышли на первое место среди всех прямых иностранных инвесторов в России» [2416].
Кроме общего принципа государственного покровительства каждый заем Франции сопровождался неафишируемыми обязательствами России оказать содействие французским инвесторам в размещении их средств в наиболее привлекательные предприятия отечественной экономики, «или оказывать уже перешедшим в собственность французов конкретным российским предприятиям «адресное» содействие» [2417]. Об этих «особых» условиях размещения российских займов станет известно вскоре после прихода С. Витте, которому пришлось завершать организацию займа. «Однако нового министра ждала неудача: облигации шли по цене немного более 50 % номинала. Делалось все возможное для исправления ситуации. Агент Витте А. Рафалович даже ездил в Лондон, пытаясь уговорить тамошних Ротшильдов поучаствовать в выкупе облигаций в обмен на предоставление рентабельных инвестиционных проектов с доходностью, превышающей 70 % в год. Прежде всего, Ротшильды приглашались в разработку нефтяных месторождений в Баку. Однако Ротшильды заявили, что «в Англии экономические интересы никогда не возьмут верх над политическими».
Им нужны были политические уступки России в пользу Великобритании по Турции и Китаю. Пришлось опять торговаться с Францией. Кредитное общество Credit Fonder выразило готовность сыграть на повышение российских облигаций в случае, если Государственный банк Российской Империи предоставит кредит Волжскому пароходству. Такая просьба была продиктована тем, что французское кредитное общество имело долю в Великобритании по Турции и Китаю. Пришлось опять торговаться с Францией. Кредитное общество Credit Fonder выразило готовность сыграть на повышение российских облигаций в случае, если Государственный банк Российской Империи предоставит кредит Волжскому пароходству. Такая просьба была продиктована тем, что французское кредитное общество имело долю в пароходстве. Сделка состоялась, облигации подорожали, а пароходство получило деньги в Госбанке. После этого ни один заем во Франции не обходился без подобного рода дополнительных условий в пользу французских прямых инвесторов. Фактически это была коррупционная схема, в которой в равной степени были задействованы как российские, так и французские чиновники самого высокого ранга. В Париже мост франко-российского коррупционного союза выстраивал финансовый агент Витте Рафалович, который занимался вербовкой французских министров, предлагая им лакомые куски в российских предприятиях. Современный исследователь франко-российских экономических отношений Павел Жаворонков пишет [2418]: «Подобные схемы, ставшие нормой в отношениях Витте и парижской биржи, привели к появлению в России «особых» французских предприятий, которые процветали и выплачивали огромные дивиденды благодаря государственному покровительству. Довольно типична для того времени история успешной деятельности Общества Брянского завода, которое было основано в начале 1880-х гг. на средства Societe Generate и группы французских вкладчиков, среди которых, как считалось, присутствовали несколько членов французского кабинета министров»» [2419].
«что он «тёмная личность», «аферист», «взяточник», «пользуется тёмной репутацией», «все его ненавидят и все боятся» и так далее» [2420]. Ряд современников укажут на то, что «Витте был нечистоплотен, причём не только в делах. По словам А. С. Суворина, Витте мог себе позволить проходить две недели в грязных носках» [2421].
Оценивая путь провинциального выскочки к вершинам власти, Колышко скажет: «дни восхода звезды Витте во всём отличны от дней её заката. Стройный, сильный, почти красивый в своей некрасивости, почти обаятельный в своём «цинизме», витязь пробужденных русских сил, как загадочная русская красавица, кружил головы обещаниями и, как опытная кокетка, обрывал слишком сильные натиски. В бюрократической тине тех дней Витте сверкал, как брошенный в кучу пепла самоцветный камень» [2422].
Князь Мещерский об этом времени скажет так: «…началась двойная жизнь в судьбе Витте как министра финансов. Одна жизнь была жизнь напряженного крупного ума в области творчества и труда по министерству финансов, а другую жизнь составляли всевозможные новые отношения к людям всяких положений, и в особенности к так называемому большому свету, где охотников до казны всегда было больше, чем в других сферах. И вот эта вторая жизнь постепенно изменяла духовную личность человека в Витте, по мере того как для него выяснилось, какой политики он должен держаться и какими услугами должен покупать себе связи в большом свете и друзей в государственном мире. Школа эта дала ему то и другое — связи в большом свете и друзей в политическом мире, но в то же время то и другое, как я сказал, сделало его другим человеком. Как министр финансов, он оставался в своем кабинете тем же даровитым тружеником и творцом идей, но как собеседник, как человек, он утратил свою прелесть девственной, так сказать, простоты и естественной самостоятельности мысли; в нем стал слишком часто слышаться вопрос: а что скажет «княгиня Марья Алексеевна»? — и все, что значительно позже с ним случилось, в 1904—1905 годах — его подъем на огромную высоту и бессилие на ней удержаться, — явилось финальным последствием той метаморфозы, против которой он не мог устоять в доме министра финансов и которая влекла его постоянно на путь искушения грешить излишком в выборе себе друзей от мамоны, вместо того чтобы искать опоры в своей самобытности и в разных других элементах своей силы. Судьба его за это наказала, и даже слишком строго. Друзья от мамоны сказались в своей некрасивой наготе и создали для него драматический момент» [2423].
В министерстве финансов Витте буйным цветом расцвела коррупция. Некоторые сотрудники становятся участниками громких скандалов. Товарищ министра финансов Ковалевский, «один из наиболее близких к Витте людей в министерстве, оскандалился с подложными векселями. После разоблачения его уволили из министерства» [2424].
