Чехов — Чехову М. П., 18 октября 1896.

Пьеса ~ провалилась с треском. «Чайки» в Александринском театре 17 октября 1896 г. окончился провалом. Сохранились многие свидетельства современников, присутствовавших на спектакле. Один из них, драматург и критик С. В. Танеев, характеризовал этот спектакль как «беспримерный скандал», как «издевательство над автором и артистами» («Театрал», 1896, ноябрь, кн. 45, № 95 — «Петербургские письма», за подписью «С. Т.». Подробнее об этой корреспонденции — в примечаниях к письму 1842).

 С. Суворин записал в дневнике: «Сегодня „Чайка“ в Александринском театре. Пьеса не имела успеха. Публика невнимательная, не слушающая, разговаривающая, скучающая. Я давно не видел такого представления. Чехов был удручен. В первом часу ночи приехала к нам его сестра, спрашивала, где он. Она беспокоилась. Мы послали к театру, к Потапенко, к Левкеевой (у нее собирались артисты на ужин). Нигде его не было. Он пришел в 2 часа. Я пошел к нему, спрашиваю:

— Где Вы были?

— Я ходил по улицам, сидел. Не мог же я плюнуть на это представление. Если я проживу еще 700 лет, то и тогда не отдам на театр ни одной пьесы. Будет. В этой области мне неудача.

„Пожалуйста не останавливайте меня. Я не могу слушать все эти разговоры“. Вчера еще после генеральной репетиции он беспокоился о пьесе и хотел, чтобы она не шла. Он был очень недоволен исполнением. Оно было, действительно, сильно посредственное. Но и в пьесе есть недостатки: мало действия, мало развиты интересные по своему драматизму сцены и много дано места мелочам жизни, рисовке характеров неважных, неинтересных. Режиссер Карпов показал себя человеком торопливым, безвкусным, плохо овладевшим пьесой и плохо репетировавшим ее. Чехов очень самолюбив, и когда я высказывал ему свои впечатления, он выслушивал их нетерпеливо. Пережить этот неуспех без глубокого волнения он не мог. Очень жалею, что я не пошел на репетицию. Но едва ли я мог чем-нибудь помочь. Я убежден был в успехе и даже заранее написал заметку о полном успехе пьесы. Пришлось всё переделать. Писал о пьесе, желая сказать о ней всё то хорошее, что я о ней думал, когда читал.

Если бы Чехов поработал над пьесой более, она могла бы и на сцене иметь успех. Мне думается, что в Москве ее сыграют лучше. Здешняя публика не поняла ее...» ( Суворина, стр. 125—126).

 И. Смирнова-Сазонова: «Неслыханный провал „Чайки“. Пьесу ошикали, ни разу не вызвав автора. И это после успеха Пашенек и Нотовичевской галиматьи. Одного из лучших наших беллетристов, Чехова, освистали, как последнюю бездарность. Публика была какая-то озлобленная, говорила, что это черт знает что такое, скука, декадентство, что этого даром смотреть нельзя, а тут деньги берут. Кто-то в партере объявил: „C’est de Meterlinc“. В драматических местах хохотали, всё остальное время кашляли до неприличия. Ума, таланта публика в этой пьесе не разглядела. Акварель ей не годится. Дайте ей маляра, она поймет. Ее мрачного, безнадежного колорита публика не поняла, а кричала: скучно! непонятно! Самый треск этого провала на сцене, где всякая дрянь имеет успех, говорит в пользу автора. Он слишком талантлив и оригинален, чтобы тягаться с бездарностями.

Чехов всё время скрывался за кулисами, в уборной Левкеевой, а после конца исчез. Суворин тщетно искал его, чтобы успокоить его сестру, которая сидела в ложе. Перед началом он был только нервен, но еще полон надежд. Сам повязывал Надежде голову белым, когда она вышла тенью» (ИРЛИ; ЛН, т. 87, стр. 309).

 А. Лейкина: «Сейчас вернулся из Александринского театра с первого представления новой пьесы Ан. П. Чехова „Чайка“, которая шла в бенефис Е. И. Левкеевой. Пьеса успеха не имела; завтра, пожалуй, раззвонят во всех газетах, что пьеса провалилась. Рецензенты с каким-то злорадством ходили по коридорам и буфету и восклицали: „Падение таланта“, „Исписался“. Пьесе даже шикали, когда после второго акта раздалось несколько голосов, требовавших автора. По-моему, в том, что дал для сцены Чехов, нет пьесы, но есть совершенно новые типы и характеры, хотя и не особенно ярко намеченные. Это набросок пьесы — и только. Видно также, что Чехов стремился быть как можно более оригинальным. Ни банальностей, ни общих мест никаких, а публика Александринского театра любит банальности и общие места. Дай эту рукопись Чехова хоть самому заурядному драматическому писателю и он, накачав в нее эффектных банальностей и общих мест, сделает пьесу, которая понравится.

 А. Худекова и ее сестра Л. А. Авилова так даже негодовали на публику, что она не поняла Чехова. Неуспеху пьесы способствовали и актеры. Бледно играла главную роль новая актриса Комиссаржевская, актриса без фигуры и без миловидности. Недурно сыграли Сазонов и Давыдов, но ансамбля не было. Писарев и Панчин, Аполлонский почему-то паузили».

На следующий день Лейкин снова записал в дневнике: «18 октября. Сегодня во всех газетах, кроме „Нового времени“, торжественно заявляется о провале чеховской „Чайки“, прямо торжественно и притом с каким-то особенным злорадством. Точь-в-точь будто поймали волка, который до поимки его задрал много скотины. А уж как допустила подобный тон по отношению к пьесе Чехова „Петербургская газета“, — я просто удивляюсь. Ее театральный рецензент <...> Кугель (Homo Novus) просто скачет от радости на столбцах газеты и авторитетно ругается. А Чехов так много когда-то работал в „Петербургской газете“, так много поместил там своих талантливых рассказов и, между прочим, свой лучший рассказ „Егерь“» (ЛН, т. 68, стр. 504—505).

По окончании спектакля Чехову послал записку брат Александр Павлович: «Я с твоей „Чайкой“ познакомился только сегодня в театре. Это чудная, превосходная пьеса, полная глубокой психологии, обдуманная и хватающая за сердце. С восторгом и крепко жму твою руку» (ГБЛ).

 И. Чайковский. Он писал А. С. Суворину 21 октября 1896 г.: «За много лет я не испытывал такого удовольствия от сцены и такого огорчения от публики, как в день бенефиса Левкеевой» (ЦГАЛИ, ф. 459, оп. 1, ед. хр. 4655).