Чехов — Тихонову (Луговому) А. А., 16 июня 1896.

«Моя женитьба» мне уже не нравится. — Тихонов ответил: «Что касается названия „Моя женитьба“, то я понимаю, почему оно Вам не нравится: оно мало, узко для содержания взятой Вами картины; Вы захватили больше, чем выражает это заглавие». Впоследствии заглавие было изменено: «Моя жизнь».

— Тихонов ответил: «Теперь вопрос о возвращении Вам присланной первой трети рукописи. Прежде всего, так как Вы теперь уехали в гости, то удобно ли посылать рукопись, чтобы она лежала неопределенно долгое время в Серпухове или в Лопасне на почте. Во-вторых, нужна ли она Вам теперь, или тогда, когда Вы кончите всё и пришлете мне конец. Тогда мы могли бы прислать Вам начало уже в наборе, и Вы могли бы по корректуре править, изменять и дополнять, как Вам угодно. Со своей стороны, как редактор, я нахожу, что печатать эту вещь можно и без малейших поправок; там есть только две, три ничтожных шероховатости, вроде, например, того, что у Вас три раза, по разным поводам, повторяется лиловый цвет. Но такие мелочи заметите, когда Вы будете читать корректуру, спустя некоторое <время> после окончания вещи. Но Вы, как „отец своего детища“, конечно, можете находить нужным украшать и приглаживать его до последней минуты выпуска его в свет. Словом, если Вы хотите непременно получить теперь же эту рукопись обратно, то черкните об этом две строчки в редакцию „Нивы“ на имя Юлия Осиповича Грюнберга, и он тотчас вышлет Вам рукопись».

Если эту повесть найдете неподходящей, то я напишу для «Нивы» другую. «Ваша рукопись за ее нецензурность арестована... в несгораемом шкапу у Маркса. Я получил ее 19-го, вечером прочел, а утром так расхвалил ее Марксу, что он (и не читав ее) восстал против возвращения ее Вам, как Вы этого желаете. Маркс вчера уехал за границу, а рукопись я передал управляющему конторой, у которого она и хранится в денежном шкапу.

Сердечное, искреннее спасибо Вам за то, что Вы прислали мне именно эту с другой — она вечна, потому что страдание свободного духа, стремящегося освободиться от опутавшей его паутины житейских мелочей, были и будут, всегда и всюду, одни и те же». Относительно цензурных опасений Тихонов писал: «....Я еще пока не вижу ничего, о чем бы я не решился с цензором спорить. Я надеюсь, что даже сцена с губернатором пройдет целиком. Кстати, какой прекрасный художественный штрих этот вопрос: „вы вегетарианец?“! Но вот что я считаю необходимым вычеркнуть прямо в рукописи, так это слова: „гримасничала, передразнивая губернатора“ (стр. 65 рукописи) — цитирую на память. Надобности в них нет, а что они подействуют раздражающим образом, это я чувствую. Конечно, и на рассуждениях о всеобщем физическом труде цензор остановится, но я думаю, что я буду в состоянии всё это отстоять. Однако всё будет зависеть от того, как Вы закончите повесть. Зная Вашу объективность, подавшую повод упрекать Вас даже в индифферентизме, я смело надеюсь, что в общем, несмотря на опасность темы, Вы всё напишете цензурно, — по крайней мере с той точки зрения, как я смотрю на цензуру, как я ее понимаю и знаю <...> Не мешает, во всяком случае, принять во внимание и то, что теперь новый начальник Главного управления по делам печати, и каковы будут новые порядки, еще неизвестно. После коронации здесь были огромные стачки рабочих на фабриках, продолжавшиеся чуть ли не две недели, и хотя теперь рабочие принялись за работу, но еще неизвестно, будут ли удовлетворены их просьбы и не возобновятся ли стачки. Всё это, конечно, может отразиться неблагоприятно на цензуре. Однако, я думаю, что при таких условиях бесцензурные журналы делаются еще осторожнее».