Чехов — Суворину А. С., 14 декабря 1896.

Чехов А. П. Письмо Суворину А. С., 14 декабря 1896 г. Мелихово // Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем: В 30 т. Письма: В 12 т. / АН СССР. Ин-т мировой лит. им. А. М. Горького. — М.: Наука, 1974—1983.

Т. 6. Письма, Январь 1895 — май 1897. — М.: Наука, 1978. — С. 251—252.


14 декабря 1896 г. Мелихово.

14 дек.

Получил Ваши два письма насчет «Дяди Вани» — одно в Москве, другое дома. Не так давно получил еще письмо от Кони, который был на «Чайке». Вы и Кони доставили мне письмами немало хороших минут, но всё же душа моя точно луженая, я не чувствую к своим пьесам ничего, кроме отвращения, и через силу читаю корректуру. Вы опять скажете, что это не умно, глупо, что это самолюбие, гордость и проч. и проч. Знаю, но что же делать? Я рад бы избавиться от глупого чувства, но не могу и не могу. Виновато в этом не то, что моя пьеса провалилась; ведь в большинстве мои пьесы проваливались и ранее, и всякий раз с меня как с гуся вода. 17-го октября не имела успеха не пьеса, а моя личность. Меня еще во время первого акта поразило одно обстоятельство, а именно: те, с кем я до 17-го окт<ября> дружески и приятельски откровенничал, беспечно обедал, за кого ломал копья (как, например, Ясинский) — все эти имели странное выражение, ужасно странное... Одним словом, произошло то, что дало повод Лейкину выразить в письме соболезнование, что у меня так мало друзей, а «Неделе» вопрошать: «что сделал им Чехов», а «Театралу» поместить целую корреспонденцию (95 №) о том, будто бы пишущая братия устроила мне в театре скандал. Я теперь покоен, настроение у меня обычное, но всё же я не могу забыть того, что было, как не мог бы забыть, если бы, например, меня ударили.

Теперь просьба. Пришлите мне обычную ежегодную взятку — Ваш календарь, и не найдете ли Вы возможным через какое-нибудь лицо, близко стоящее к Гл<авному> управлению, навести справку, по какой причине до сих пор еще не разрешен нам журнал «Хирургия»? Будет ли разрешен? Прошение подано мной еще 15 окт<ября> от имени проф. Дьяконова. Время не ждет, убытки терпим громадные.

Вы делите пьесы на играемые и читаемые. К какой категории — читаемых или играемых — прикажете отнести «Банкротов», в особенности то действие, где Далматов и Михайлов, на протяжении всего акта, говорят вдвоем только о бухгалтерии и имеют громадный успех? Я думаю, что если читаемую пьесу играют хорошие актеры, то и она становится играемой.

Я готовлю материал для книги, вроде «Сахалина», в которой изображу все 60 земских школ нашего уезда, взявши исключительно их бытовую хозяйственную сторону. Это земцам на потребу.

Желаю Вам земных и небесных благ, хорошего сна и доброго аппетита.

Ваш А. Чехов.

    1842. А. С. СУВОРИНУ

    14 декабря 1896 г.

    Печатается по автографу (ГБЛ). Впервые опубликовано: , т. IV, стр. 518—519.

    Год устанавливается по упоминанию о полученном письме от А. Ф. Кони (7 ноября 1896 г.). См. примечания к письму 1806.

  1. «Дяди Вани»... — По-видимому, Суворину понравилась пьеса «Дядя Ваня», которую он прочел впервые.

  2. — Корректуру сборника пьес, печатавшегося в типографии Суворина.

  3. ...мои пьесы проваливались и ранее... — Чехов имеет в виду постановку «Иванова» в театре Ф. А. Корша (в первой редакции) и постановку «Лешего» в театре М. М. Абрамовой.

  4. ...дало повод Лейкину выразить в письме соболезнование...  г. Н. А. Лейкин писал Чехову: «А как мы, друзья Ваши, во время первого представления «Чайки“ негодовали на рецензентов! Они тотчас же после первого акта зашипели, забегали по коридорам: „где тут действие! Где тут типы? Вода и вода“, — прямо подготовляя неуспех первого представления, ибо обращались с разговором к бенефисным завсегдатаям, а те в большинстве случаев глупы и слушают, что им говорят, сами ничего не понимая. У рецензентов я видел на лицах и в разговорах даже какое-то злорадство, когда они указывали на слабые стороны пьесы и когда бенефисные завсегдатаи с ними соглашались. В особенности отличался жид Кугель, из „Петерб<ургской> газеты“. Предчувствуя, что он наутро начнет выливать помои на пьесу, я отправился в ложу Худековых и просил Николая Худекова, чтобы он взял Кугеля под уздцы и сдержал. То же самое прибавила от себя добрейшая Надежда Алексеевна, его мать, которой пьеса нравилась. Сын обещал матери и мне, но наутро все-таки появилась ругательная заметка Кугеля, которая буквально взбесила. А одна молодая дама-писательница <Л. А. Авилова> до того негодовала на эту заметку, что, приехав в этот день ко мне и заговорив о ней, даже заплакала. На первое представление Вашей пьесы собралась почти вся журналистика, вся беллетристика и я, перебрасываясь словцами почти со всеми, успел заметить, что истинных друзей у Вас среди них немного» (ГБЛ).