Колышко заметит, что при Витте администрация частных банков будет во многом состоять из чиновников Минфина: «А так как биржу составляли именно они, то ясно, что биржа с её взмахами вверх и вниз, с её аппаратом обогащения и разорения была финансами Министерства финансов» [2425].
«получить заказ для несуществующего ещё завода мог далеко не всякий, а только тот, кто знал пути в темных коридорах Министерства финансов и был угоден лицам, стоявшим во главе этого учреждения» [2426].
Не забывая о прошлом, Витте будет тесно связан с крупнейшими «железнодорожными королями» — И. С. Блиохом [2427], П. И. Губониным, В. А. Кокоревым [2428], С. С. Поляковым [2429] и др. «Известно, что важнейшую часть дороги Санкт-Петербург — Вятка строил родственник жены Витте Быховец [2430], а Архангельско-Ярославской дорогой управлял другой её родственник — врач Леви» [2431].
По мнению А. П. Никольского [2432], служившего при Сергее Юльевиче директором государственного банка: «Ни один министр так не игнорировал законы, как Витте, когда был министром финансов, — деньгами распоряжался бесконтрольно, срывал высочайшие повеления» [2433].
По словам Колышко, после назначения Витте министром «из ресторана «Кюба» в кабинет Витте и из кабинета Витте в ресторан «Кюба» началось течение деловой русской мысли и деловых русских людей. <…> С Витте норовили познакомиться, на Витте звали, за тенью Витте, как перекати-поле, вился ком бесчисленных проектов, тёмных и ясных дел и такого напряжения, таких аппетитов, такой дерзости, о которых не знали и на Западе» [2434].
Тот же Колышко свидетельствует: «министр финансов стал чем-то вроде главноуправляющего разорявшихся великих князей <…>, скупая в казну их имения, выдавая ссуды, сочиняя и проводя уставы, строя к их имениям железные дороги, словом, за счёт государства ублажая ту силу, что властвовала в большом и малом дворах» [2435].
«с одним приезжим, который посвятил три года энергичных работ открытию способа получать прямо из свекловицы рафинированный сахар. Выслушав этого приезжего, Витте опять-таки убежденно сказал мне, что он с удовольствием будет помогать людям в опытах изобретений на пользу промышленности и на эту помощь жалеть денег не будет. <…> В результате этот приезжий получил на разработку своего дела в широких размерах 60 тысяч рублей.
Но несколько месяцев спустя мне привелось увидеть другого уже Витте. Оказалось, что опыты дальнейшего развития дела, на которое было отпущено 60 тысяч, не оправдали ожиданий моего приезжего и то, что удавалось в маленьких размерах, оказалось неудовлетворительным в больших размерах. Словом, бедного труженика постигла неудача, и вот этой-то неудачи, стоившей 60 тысяч казенных денег, Витте не мог простить ни тому, кто их получил, ни тому, кто их дал, то есть самому себе. Я его увидел в каком-то злом состоянии духа. От прекрасной мысли не бояться расходов для поощрения изобретательности в области русской промышленности не осталось и атома. «Этот первый опыт, — говорил он, чуть не скрежеща зубами, — будет последним, никому никогда больше копейки не дам на какие бы то ни было опыты изобретений. <…> Это все мечты»» [2436].
«И тот же Витте, — с разочарованием напишет князь, — который так плакал над 60 тысячами, истраченными на неудавшиеся опыты, с какою светлою сладкою улыбкою ссужал и давал сотни тысяч своим друзьям от мамоны, почти всегда à fonds perdus! [2437]» [2438].
Всех этих глупостей Сергей Юльевич, разумеется, не слышит, несмотря на то, что считает себя наделенным от природы чуть ли не абсолютным музыкальным слухом. Он даже пытается петь арии, но, как отметят злопыхатели, выходит «пискляво и неприятно».
О незаурядных музыкальных способностях министра финансов расскажет его будущий коллега В. Н. Коковцов [2439] — «…не раз происходили презабавные кви-про-кво [2440]: Витте спорил, что играли Шуберта [2441], когда на самом деле это был Шопен [2442], а по части Мендельсона [2443] он всегда говорил, что его можно разбудить ночью и он без ошибки скажет с первой ноты, что именно сыграно. Верхом его музыкального хвастовства было однако событие, рассказанное мне по этому поводу тем же спутником Витте В. И. Тимирязевым [2444]. Кн[ягиня] Бюлова [2445] как-то спросила Витте за обедом, на каком инструменте играл он в его молодые годы. Он ответил, не запинаясь, что играл на всех инструментах, и когда хозяйка попыталась было сказать, что такого явления она еще не встречала во всю свою музыкальную жизнь, то Витте без малейшего смущения парировал ее сомнение неожиданные образом, сказавши, что это в Германии музыкальное образование так специализировалось, что каждый избирает себе определенный инструмент, тогда как в их доме все дети играли на всех инструментах, почему он и мог при поступлении в университет в Одессе организовать чуть ли не в одну неделю первоклассный оркестр из 200 музыкантов, которым он дирижировал во всех публичных концертах» [2446].
прав окажется сторонник чистого искусства Антон Павлович Чехов [2448].
«Витте вышел из своего вагона вместе с Плеске [2449]. У Плеске был вид сконфуженный, у Витте — крайне возбужденный. Отойдя в сторону, он ударил себя по колену и сделал вульгарный жест, каким выражают насильственное удаление.
— Выгнали…
— Ну, что ж… Председатель Комитета министров — тоже птица… Классом выше… Шитья на мундире больше… Мерзавцы!» [2450]
Между тем, намеченная Немировичем в середине декабря премьера «Вишневого сада» переносится на середину января 1904 года. Опоздание в месяц будет расценено не только как большой беспорядок, но и как реальная угроза материальных потерь.
