Иваненко А. И. - Чехову А. П., ноябрь 1897 г.

"Русских ведомостях" о том, что здоровье Ваше улучшается, и раньше читал также в сообщениях в "Новост<ях> Дня". Радуюсь искренно этому⁸⁴ и хочу Вас повеселить.

Смейтесь, голубчик, сколько угодно; если хотите, продолжайте не доверять хохлам. Ваше легкомыслие в этом отношении мне давно известно, не даром же пристрастны к Малороссии, но Вы не вправе сомневаться в том, что я провел уже много вечеров и испортил (негодуйте!) груду бумаги, прежде чем утомить Вас этим скучным и нудным предисловием, а посему Вы не должны упрекать меня в забвении Вас, наоборот и весьма вероятно, что я ежедневно в продолжении месяца говорил с Вами и уничтожал свои письма, сознавая их безынтересность. Серьезно, все это приводило меня в отчаяние, да и теперь я не уверен, что доведу до конца это письмо. Вот что значит быть хохлом, - скажете Вы, и иметь несчастие сознавать свои блестящие особенности способности к творчеству..., скажу я. Будьте же снисходительны ко всему с той доброй иронией, от которой мне всегда делается весело. Попробую говорить о Вашей сестре. Побывал как-то у нее: она здорова, сообщила, что в Мелихове все обстоит благополучно, довольна своей деятельностью, с удивительной энергией продолжает брать в школе уроки рисования и непременно достигнет в этом благородном искусстве известных степеней. В ее манере рисовать есть много схожего с манерой покойного Николая Павловича. У Марьи Павловны видел Дроздову⁸⁵, она сияет, получив премию за свой рисунок, и счастлива. Лидия Стахиевна собирается ехать за границу, чтобы продолжить уроки пения. Давно ее не видел, а чтобы ее видеть, для этого надо совершить путешествие в Гельсингфорс. С месяц тому назад был у Василия Сав<вича> Тютюнника, просил он передать Вам поклон, его жена тоже. Вспоминал Василий Саввич с удовольствием о своей поездке в Мелихово, рассказал, что познакомился с Киселевым Сергеем⁸⁶, но Вам о Киселеве, видно, уже сообщил. Вы так запугали Сер<гея> Киселева Тютюнником, выдавая последнего за директора 5-ой гимназии, что даже и теперь, со времен жизни Киселева в доме Корнеева, он ощущает при встрече с Вас. Саввичем некоторую неловкость, а может, и боязнь... Как-то была в Москве Александра Васильевна Линтварева, тоже просила кланяться Вам, говорила, что Natache vous заново делает мельницу. Вот и все скучные новости, если не считать того, что я получил нравственную пощечину от Ивана Павл<овича> вполне не заслуженно <...> Впрочем, Ивану Павловичу очень тяжело от своей несправедливости. Он пришел ко мне и просил, чтобы я извинился в учительской при всех пред его супругой, при этом Ив<ан> Пав<лович> говорил, что я вел себя по отношению к С<офье> В<ладимировне> все время безупречно и что если дойдет до серьезного и т. д. и т. д., то он не уступит С. В., а посему, мол, что Вам, Иваненко, стоит преклонить свою выю. Когда же я отказался от этого незаслуженного позора, то Ив<ан> Пав<лович> объявил мне: во 1-х, что он мне руки больше подавать не будет, 2) бывать у меня перестанет и 3) что я должен не бывать в Мелихове. Вот что может сделать супруга с супругом <...> его я уважал всегда, многим ему обязан. Хватил он через край, позабыв, что чувство самолюбия, а главное - нравственной справедливости присуще хотя и отчасти и мне и что с этим надо считаться. Время сгладит эту нелепую неприятность, от которой, впрочем, я в 1-ое время не находил места, а теперь ищу мужества забыть эту обиду и не придавать ей значения, тем более меня оставили в покое. Впрочем, благодаря этому вздору, я не имел возможности своевременно узнать о дне Вашего отъезда из Москвы, хотя просил сообщить об этом и был лишен возможности проводить Вас на Курский вокзал; все это слишком нелепо и гадко. Я не ищу ничьей ссоры и всегда уходил от нее, есть случаи, когда молчать тяжело, вот и говоришь, хотя бы следовало промолчать. Не осудите и, если найдете возможно, не говорите в письмах о высказанном мною, а если найдете возможно когда-нибудь написать мне по адресу: Новая Басманная ул. д. Ермакова, Ольховское Мужское училище, то много и много меня утешите, я терпеливо буду ожидать.

Вы имеете много хорошего: певцы, цветы, воздух, вода, интересные люди и свой талант писательский, а мы, что мы имеем? Ну хоть начну с погоды: мороз в 10®, вонь на улице, шум и гам от езды. Тоска и скука, только одно и занимает меня, а именно, на старости лет приобщился и я к храму науки. Хожу в университет, слушаю лекции по вечерам по физике, химии, астрономии и др<угим> научным предметам и там забываю всю нелепость ежедневной суеты. Правда, лектор по химии проф. Зелинский читает превосходно. Был как-то в опере, слушал "Снегурочку", "Пророка", "Рогнеду" и "Жизнь за царя"⁸⁷. В последней партию Антониды пела какая-то Буткевич. Уверен, что Вы были бы к ней более снисходительны, как то пишете⁸⁸ в письме к Марье Пав<ловне> по поводу русских певцов и певиц. Сия певица обладает сокровищем, а не голосом и голосом с сокровищами следующими: ясность, мягкость, звучность, серебристость и удобоподвижность звука, а посему и художественную законченность в исполнении.

<ящий> Вас А. Иваненко.

Примечания

⁸⁴ Чехов писал А. И. Сувориной 10 (22) ноября 1897 г. из Ниццы: "Вы спрашиваете насчет здоровья. Самочувствие у меня прекрасное, наружно (как мне кажется) я здоров совершенно, но вот беда моя - кровохарканья. Кровь идет помалу, но подолгу, и последнее кровотечение, которое продолжается и сегодня, началось недели три назад <...> Только, ради создателя, никому не говорите про кровохарканья, это между нами. Домой я пишу, что я совершенно здоров" (П., 7, 97--98).

⁸⁵

⁸⁶ Киселев Сергей Алексеевич (1876 - ?), сын A. C. и М. В. Киселевых, владельцев имения Бабкино, где Чеховы жили на даче в 1885--1887 гг.

⁸⁷ "Снегурочка" (1881), Д. Мейербера "Пророк" (1849), А. Н. Серова "Рогнеда" (1865). М. И. Глинки "Жизнь за царя" (1836).

⁸⁸ Чехов писал 15(2) октября 1897 г. М. П. Чеховой из Ниццы: "... здешние уличные певцы, которым платишь по 10 сантимов, поют из опер, поют гораздо лучше, чем в мамонтовской опере <...> Я не преувеличиваю и с каждым днем все убеждаюсь, что петь в опере не дело русских" (П., 7,75).