Чехов — Ежову Н. М., 21 ноября 1898.

...в лености житие мое иждих.

«Злоумышленники» были уже в «Невинных речах»... — В письме без даты Ежов писал: «Разбирая старые „Осколки“, я нашел Ваш рассказ „Злоумышленники“ и посылаю его Вам: может быть, он Вам пригодится». Рассказ «Злоумышленники (рассказ очевидцев)» был впервые опубликован в журнале «Осколки» (1887, № 32, 8 августа), затем вошел в сборник «Невинные речи», изд. журнала «Сверчок», М., 1887.

Вы не называли театра Корша балаганом прямо... — В том же письме Ежов жаловался: «„Н<овое> вр<емя>“ 10 дней было под запрещением рознич<ной> продажи, и за всё это время А. С. Суворин лютовал, как Зевс-громовержец. Свою тяжелую стрелу он пустил, между прочим, и в меня. При этом, насказав, действительно, много верного и для меня полезного (в смысле пояснения моих ошибок), наш „старый русский великан“ винит меня и в таких делах, которых я даже и во сне не видал. Так, он, почему-то, вообразил, что я назвал „русский драм<атический> театр балаганом“ <...> Никогда, нигде и никакой театр „балаганом“ я не называл».

— Чехов, очевидно, имеет в виду следующее место в статье Ежова «Московская жизнь»: «В остальном театр Корша не изменился. Труппа всё та же, принципы всё те же, и на занавесе всё та же латинская фраза, которую я осмеливаюсь перевести, так сказать, в вольном духе, а именно:

— „Здесь делают всё, что вам угодно, исполнение скорое, лихое и аккуратное, новости сезона местные и заграничные, самых последних сезонов“» («Новое время», 1898, № 8116, 3 октября).

Я был на двух репетициях... — Чехов присутствовал на репетициях «Чайки» в Художественном театре 9 и 11 сентября 1898 г. В письме К. С. Станиславскому от 12 сентября 1898 г. Вл. И. Немирович-Данченко сообщал: «Приехал Чехов. Привел я его дня три назад на репетицию. Он быстро понял, как усиливает впечатление Ваша mise en scène. Прослушал два первых акта, высказал мне, а потом артистам свои замечания. Они очень волновались. Он нашел, что у нас на репетициях приятно, славная компания и отлично работает. На другой день мы (без Чехова) переделали по его замечаниям (кое-где я не уступил), и вчера он опять слушал. Нашел много лучшим» (Вл. И. . Театральное наследие. Т. 2, М., 1954, стр. 141). О первой репетиции в присутствии Чехова писала в своих воспоминаниях и О. Л. Книппер-Чехова: «Никогда не забуду ни той трепетной взволнованности, которая овладела мною еще накануне, когда я прочла записку Владимира Ивановича о том, что завтра, 9 сентября, А. П. Чехов будет у нас на репетиции „Чайки“, ни того необычного состояния, в котором шла я в тот день в Охотничий клуб на Воздвиженке, где мы репетировали <...> ни того мгновения, когда я в первый раз стояла лицом к лицу с А. П. Чеховым» (Чехов в воспоминаниях, стр. 686).

Роксанова очень недурна.  г. в помещении Никитского театра, Чехов высказал резко отрицательное отношение к игре М. Л. Роксановой в роли Нины Заречной (см. письмо А. М. Пешкову от 9 мая 1899 г. в т. 8 Писем).

...напишите мне Ваше впечатление. — 29 января 1899 г. Ежов ответил: «Вы просили меня сообщить Вам, какое впечатление получил я от „Чайки“ на театре Немировича и Станиславского. Попробую высказаться. Во-первых, старание актеры проявили изумительное. Сразу видно, что каждый свою роль изучал долго, упорно, с любовью. По-моему, это для автора — самое приятное известие.

Но как исполняют свои роли артисты, это другой вопрос. Станиславский, например, изображает Тригорина каким-то вечно сконфуженным Андреем Белугиным перед блестящей своей невестой. Он утрирует робость, застенчивость, которую указывает в нем мать Треплева. Говорит он одним тоном, тихим голоском, еле движется на сцене. Его Тригорин — ей-богу, не знаменитый беллетрист, а так, пописуха какая-то. Задуманный характер он выдерживает до конца, но я с таким толкованием Тригорина не согласен. Тригорин и у автора вышел не типом, а портретом. Впечатление от такого беллетриста — не в пользу писателей вообще. Несомненно, такие г.г. писатели могут иногда быть, но <...> Впрочем, я умолкаю и перехожу к другим лицам. Чайка-Заречная... Г-жа Роксанова в пух исстаралась, чтобы сыграть хорошо, но образа нежной Нины не дала и следа. Тон ее был неверен, словно она брела ощупью и с каждым монологом „искала прямой дороги“, но, увы, не нашла таковой. Зато бесподобнейшими в Вашей пьесе были: Треплев (Мейерхольд), Сорин (Лужский) и актриса (г-жа Книппер). Когда я слушал и смотрел, я глубоко сожалел о Вашем отсутствии. Это такая была чудесная, тонкая, детальная игра, что я до хрипоты вызывал г-жу Книппер (я в нее теперь влюблен бесповоротно) и г. Мейерхольда. Ах, Антон Павлович, за те гнусности, которыми Вас угостил Петербург, Вам вдесятеро отплатила Москва. Готов спорить, что Вы не могли бы без слез слушать объяснение матери с Треплевым, — так восхитительно привели эту сцену Книппер и Мейерхольд. Непременно, неукоснительно будьте весной в Москве и поглядите свою „Чайку“ у Стани<славского> и Немировича. Все другие артисты прекрасны, все живут на сцене. Словом, автор согрешит, если сам себя не поведет на подобный спектакль».

 г. Ежов писал: «Ходит ко мне доктор кожных болезней Михаил Александрович Членов, человек хороший и горячий Ваш поклонник. Он состоит при клинике Поспелова, но не получает ни сантима. Нет ли у Вас какой-нибудь в Москве протекции, нельзя ли пристроить М. А. куда-нибудь на фабрику врачом, или еще что-нибудь изобрести для молодого человека? Дело свое он отлично знает, учился 1/2 года в Швейцарии». Позднее Членов поступил в клинику кожных болезней профессора А. И. Поспелова.