Незадолго до генеральных репетиций Чехов напишет начальнице Ялтинской женской гимназии [2451]: «Пьеса моя пойдет, кажется, 17 января; успеха особенного не жду, дело идет вяло» [2452]. Однако прежде чем фарс завершится финальной фразой автора «сгубил мне пьесу Станиславский» [2453], в Художественном театре разыграется иная драма — между Алексеевым и Немировичем. Она навсегда соединит и разъединит их в работе над «Вишневым садом».
Первые трещины между Константином Сергеевичем и Владимиром Ивановичем будут «вызваны не только некоторыми разногласиями эстетического порядка, но и тем, что в театр на правах если не полновластного хозяина, то, во всяком случае, весьма влиятельного руководителя вступил миллионер С. Т. Морозов» [2454].
«Милый Константин Сергеевич! Я чувствую настоятельную потребность многое обговорить с Вами. Чувствовал это неделю назад, но из нашего разговора ничего не вышло. Мне самому показалось, что объяснение лишнее. Прошла неделя, и я чувствую обидную неловкость еще гораздо сильнее. Хотел говорить с Вами нынче утром, — Вы сказали, что утомлены. В таких случаях я всегда смолкаю. Вечером Вы заняты. Завтра я целый день занят в школе. И так будет продолжаться долго, может быть, постоянно. А между тем мне надо знать Ваше категорическое мнение, прямое и честное, как все Ваше поведение со мной до сих пор. Приходится писать. Прочтите на досуге. Вступление в наше дело Морозова имеет громадное значение. До тех пор, пока он берет на себя хозяйственную часть, — я только радуюсь. Но вот во уже второй раз он приходил ко мне с тоном, какой я, к сожалению, должен остановить. И лучше это сделать вовремя. Я себя знаю. Оба раза я был в спокойном настроении и мог, без усилий над собой, свести его тон «на нет». Но может случиться, — что так легко в нашей атмосфере искусств, — что я буду в раздражительном состоянии... Лучше твердо установить так, чтобы не было поводов к неприятностям. Поэтому я вынужден (разумеется, сделаю это мягко и умело) поставить ему на вид следующее: ни он, ни пайщики и никто не в праве обращаться ко мне ни с какими требованиями, кроме требования отчета в моих совершенных уже поступках. В известной области нашего дела я — самостоятельный и полновластный хозяин. Способен я быть таковым — можно иметь со мною дело, не способен — нельзя. Раз дело со мной пойдет, можно давать мне советы на каждом шагу, но нельзя предписывать мне, как мне вести «мою часть», и нельзя отдавать контр-распоряжения. Если я назначил на завтра «Федора», Вы никогда не отмените его, не сказавши мне, скажем даже прямо — не спросивши меня, можно ли это сделать. Если я уполномочен приглашать актеров, то я вправе бесконтрольно принимать всякие меры для приглашения актеров, и Морозов, хотя бы он внес в дело полмиллиона, не вправе отменять мои распоряжения. А нечто в этом роде уже произошло. Уже!! Я триста раз подчеркивал, а теперь вынужден строго оформить это: я не хочу и даже не могу иметь над собой никакого начальника кроме самого дела. Не могу потому, что с 20-летнего возраста был всегда самостоятелен и свободен и начинал с Вами это дело не для того, чтобы потом пришел капиталист, который вздумает из меня сделать... как бы сказать?.. Секретаря, что ли. Я не хочу хвастаться, но войдите в мое положение и подумайте: не жирно ли будет, если я буду чем-то вроде секретаря у Морозова в театре? Ведь если бы даже он предложил мне 12, 25 тысяч в год, чтобы я был его секретарем, — я не пойду. Мало того. Если он мне предложит 25 т[ысяч] с тем, чтобы я был не секретарем, а заведующим репертуаром, но с условием докладывать ему о моих действиях ежедневно и подчиняться его распоряжениям, — я не пойду. Людям известны мои достоинства и мои недостатки, могут знать, на что я способен, на что нет. И приходится или мириться с моими недостатками, или отказаться от меня всего. А я могу делать только как я могу и как хочу. Единственное право надо мной людей, внесших в дело деньги, — это условиться в общем характере самого дела и потребовать от меня отчета. Да и это-то второе только одни слова, потому что дело налицо и само скажет, хорошо работал я или нет. Я иду еще дальше: даже если я буду не хорошо работать, то судить меня может только публика и Вы, один Вы, потому что с Вами я пошел в это дело. Выражение такого рода: «Позвольте-с, а вы ничего не будете делать целую зиму, и дело от этого будет страдать» — не подходит, во-первых, потому, что, губя это дело, я гублю свое собственное, а не чужое, а, во-вторых, потому, что никаких прецедентов для этого не было, поводов к этому я не давал, и никто не в праве ожидать от меня таких сюрпризов. Поэтому я Вас прошу, милый Константин Сергеевич, очень серьезно вникнуть в следующее: Вам не нужны никакие договоры с Саввой Тимофеевичем, потому что он знает, что Вас не сломишь, и потому что я две зимы делал все, что возможно, для того, чтобы Вы чувствовали себя свободным и властным. И самому Морозову не нужно, потому что чем меньше «инструкций», тем неограниченнее его участие в деле. <…> Я себя знаю. Дайте мне полную свободу, и я не знаю устали в работе. Поставьте надо мною околоточного, и я теряю всякую энергию. Мой дух не выносит никакого насилия. Я уже бесповоротно избалован в этом отношении. А такое состояние духа начинает возбуждать во мне обиду даже к таким мелочам, на которые раньше я не обратил бы внимания. Вот Вам доказательство: я даже сегодня обиделся на Вас, что Вы отдали распоряжение о замене по пьесам Раевской. Я уже мысленно задал себе вопрос: да что же я такое в Театре, если контора по первому Вашему слову может делать все, чего я даже не знаю. Даже в глазах той же конторы что я такое? А третьего дня я и не заметил бы, что в этом Вашем распоряжении есть, по крайней мере, неудобство. Итак: инструкции необходимы безусловно. Без них я отказываюсь от предоставления больших прав Савве Тимофеевичу. Я его не так знаю, как Вас, чтобы вступать в общем деле в слепые отношения. С Вами я пойду куда хотите и на что хотите, мы столкуемся. Его я настолько не знаю, а рисковать свободой своей личности не могу. А если бы мы не сошлись в инструкциях, то я предпочту уговаривать всех пайщиков о новом взносе, искать новых, не знаю что... Но я хочу твердо определить права нашего нового компаньона [2455]. Ваш ВНД» [2456].
