Чехов — Книппер О. Л., 17 (30) декабря 1900.

«Ты меня вчера поразил, дорогой мой писатель! 17-го ты еще не получил ни одного моего письма, когда должен был их получить уже два; всего я отправила 8 писем. Странно! Жду сегодня от тебя весточку с ответом уже на мое письмо. Лучше бы, если я писала poste restante и не послушалась бы тебя, хотя дико, чтобы за границей пропадали письма!» О задержке писем Книппер к Чехову этого периода см. в письме 3235.

Купил себе летнее пальто и щеголяю. — Книппер ответила: «Стараюсь представить себе тебя в летнем пальто, фланирующим по улицам Ниццы, сидящим на берегу сверкающего моря и в pension’е среди скучных дам! Только, пожалуйста, ешь побольше и лежи после обеда сколько хочешь — это тебе не вредно. Не голодай по своей привычке. Хочу тебя увидеть полным и цветущим...»

В III я изменил лишь кое-что, а в IV произвел перемены крупные. Тебе прибавил много слов. — См. примечания к письму 3220.

— О репетициях «Трех сестер» в Художественном театре Кпиппер писала в ответном письме: «О репетициях ничего не могу сказать — вот уже 6 дней, что не была в театре. Доктор говорил, что вчера репетировали 2-ой акт до 1 ч. ночи, бодро и энергично. Пришли на Новый год телеграмму нашей труппе, они порадуются. А у нас уже вошло в обычай: как торжество какое-нибудь, так сейчас „телеграмму Чехову“!» Книппер заболела 18 декабря и не могла посещать репетиции «Трех сестер» в Художественном театре. Не была она на генеральной репетиции первых двух актов, которая состоялась 23 декабря. 24 декабря Книппер сообщала Чехову: «Мне лучше. Вчера была генеральная 2-х актов, Савицкая писала, что, кажется, Конст<антин> Серг<еевич> остался доволен. Она захворала тоже и не выходит. За меня читает Ольга Павловна <Полянская>. Говорят, очень интересно смотрится» (Переписка с Книппер, т. 1, стр. 244).

Был у меня сегодня художник Якоби.  И. Якоби в Ницце зимой 1900—1901 гг. вспоминал Вас. И. Немирович-Данченко: «С Якоби Чехов в Ницце встречался чуть ли не каждый день. Известный художник только что покончил все счеты с Академией, и, как всегда это бывает, чуть не отплевывался при воспоминании о ней. Был он милым человеком, но, во-первых, никак не мог забыть о том, что когда-то все его считали красавцем, и продолжал мнить себя таким же, хотя из его рембрандтовского воротника сиротливо подымалась дряблая и морщинистая шея, во-вторых, была у него страсть рассказывать тошные анекдоты. Якоби уже в это время подтачивал недуг, который вскоре и свел его в могилу. Как-то он казался особенно в ударе. Сам надтреснуто не смеялся, а дребезжал на собственные неприличности. Идет после со мною Чехов.

— А Якоби скоро умрет.

— Почему?

— Самого себя обмануть хочет. Вы всмотритесь: рассказывает анекдоты, хохочет, а в глазах у него ужас смерти... Да, впрочем, что ж... Мы все приговоренные.

— С самого рождения.

— это мое! <...> Как жить хочется! Что бы написать большое-большое? К чему-то крупному тянет, как пьяницу на водку. А в ушах загодя — „вечная память“. Иной раз мне кажется, все люди слепы. Видят вдали и по сторонам, а рядом, локоть о локоть, смерть, и ее никто не замечает или не хочет заметить... Вон Якоби, тот себя одурманивает скверными анекдотами, и ведь он, как и я, — видит ее, видит!..» (Вас. И. Немирович-Данченко. Памятка об А. П. Чехове. — «Чеховский юбилейный сборник». М., 1910, стр. 398—399).

Маша уехала? — Перед отъездом в Ялту М. П. Чехова должна была найти покупателя для участка в Кучук-Кое в Крыму. В письме от 16 декабря Книппер сообщала: «Маша мечется, укладывается. Я ушла от нее около 12-ти, и никто не заявлялся по поводу покупки Кучук-Коя. Маша с матерью выедут, верно, 18-го. Хотяинцева достала им льготный билет 1-го класса до Курска и обратно. Маша была удивлена, т. к. не заикалась даже об этом» (, т. 1, стр. 228). Однако 18 декабря М. П. Чеховой не удалось выехать. В этот день Книппер писала: «Она сегодня не уехала, т. к. прибыл поверенный Перфильевой <покупательницы Кучук-Коя> и она возилась с продажей. Ты ей должен хороший процент дать за хлопоты, слышишь? Купчую будет совершать Коновицер, кот<орому> она дала доверенность, а то ей пришлось бы еще оставаться на неопределенный срок. А она устала, она вообще стала слабенькой. Маша утомляется: у нее такой измученный вид. Она должна ехать в Кучук-Кой, нанимать там человека для Перфильевой и поместить его там. Коновицер был так любезен, что взял на себя хлопоты в Москве» (там же, стр. 232).

Когда увидишь Льва Антоновича, то передай ему, что в Африку я не поеду... — Это первое упоминание о Л. А. Сулержицком в переписке Чехова, хотя знакомство их произошло гораздо раньше. Вернувшись из Канады, куда он сопровождал духоборов в начале 1900 г., Сулержицкий поселился в Алуште у Е. Н. Вульф, у которой он работал огородником, дворником и водовозом. Тогда же, вероятно, и произошло его знакомство с Чеховым. Во всяком случае, есть свидетельства современников, что знакомство Сулержицкого с Московским Художественным театром произошло весной 1900 г., когда театр гастролировал в Крыму, в Севастополе и Ялте, через Чехова и М. Горького (Н. Эфрос А. Сулержицкого. — «Русские ведомости» от 19 декабря 1916 г.). А с Горьким, по воспоминаниям Е. П. Пешковой, Сулержицкого познакомил Чехов: «С Леопольдом Антоновичем Сулержицким — Сулером, как его звали все друзья и знакомые, Алексей Максимович и я впервые встретились весной 1900 г. у наших друзей Срединых. Врач Леонид Валентинович Средин по болезни жил в Ялте со своей семьей. С ним был в дружбе Антон Павлович, который и привел к ним Сулержицкого. Было это вскоре после возвращения Леопольда Антоновича из Америки, куда он отвозил в 1898—1899 годах духоборов по поручению Льва Николаевича Толстого <...> Леопольд Антонович стал своим в нашем доме» (см. Сулержицкий, стр. 534— 535). Горький и Сулержицкий часто виделись с Чеховым во время его пребывания в Москве осенью 1900 г. По-видимому, перед отъездом Чехова за границу они договорились ехать в Африку. В письме от 24 декабря Книппер писала: «Лев Антонович был вчера, все говорил о деньгах, собирает со всех, чтобы ехать за границу. Немножко надоел. Хотел прийти сегодня убирать елку» (, т. 1, стр. 244).