О. Л. Книппер - А. П. Чехову
1-ое марта [1902 г. Харьков]
Подъезжаем к Харькову, дусик милый. Я все лежу и читаю. Прочла "Русские ведомости", "Новости дня", читаю твои рассказы, и они мне все как-то ближе, понятнее, и ты мне тоже ближе и понятнее. Ты теперь сидишь у себя в кабинете, но не в кресле, правда? Что читаешь, что думаешь, милый, дорогой мой! Как сон пролетели эти пять дней, - так мимолетно, что и схватиться как будто не за что. Как мне больно оставлять тебя, как я чувствую, что должна устроить тебе жизнь приятную. Кончится тем, что ты будешь считать меня пустой бабенкой. Да и теперь, может, считаешь? Почему я не сказала тебе всего, что я думала, почему?
Меня гнетет мысль, что ты там томишься день за днем, как в тюрьме, жаждешь другой жизни и терпишь, терпишь без конца... При таких мыслях я чувствую себя низкой, мелкой, неспособной сделать что-нибудь большое и хорошее в жизни. Мне вот и сейчас противно, что я пишу тебе это, когда надо не писать, а делать. Ну, увидим.
У нее - муж отчаянный безнадежный алкоголик, два сына, один офицер - один гимназист в Ялте, послали туда по слабости здоровья, и она придралась к этому и живет с ним, чтоб не жить с мужем. Бросить совсем - не хватает духу. Рассказывала всевозможные ужасы, как дети страдали. Она очень мягкая, размазня даже, по-видимому. Из Воронежа. Настоящая провинциал, дама, но хорошая, застенчивая. Когда я ей рассказала о своей дурноте вчера, то она прямо подумала, что я того-с, "в положеньи". Я тоже подумала, но вряд ли. Я очень испугалась, начала рвать с себя кофту, вообще не знала, что делать, не могла дойти до двери дамской, чтоб позвать хоть кого-нибудь, свалилась и не в силах была подняться, ноги и руки не слушались, вся в холодном поту и вообще непонятно. Я думала, что отравилась. Посмотрим.
Стоим в Харькове.
Спутница моя поражается моей храбрости, что я ехала одна на лошадях. Действительно, было очень пустынно, а к Симферополю даже очень темно, и холодно, отчаянно холодно. Я долго ходила, чтоб согреться и потом меня все трепало. Мне не хочется думать ни о Москве, ни о Питере, я все еще в Ялте. Хотя заставляю себя думать о ролях, чтоб не быть застигнутой врасплох в Питере. Спутница пишет своему сыну открытки с портретами Чехова, Горького и Толстого.
Целую тебя, дорогой мой, крепко-крепко, буду писать каждый день. Не думай дурно обо мне.
Твоя
Поблагодари мамашу за утку, за вино, ела с аппетитом. Поклонись ей от меня и скажи, что вспоминаю ее комнату и лампадку и пасьянс.