Ничего удивительного в том, что Алексеев ответит с не меньшим раздражением: «Милый Владимир Иванович! Даю Вам слово, что письмо мое самое миролюбивое, но я до такой степени истрепан и чувствую себя отвратительно, что не в шутку начинаю бояться за свои умственные способности: днем я взвинчен не в меру, ночью полная бессонница и упадок сил и энергии. Живу бромом и лавровишневыми каплями. Итак, войдите в мое положение и не будьте строги. Такие письма, как Ваше последнее, мне очень хорошо знакомы. Точно такое письмо, например, я получил 12 лет назад, и это было началом распадения Общества искусства и литературы. Два месяца назад точно такое же письмо было у меня в руках из Попечительства [2457]. Я поспешил удалиться от него, и теперь из 50 деятельных лиц там осталось их только 6. Думаю, что Вы убедились в том, что я могу приносить всякие жертвы любимому делу. Ради него я стараюсь, как умею, спрятать свое личное я. Ради него я ставлю себя в очень странное, иногда смешное положение. Я готов делить свой труд и успех с кем угодно, лавируя между самолюбиями, стараюсь незаметно зашивать все швы; не только отказываюсь от денег, но за право заниматься любимым делом ежегодно вычеркиваю из своего бюджета 10 000 рублей, вношу последние деньги в дело, лишаю семью и себя самого необходимого и, изворачиваясь материально кое-как, терпеливо ожидаю, когда все долги дела покроются и я получу то, что мне принадлежит по праву. Когда самолюбия и амбиция пайщиков разгораются и все разговаривают о задетой чести, о своих правах и пр., я молчу и беру на себя результат этих разговоров, то есть материальные убытки. Прокофьев [2458] разоряется — я безропотно несу последствия. Я мирюсь и с тем, что мне приходится играть и (нередко) ставить не то, чего просит моя душа, играю все, что мне нужно, а не то, что мне хочется. Словом, я разрушаю себя и нравственно и материально и не жалуюсь на это, пока мои нервы не доходят до последней степени напряжения. Должно быть, теперь эта степень наступила, и, как видите, я начинаю — жаловаться… Да, я очень огорчен и обижен, что все имеют право говорить о себе, а я лишен этого права… это несправедливо!
ни под каким условием. Я не могу играть глупой роли. Теперь же я близок к тому. Морозов и Вы не можете или не хотите спеться. Как видно, начнутся ссоры и недоразумения, а я буду стоять посередине и принимать удары. Нет, этого нельзя, да и нервы мои не выдержат этого. Без Вас я в этом деле оставаться не хочу, так как мы вместе его начали, вместе и должны вести. Признавая за Вами, как и за всяким человеком, недостатки, я в то же время очень ценю в Вас и многие хорошие стороны, горячо ценю в Вас и хорошее отношение ко мне и к моей работе. Без Морозова (тем более с Осиповым [2459] и Ко — ни в каком случае. Почему? Потому что ценю хорошие стороны Морозова. Не сомневаюсь в том, что такого помощника и деятеля баловница судьба посылает раз в жизни. Наконец потому, что такого именно человека я жду с самого начала моей театральной деятельности (как ждал и Вас). Нам ворожит бабушка, и если при таком ее баловстве мы не можем или не умеем устроиться, то все равно из дела ровно ничего не выйдет. Не забудьте, что у меня нет денег, что я семейный человек и что я не имею более права рисковать этой стороной моего благосостояния. С Осиповым я рискую очень (Вы — нет, а я — да). Я не верю в их порядочность, в порядочность же Морозова я слепо верю. Я ему верю настолько, что никаких письменных условий заключать с ним не хочу, ибо считаю их лишними, не советую и Вам делать это, так как знаю по практике, что такие условия ведут только к ссоре. Если два лица, движимые одной общей целью, не могут столковаться на словах, то чему же может помочь тут бумага. Я не буду также, на будущее время, играть двойную игру: потихоньку от Вас мирить Морозова с Немировичем и наоборот. Если ссора неизбежна, пусть она произойдет поскорее, пусть падает дело тогда, когда о нем будут сожалеть, пусть еще раз мы, русские, докажем, что мы — гнилая нация, что у нас личное я, мелкое самолюбие разрушает всякие благие начинания. В нашем деле это будет доказано более чем убедительно, так как в истории театра всех стран не найдется столь блестящей страницы, какую написали мы за два года. Если это случится, я плюну на театр и на искусство и пойду крутить золотую нитку на фабрике. Черт с ним, с таким искусством!
