Чехов А.П.: Чехов — Авиловой Л. А., 3 (15) ноября 1897.

Чехов А. П. Письмо Авиловой Л. А., 3 (15) ноября 1897 г. Ницца // Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем: В 30 т. Письма: В 12 т. / АН СССР. Ин-т мировой лит. им. А. М. Горького. — М.: Наука, 1974—1983.

«Забытые письма». Это хорошая, умная, изящная вещь. Это маленькая, куцая вещь, но в ней пропасть искусства и таланта, и я не понимаю, почему Вы не продолжаете именно в этом роде. Письма — это неудачная, скучная форма, и притом легкая, но я говорю про тон, искреннее, почти страстное чувство, изящную фразу... Гольцев был прав, когда говорил, что у Вас симпатичный талант, и если Вы до сих пор не верите этому, то потому, что сами виноваты. Вы работаете очень мало, лениво. Я тоже ленивый хохол, но ведь в сравнении с Вами я написал целые горы! Кроме «Забытых писем», во всех рассказах так и прут между строк неопытность, неуверенность, лень. Вы до сих пор еще не набили себе руку, как говорится, и работаете, как начинающая, точно барышня, пишущая по фарфору. Пейзаж Вы чувствуете, он у Вас хорош, но Вы не умеете экономить, и то и дело он попадается на глаза, когда не нужно, и даже один рассказ совсем исчезает под массой пейзажных обломков, которые грудой навалены на всем протяжении от начала рассказа до (почти) его середины. Затем, Вы не работаете над фразой; ее надо делать — в этом искусство. Надо выбрасывать лишнее, очищать фразу от «по мере того», «при помощи», надо заботиться об ее музыкальности и не допускать в одной фразе почти рядом «стала» и «перестала». Голубушка, ведь такие словечки, как «Безупречная», «На изломе», «В лабиринте» — ведь это одно оскорбление. Я допускаю еще рядом «казался» и «касался», но «безупречная» — это шероховато, неловко и годится только для разговорного языка, и шероховатость Вы должны чувствовать, так как Вы музыкальны и чутки чему свидетели — «Забытые письма». Газеты с Вашими рассказами сохраню и пришлю Вам при оказии, а Вы, не обращая внимания на мою критику, соберите еще кое-что и пришлите мне.

Пока была хорошая погода, все было благополучно; теперь же, когда идет дождь и посуровело, опять першит, опять показалась кровь, такая подлость.

2156. Л. А. АВИЛОВОЙ

г.

Письма, т. V, стр. 106—107, где опубликовано впервые, по автографу. Нынешнее местонахождение автографа неизвестно.

Год устанавливается по датам публикаций присланных Л. А. Авиловой рассказов.

«Забытые письма» ~ «Безупречная», «На изломе», «В лабиринте»... — Авилова прислала Чехову вырезки из газет со своими рассказами: «Забытые письма» («Петербургская газета», 1897, № 155, 9 июня); «Безупречная» (там же, 1897, № 271, 3 октября); «На изломе» (не найдено); «В лабиринте» («Сын отечества», 1897, № 192, 18 июля).
...я говорю про тон, искреннее, почти страстное чувство... — В своих воспоминаниях «Чехов в моей жизни» Авилова писала: «Зачем, после свидания в клинике, когда он был „слаб и не владел собой“, а мне уже нельзя было не увериться, что он любит меня, — зачем мне надо было писать ему в Ниццу, послать „Забытые письма“, полные страсти, любви и тоски? Разве мог он не понять, что это к нему взывали все эти чувства? Зачем я это сделала, тогда как уже твердо знала, что ничего, ничего я ему дать не могу?» ( 271).
Рассказ «Забытые письма» состоит из трех писем, написанных героиней рассказа Люсей любимому человеку. В первом письме она говорит об их совместном «тяжком грехе» перед ее умершим мужем. В двух следующих — Люся с возрастающей страстью пишет о своем ожидании любимого. «Нельзя ждать от меня подвига, а жизнь без тебя, даже без вести о тебе, больше чем подвиг, — это мученичество. Ну, что же делать! Брани меня, называй пустой и легкомысленной, но знай, что я жду тебя, жду давно, что я каждое утро просыпаюсь с надеждой увидеть тебя, каждый вечер засыпаю с отрадной уверенностью, что протекший день был последним днем нашего искуса, который мы добровольно наложили на себя». Вначале она думает. что его удерживает «чувство стыда и раскаяния» перед умершим мужем. «Я с гордостью вижу, насколько ты строже к себе, насколько ты нравственнее меня. Я не пытаюсь даже искать оправданий: я виновата в том, что смертельно тоскую о тебе, что все мое существо полно тобой, и я не могу уже ни молиться, ни раскаиваться. Я не могу отгонять своих воспоминаний, и они не наполняют меня стыдом: я зову их, я люблю их, и я счастлива, когда мне удается вызвать в памяти звук твоего голоса, впечатление твоего поцелуя на моих губах... Я думаю только о тебе». Затем к ней приходят сомнения в его чувстве. «Странная вещь; я не могу припомнить, говорил ли ты мне когда-нибудь, что любишь меня? сказал ли ты хоть раз прямо, просто: Люся, я люблю тебя! Мне так хотелось бы припомнить именно эту простую фразу, и я уверена, что ты никогда не говорил ее, потому что забыть ее я бы не могла! Ты говорил о том, что любовь все очищает и все упрощает... Любовь...» В конце последнего письма Люся бросает упрек: «Неужели вы думаете, что я не понимаю и теперь, что вы обманули меня, что вы никогда не любили меня? В вашей веселой рассеянной жизни я была лишь развлечением — и только. Все ясно теперь! Все ясно, когда не стараешься цепляться за надежду и уже не боишься никакой правды».
...один рассказ совсем исчезает под массой пейзажных обломков... «Безупречная».
...в одной фразе почти рядом «стала» и «перестала». «В лабиринте»: «Она стала замечать, что природа перестала действовать на нее».
...Вы, не обращая внимания на мою критику... «Я была плохая ученица и стала ясно понимать советы Антона Павловича позже, когда сама дошла до потребности „слушать“ то, что я вижу, и не употреблять первые попавшиеся под перо слова, годные по смыслу, а выбирать их так, чтобы не было „оскорбления“. Но несомненно, что эта потребность явилась именно из-за критики Чехова. Если я ее и не поняла нутром тогда же, то толчок она мне дала в желательном направлении, и если из меня все же ничего не вышло, то это только оттого, что я была талантливое ничтожество» (там же, стр. 270).
Уже послал в «Русские ведомости» два рассказа. «В родном углу» и «Печенег».