  5. ...а «Неделе» вопрошать: «что сделал им Чехов?»... — В газете «Неделя», 1896, № 43, 27 октября напечатана статья В. Г. «Мысли и встречи», IV. О первом спектакле «Чайки»: «Кому какое зло мог сделать Чехов, кого обидеть, кому помешать, чтобы заслужить ту злобу, которая на него неожиданно кое-откуда выступила? Неужели для этого достаточно быть талантливым, любимым, знаменитым?»

  6. ...а «Театралу» поместить целую корреспонденцию... — В журнале «Театрал», М., 1896, кн. 45, ноябрь, № 95, стр. 75—82, напечатана за подписью «С. Т.» корреспонденция С. В. Танеева «Петербургские письма. Александринский театр. „Чайка“»: «Я более двадцати лет посещаю петербургские театры, я был свидетелем множества „провалов“, слышал и видел протесты публики, но ничего не запомню подобного тому, что происходило в зрительном зале на 25-летнем юбилее г-жи Левкеевой. Это было какое-то издевательство над автором и артистами, какое-то неистовое злорадство некоторой части публики, словно зрительный зал переполнен был на добрую половину злейшими врагами г. Чехова. Представление „Чайки“ шло буквально под аккомпанемент шиканья, свистков, хохота, криков „довольно“, неуместных поддакиваний артистам, всё это смешивалось с тирадами и речами исполнителей. И весь этот протест (если только такое поистине безобразное поведение некоторой части публики можно называть протестом) не был общим приговором публики в конце пьесы: безобразие началось чуть не с первых слов комедии. Уже в первом акте кому-то из посетителей бельэтажа не понравились декадентские стихи в исполнении г-жи Комиссаржевской и когда, по ходу пьесы, слушатели на сцене произнесли „мило, мило“, в зрительном зале послышалось громкое замечание „мило проныла!“ — что вызвало в публике смех. И чем дальше, тем хуже. Неистовство публики росло с каждым актом: она, очевидно, вошла во вкус. Особенно злорадствовали строгие ценители и судьи из „пишущей“ братии. Тут сводились личные счеты.

    писателей. Что за неуважение к авторской личности, что за неблагодарность! Мало ли ставилось неудачных пьес (и в тысячу раз более неудачных, чем „Чайка“), так почему же неудаче г. Чехова был придан характер какого-то торжества? Не говорит ли это и еще, и еще раз о падении театра, в широком значении этого слова?.. Искусство собственно все более и более отступает на второй план: публика приходит в театр с единственной целью — убить как-нибудь время... Критика приходит туда за тем же, хотя и маскирует это громкими фразами и тирадами. Она кричит об искусстве — и тут же сама руководится личными соображениями, сводит личные счеты... Бедное искусство!

    Удивительно ли, что такое необычайное явление послужило темою для массы разговоров, массы газетных статей, полемик и споров. Пресса набросилась на „Чайку“ и ее автора с завидным усердием: дошли до того, что стали отрицать какой-бы то ни было талант в г. Чехове, писали, что это — раздутая величина, создание услужливых друзей и всё в том же роде».

    По прочтении этой корреспонденции Чехов записал в своем дневнике: «4 декабрь. О спектакле 17 октября см. „Театрал“, № 45, стр. 75. Это правда, что я убежал из театра, но когда уже пьеса кончилась. Два-три акта я просидел в уборной Левкеевой. К ней в антрактах приходили театральные чиновники в вицмундирах, с орденами, Погожев со звездой; приходил молодой красивый чиновник, служащий в департаменте государственной полиции. Если человек присасывается к делу, ему чуждому, например, к искусству, то он, за невозможностью стать художником, неминуемо становится чиновником. Сколько людей таким образом паразитирует около науки, театра и живописи, надев вицмундиры! То же самое, кому чужда жизнь, кто неспособен к ней, тому больше ничего не остается, как стать чиновником. Толстые актрисы, бывшие в уборной, держались с чиновниками добродушно-почтительно и льстиво (Левкеева изъявляла удовольствие, что Погожев такой молодой, и уже имеет звезду), это были старые, почтенные экономки, крепостные, к которым пришли господа» (см. Сочинения, т. XVII).

  7. — «Русский календарь», ежегодно выпускавшийся А. С. Сувориным.

  8. Прошение подано мной еще 15 окт<ября>... — Разрешение на издание журнала «Хирургия» было получено только 7 января 1897 г.

  9. «Банкротов» ~ то действие, где Далматов и Михайлов ~ говорят вдвоем только о бухгалтерии и имеют громадный успех?  Бьёрнсона «Банкроты», которая в 1896 г. шла в театре Литературно-артистического кружка. В. П. Далматов исполнял роль негоцианта Тьельде, М. А. Михайлов — роль адвоката Берендта.

  10. «Сахалина», в которой изображу все 60 земских школ нашего уезда.... — В связи с избранием помощником предводителя дворянства Серпуховского уезда по школьному делу (см. письмо 1803) Чехову пришлось объездить все школы Серпуховского уезда и дать отчет об их состоянии. Из собранного материала он хотел сделать книгу, но намерения этого не осуществил. Позднее (21 июня 1897 г.) он предлагал Н. М. Ежову взять собранный им материал для фельетона.