— извольте, я это сделаю, но при моем теперешнем состоянии и делах я не вытяну двух дел сразу. Если Вы найдете, как заведующий репертуаром, что «Сердце не камень» должно быть поставлено в нынешнем сезоне, отложите переговоры с Морозовым до окончания постановки пьесы. В противном случае придется отменить «Сердце не камень». Я стяну свои нервы и соберу всю свою энергию, чтобы довести сезон до конца и поставить «Сердце не камень», но для этого следует распоряжаться моими силами как можно экономнее, потому что, повторяю, я очень, очень ослаб и физически и нравственно.
‑й акт, самый трудный в пьесе. От «Пестрых рассказов» (в которые я уверовал больше чем когда-либо) я отказываюсь и ставить их не буду [2461]. Их умышленно тормозят, и никто им не сочувствует. Надо употребить слишком много энергии, чтобы они пошли, у меня ее нет, а для материальной стороны дела — рассказы не нужны. Докончим сезон и без них. Будет несправедливо, если Вы припишете этот отказ самолюбию или чему другому. Даю Вам слово, что поступаю так ради пользы дела, чтобы иметь силы докончить сезон. Заключаю эту часть письма скорбным восклицанием… Ваше письмо… это начало конца. Еще просьба: до тех пор пока не будет сдана пьеса «Сердце не камень», не будем много говорить об этом прискорбном деле, так как одна волнительная фраза лишает меня сна на целую ночь, а сон мне нужен очень, особенно теперь.
В инциденте с Иерусалимской я неправ, конечно, и охотно извиняюсь. <…> В заключение от всего сердца желаю, чтобы мы все оценили по достоинству тот редкий клад, который дала нам судьба, чтобы мы вовремя поняли, какие богатства сулит нам этот клад, и забыли бы все то мелкое, благодаря которому мы рискуем выпустить клад из рук. Со своей стороны, несмотря на ослабшую энергию, я готов принести делу те жертвы, которые ему нужны и которые я имею право приносить. То глупое положение, в которое я могу встать по отношению к Морозову и Вам, я не считаю никакой жертвой, так как оно не спасет, а только погубит дело и взвалит все незаслуженные мною последствия на мои (исключительно) плечи. Преданный Вам К. Алексеев» [2462].
Отдадим должное Константину Сергеевичу, по крайней мере, более последовательному в своих умозаключениях, нежели соратник. В самом деле, кому, как ни руководителям знать об истинном положении дел и том фундаментальном значении Саввы Тимофеевича Морозова в самом существовании Художественного театра. Очень скоро придут такие времена, когда ему чуть ли не в одиночку придется тащить на себе терпящее крах предприятие, с деловой точки зрения, увы, малоуправляемое и неэффективное.
«Когда театр истощился материально, явился С. Т. Морозов и принес с собой не только материальную обеспеченность, но и труд, бодрость и доверие», — скажет Алексеев в 1909 г. [2463] Заметим, что бодрость и доверие — категории мотивационные, аксеологические, этические. Так что речь пойдет не только о материальном, но и о моральном истощении.
На самом деле Морозов явится обратиться за финансовой поддержкой к именитым московским благотворителям. В частности, к Варваре Алексеевне Морозовой [2464], жене двоюродного брата Саввы Тимофеевича, одной из наиболее известных московских благотворительниц, поддерживавшей самые разные культурные начинания и широко занимавшейся меценатством. Она любезно примет будущих художественников в своем особняке на Воздвиженке, однако внимательно выслушав, вежливо откажет. А вот ее двоюродный деверь Савва Тимофеевич к начинателям прислушается.
«Вчера сидели мы в «Эрмитаже» с 2 ч. дня до 10 ч. вечера и обсуждали дальнейшее существование нашего театра, — напишет мужу Книппер в конце января 1902 года. — Сегодня Морозов написал тебе, и, конечно, все гораздо яснее, чем я. Я в делах — дура полная. Ты обдумай все и ответь ему. Всех нас будет 16 человек: Морозов, Станисл[авский], Немирович, Лужский, Вишневский, Симов, Артем, Москвин, Качалов, Александров, Самарова, Лилина, Андреева, я и ты, если позволишь, и, кажется, — Стахович. Ну все узнаешь от Саввы Тимоф[еевича]. Правда, он многим нам помогает, и я думаю, что дело станет на твердую почву. Санин, говорят, хочет уходить из театра, но этого, верно, не будет [2465]. Бурджалов оскорблен, что его не выбрали в пайщики, но ведь выбор зависел от Морозова, больше ни от кого. В труппе острят над нами, называют нас директорами номер такой-то. Савицкой, конечно, это тяжело, но она молчит. Против нее никто ничего не имеет, но дело в том, что она пассивна, и толку от нее мало. Вчера говорилось, конечно, много лишнего» [2466].
Примечания
[2345] См. Чеховские чтения в Ялте. М., 1973. С. 87–88.
[2346] Чехов А. П. Записные книжки // ПСС. Т. 17. С. 81.
[2348] Чехов А. П. Записные книжки. ПСС. Т. 17. С. 148.
[2349] Ревякин А. И. «Вишневый сад» А. П. Чехова. С. 51.
[2350] Лакшин В. Я. К творческой истории «Вишневого сада» // Чеховские чтения в Ялте. С. 87.
[2351] Чехов А. П. Вишневый сад // ПСС. Т. 13. С. 209.
«Лошадиная фамилия» фамилия кудесника-знахаря была «птичьей».
[2353] Чехов А. П. Вишневый сад // ПСС. Т. 13. С. 230.
[2354] Там же. С. 249.
[2355] Там же. С. 227.
[2356] Из письма А. П. Чехова — О. Л. Книппер-Чеховой от 9 октября 1903 г. // ПСС. Т. 29. С. 269.
«Вишневый сад» Чехова // «Одесские новости», 1904, №6266, 31 марта. Старый театрал — псевдоним Израиля Моисеевича Хейфеца, театрального критика и журналиста, зав. редакцией «Одесских новостей» до середины осени 1919 г., вице-председателя Литературно-Артистического Клуба.
[2358] Рескрипт Николая II Дурново // «Правительственный вестник», 1902, 1/14 января.
[2359] Беккер С. Миф о русском дворянстве [Дворянство и привилегии последнего периода императорской России]. М., 2004. С. 249.
— П. В. Анненкову от 15 февраля 1848 г. // ПСС. Т. XII. С. 468.
[2361] Центральный государственный исторический архив СССР. Ф. 1283. Оп. 1. Л. 1 об. - 2.
[2362] Корелин А. П. Сергей Юльевич Витте // Россия на рубеже веков: исторические портреты. М., 1991. С. 8-47.
[2363] фон Плеве Вячеслав Константинович –1904) — российский государственный деятель. Сенатор (1884), статс-секретарь (1895), действительный тайный советник (1899). В должности министра внутренних дел и шефа Корпуса жандармов (с 1902) убит в Петербурге эсером Егором Созоновым (1879–1910).
[2364] Центральный государственный исторический архив СССР. Ф. 1283. Оп. 1. Л. 3.
[2365] Портсмутский мирный договор — договор между Российской империей и Японией, завершивший русско-японскую войну 1904–1905 годов. Подписан 23 августа 1905 год в городе Портсмуте, США. С российской стороны договор подписали С. Ю. Витте и Р. Р. Розен.
[2366] Высочайший Манифест об усовершенствовании государственного порядка (Октябрьский манифест) — законодательный акт Верховной Власти Российской империи, обнародованный 17 октября 1905. Был разработан С. Ю. Витте по поручению Императора Николая II в связи с непрекращающейся «смутою». В октябре в Москве началась забастовка, которая охватила всю страну и переросла во Всероссийскую октябрьскую политическую стачку. 12-18 октября в различных отраслях промышленности бастовало свыше 2 миллионов человек. Эта всеобщая забастовка и, прежде всего, забастовка железнодорожников, и вынудили императора пойти на уступки.
[2367] Блонский Л. В. Царские, дворянские, купеческие роды России. М., 2007. С. 124.
Фадеев Ростислав Андреевич (1824–1882) — российский военный историк, публицист, генерал-майор. Противник военной реформы 1860-х гг., сторонник панславизма. В Русско-турецкой войне (1876–1878) доброволец, участник национально-освободительной борьбы балканских народов.
[2369] Корелин А. П. Сергей Юльевич Витте // Россия на рубеже веков: исторические портреты. С. 9.
[2370] См. Алексеев М. Ю., Пачкалов А. В. Министры финансов. От российской империи до наших дней. М., 2019. С. 138.
Бобринский Владимир Алексеевич (1824–1898) — граф, крупный сахарозаводчик из рода Бобринских, генерал-майор и действительный тайный советник. В 1869–1871 гг. министр путей сообщения Российской империи.
[2372] Корелин А. П. Сергей Юльевич Витте // Россия на рубеже веков: исторические портреты. С. 10.
[2373] Тилигульская железнодорожная катастрофа — крушение товарно-пассажирского поезда на границе между Подольской и Херсонской губерниями, на 186-й версте Одесской железной дороги. Пассажирами поезда были, в основном, новобранцы, перевозимые на службу в воинские части 14-й пехотной дивизии. 24 декабря 1875 года, в метель, поезд сошёл с рельсов, и часть вагонов свалилась под откос. В результате крушения и пожара погибло около 140 новобранцев (из 419) и около 120 получили увечья.
[2375] Алексеев М. Ю., Пачкалов А. В. Министры финансов. От российской империи до наших дней. С. 178.
[2376] Там же.
[2377] Лопухин В. Б. Записки бывшего директора департамента Министерства иностранных дел. СПб., 2008. С. 59.
[2378] (1863–1951) — русский общественный и государственный деятель, действительный статский советник, начальник канцелярии Совета министров, член Государственного совета.
[2379] Менделеев П. П. Свет и тени в моей жизни: Обрывки воспоминаний. 1864–1933. М., 2017. С. 164.
[2380] Лопухин Владимир Борисович –1941) — директор Департамента общих дел Министерства внутренних дел (19 января 1917 – 28 октября 1917). Действительный статский советник, камергер (1914). Организатор и активный участник противостояния между русскими дипломатами и представителями советской власти. Единственный высший чиновник царского МИДа, который не эмигрировал из СССР.
[2381] Лопухин В. Б. Записки бывшего директора департамента Министерства иностранных дел. С. 104.
[2382] Мещерский В. П. Мои воспоминания. М. 2003. С. 797.
[2383] Ковалевский Владимир Иванович –1934) — российский государственный деятель, учёный и предприниматель. Тайный советник. В 1892—1900 годах — директор департамента торговли и мануфактур, один из авторов концепции русского протекционизма. С 1900 по 1902 года состоял в должности товарища министра финансов.
[2384] Ковалевский В. И. Воспоминания // Русское прошлое. Историко-документальный альманах, №2. СПб, 1991. С. 57.
[2385] Урусов Сергей Дмитриевич (1862–1937) — князь, общественный и политический деятель Российской империи конца XIX — начала XX века, трижды избранный предводитель Калужского дворянства. В мае 1903 года был назначен губернатором Бессарабии.
–140.
[2387] Мещерский В. П. Мои воспоминания. С. 798.
[2388] Там же.
[2389] Витте С. Ю. Воспоминания: В 3 т. Л., 1924. Т. III. С. 49.
[2390] (Иосиф-Адам-Ярослав; 1862–1938) — критик, публицист.
[2391] Колышко И. И. Великий распад. СПб., 2009. С. 160.
[2392] Проппер Станислав Максимилианович — 1931) — предприниматель, литератор, издатель, в Петербург приехал из Австрии, будучи корреспондентом нескольких иностранных газет.
[2393] Проппер С. М. Первый день министра (листки из воспоминаний) // Лукоянов И. В. С. Ю. Витте. СПб., 2018. С. 135–136.
[2394] По́ловцов Александр Александрович –1909) — русский промышленник, государственный и общественный деятель: сенатор (1873), государственный секретарь (1883–1892). Автор обстоятельного дневника, освещающего события общественной и государственной жизни. Также известен как меценат, один из основателей и секретарь Русского исторического общества.
[2395] Алексеев М. Ю., Пачкалов А. В. Министры финансов. От российской империи до наших дней. С. 140.
[2396] Лопухин Алексей Александрович (1864–1928) — русский судебный и административный деятель из рода Лопухиных, директор департамента полиции в 1902–1905 годах, действительный статский советник.
[2398] Половцов А. А. Запись от 19 февраля 1892 г. // Дневник государственного секретаря: В 2 т. М., 2005. Т. 2. С. 453.
[2399] Филиппов Тертий Иванович (182–1899) — товарищ государственного контролера в 1878–1889 гг., государственный контролер в 1889–1899 гг.
Островский Михаил Николаевич (1827—1901) — министр государственных имуществ в 1881–1893 гг.
[2401] Половцов А. А. Запись от 8 апреля 1892 г. // Дневник государственного секретаря. Т. 2. С. 474.
[2402] (1851–1932) — видный общественный и государственный деятель, инженер-путеец, один из лидеров делового мира царской России.
[2403] Изнар Н. Н. Записки инженера // «Вопросы истории», 2004, №6. С. 76.
[2404] Степанов В. Л. И. А. Вышнеградский и С. Ю. Витте: партнеры и конкуренты // «Российская история», 2014, № 6. — С. 39–60.
[2405] (урожд. Бутовская; 1846–1914) — хозяйка одного из крупнейших светских салонов Санкт-Петербурга, писательница-мемуаристка.
[2406] Богданович А. В. Запись 15 сентября 1889 г. // Три последних самодержца. Дневник А. В. Богданович. М. -Л., 1924. С. 102.
[2407] Богданович А. В. Запись 8 апреля 1892 г. // Там же. С. 158.
[2408] Половцов А. А. Запись от 17 апреля 1892 г. // Дневник государственного секретаря. Т. 2. С. 479.
[2410] Колышко И. И. Великий распад. С. 122.
[2411] Филиппов Те́ртий Иванович (1826–1899) — государственный деятель Российской империи, сенатор (1883), действительный тайный советник (1889), Государственный контролёр (с 1889 по 1899 год).
[2413] Проппер С. М. То, что не попало в печать. Полное название книги на нем.: 'Was nicht in die Zeitung kam' Erinnerungen d. Chefred. d. 'Birschewyja Wedomosti' S. M. von Propper , Frankfurt a. M., Verlag Frankfurter Societдts-Druckerei 1929, 285 Seiten. // Алексеев М. Ю, Пачкалов А. В. Министры финансов. От российской империи до наших дней. С. 145–146.
[2414] Рейтерн Михаил Христофорович (1820–1890) — граф, государственный деятель Российской империи, министр финансов (1862–1878), затем председатель Комитета министров (1881–1886).
–17.
[2416] Катасонов В. Ю. Экономическая теория славянофилов и современная Россия. «Бумажный рубль» С. Шарапова. М., 2014. С. 209–210.
[2417] Там же. С. 210.
[2418] Жаворонков П. Французский поцелуй. Инвестиционный бум в России обычно заканчивается скандалом // «Компания», 2003, № 256, 17 марта.
[2419] Катасонов В. Ю. Экономическая теория славянофилов и современная Россия. «Бумажный рубль» С. Шарапова. С. 210–211.
[2421] Там же. С. 149.
[2422] Колышко И. И. Великий распад. С. 117.
[2423] Мещерский В. П. Мои воспоминания. С. 800–801.
[2424] Алексеев М. Ю., Пачкалов А. В. Министры финансов. От российской империи до наших дней. С. 150.
[2426] Алексеев М. Ю., Пачкалов А. В. Министры финансов. От российской империи до наших дней. С. 150.
[2427] Блиох Иван Станиславович (или Блох; 1836–1902) — русский банкир, концессионер железных дорог в Российской империи, меценат, учёный-экономист, деятель международного движения за мир.
Кокорев Василий Александрович (1817–1889) — один из богатейших русских людей XIX века, владелец огромных земельных угодий и колоссального состояния, предприниматель и меценат, крупный коллекционер и почётный член Академии художеств (1889).
[2429] Поляков Самуил Соломонович –1888) — концессионер и строитель железных дорог в Российской империи, благотворитель.
[2430] Быховец Игнатий Николаевич (1842 – не ранее 1917) — действительный статский советник, инженер путей сообщения, муж сестры жены Витте.
[2431] Алексеев М. Ю., Пачкалов А. В. Министры финансов. От российской империи до наших дней. С. 151.
Никольский Александр Петрович (1851 – после 1917) — русский государственный деятель и публицист, сенатор. В 1893 году занял должность директора государственного банка, в 1901 году стал управляющим государственными сберегательными кассами, получившими при нём новый устав.
[2433] Алексеев М. Ю., Пачкалов А. В. Министры финансов. От российской империи до наших дней. С. 151.
[2434] Колышко И. И. Великий распад. С. 117.
–130.
[2436] Князь В. П. Мещерский. Мои воспоминания. С. 816–817.
[2437] (фр.) безвозвратно, без отдачи
[2438] Мещерский В. П. Мои воспоминания. С. 817.
Коко́вцов (Коковцев) Владимир Николаевич (1853–1943) — русский государственный деятель, министр финансов в 1904–1905 и 1906–1914 годах, председатель Совета министров Российской империи в 1911–1914 годах. Действительный тайный советник.
— фразеологизм, обычно используемый в английском языке в значении «услуга за услугу».
[2441] Франц Петер Шуберт (1797–1828) — австрийский композитор, один из основоположников романтизма в музыке, автор 602 вокальных, девяти симфоний, а также большого количества камерных и сольных фортепианных произведений. Произведения Шуберта входят в число самых известных образцов музыки периода романтизма.
[2442] (1810–1849) — композитор и пианист французско-польского происхождения. Один из ведущих представителей западноевропейского музыкального романтизма.
[2443] Якоб Лю́двиг Феликс Мендельсон Бартольди (1809–1847) — немецкий композитор, пианист, дирижёр, педагог. Один из крупнейших представителей романтизма в музыке. Глава Лейпцигской школы в немецкой музыке, основатель Лейпцигской консерватории.
Тимирязев Василий Иванович (1849–1919) — русский государственный деятель, действительный тайный советник (1909), министр торговли и промышленности (1905–1906 и 1909).
[2445] Мария Анна Зои Розали княгиня фон Бюлов
[2446] Коковцов В. Н. Из моего прошлого. Воспоминания. 1903-1919 годы. Кн. 1. М., 1992. С. 90.
[2447] См. письмо В. И. Немировича-Данченко — А. П. Чехову от 17 августа 1903 г. // ТН4. Т. 1. С. 481.
[2448] См. письмо А. П. Чехова — В. И. Немировичу-Данченко от 22 августа 1903 г. // ПСС. Т. 29. С. 243.
[2449] (1852–1904) — российский государственный деятель. Управляющий Государственным банком Российской империи (1894–1903), министр финансов (1903–1904), член Государственного совета (с 1904); тайный советник (с 1896).
[2450] Колышко И. И. Великий распад. С. 144.
[2451] Благодаря неутомимым заботам В. К. Харкеевич, для гимназии было построено новое здание, увеличены средства на содержание со стороны городской думы и земства; силами учениц устраивались спектакли, базары, лотереи-аллегри, собирались пожертвования. Это давало возможность не только приобретать книги, учебные пособия, ремонтировать здание гимназии, но и освобождать от платы за учение неимущих учениц.
[2452] Из письма А. П. Чехова — В. К. Харкеевич от 13 января 1904 г. // ПСС. Т. 30. С. 11.
— О. Л. Книппер-Чеховой от 29 марта 1904 г. // Там же. С. 74.
[2454] Рудницкий К. Л. Русское режиссерское искусство: 1898–1907. С. 156.
[2455] Официальный статус С. Т. Морозова как «директора хозяйственной части» закреплен документом, подписанным 4 марта 1900 г.
[2456] Из письма В. И. Немировича-Данченко — К. С. Алексееву (Станиславскому) до 20-го февраля 1900 г. // ТН4. Т. 1. С. 326–329.
[2457] Подобных писем в архиве Алексеева не обнаружено.
Прокофьев Иван Александрович — директор торговой фирмы, артист и режиссер, один из самых крупных пайщиков Общества искусства и литературы, пайщик Товарищества для учреждения в Москве общедоступного театра.
[2459] Осипов Константин Викторович – после 1936) — купец 1-й гильдии, был главным владельцем банкирской конторы «К. Осипов и Ко». Городовой староста Московского Сиротского Суда и товарищ старшины московского купеческого сословия, член-соревнователь Совета Комиссаровского Технического училища в Москве, являлся выборным московского купеческого сословия, три срока подряд был гласным московской Городской думы и примыкал там к старообрядческой группировке. Почетный член Московского филармонического общества, член Товарищества для учреждения общедоступного театра в Москве, один из пайщиков МХОТа.
[2460] Имеются в виду пайщики МХОТа.
[2461] Алексеев говорит об инсценировке рассказов Чехова и своих режиссерских комментариях к некоторым из них; тогда же он закончит режиссерский план комедии Островского «Сердце не камень» и приступит к репетициям (спектакль не состоялся).
[2462] Из письма К. С. Алексеева (Станиславского) — В. И. Немировичу-Данченко до 20 февраля 1900 г. // СС. Т. 7. С. 330–334.
–1908 гг. // СС. Т. 5. кн. 1. С. 331.
[2464] Морозова Варвара Алексеевна (урожд. Хлудова; 1848–1917) — русская предпринимательница, благотворительница и меценатка.
[2465] А. А. Санин, не попавший в число пайщиков и вообще неудовлетворенный своим положением в театре, с нового сезона ушел на должность режиссера в Александринку.
— А. П. Чехову от 28 января 1902 г. // Переписка А. П. Чехова с О. Л. Книппер. Т. 1. С. 331–332.