Чехов — Книппер О. Л., 26 февраля 1901.

...Петербург со своими газетами донял тебя... «Настроение у нас хорошее, несмотря на ругань в газетах. В публике успех безусловный. Говорят, драма не производила никогда еще в Питере такого переполоха. Пока блестят „Дядя Ваня“ и „Штокман“. Вчера сыграли „Три сестры“. Принимали отлично, играли, говорят, лучше чем в Москве. Еще ничего нигде не читала <...> Мне вчера очень „игралось“ в „Сестрах“, и в 4-м акте был подъем. Повторяю — это моя любимая роль — чувствуешь?» (Переписка с Книппер 336).

От «Нового времени» я не ждал ~ ничего, кроме гадостей...  8975 от 21 февраля 1901 г., в обзоре «Художественный театр. „Дядя Ваня“», высоко оценив внешнюю сторону постановки спектакля, Ю. Беляев писал: «Люди, т. е. актеры, изображающие чеховских героев, гораздо слабее обстановки. В Художественном театре вообще часто камни говорят, а люди так просто существуют. В труппе нет ни одного талантливого актера, кроме г. Станиславского, который есть в то же время режиссер и глава всего дела. Это маг и волшебник, порою из ничего создающий нечто. К нему нельзя относиться равнодушно. Нет актеров, а все-таки чувствуется ансамбль, общий тон, настроение. Все это дело рук г. Станиславского. Сам он играет прекрасно, хотя не всегда ровно и часто разменивается на внешнюю отделку роли вопреки внутреннему смыслу. Остальные актеры только подыгрывают ему». Однако спектакль «Три сестры» был оценен Беляевым весьма положительно. Свою рецензию на этот спектакль («Новое время», 1901, № 8984, 3 марта) он заключал так: «При всей бесформенности, при всей неожиданности построения пьесы, новшество заключается главным образом в приемах, в которых Чехов изображает жизнь. Уже в „Чайке“ и „Дяде Ване“ он старался отделаться от сценической условности и ввести новые формы в драматический диалог. В „Трех сестрах“ это стремление выразилось еще сильнее и порою утрировано. Жизнь изображается такою, какова она есть на самом деле с множеством вставных, побочных и даже вовсе не нужных подробностей, в сбивчивой, отрывочной манере выражения, в нервных перебоях или в совершенном безразличии. Тут и горе, и радость, и увлечение, и роман Маши с красивым подполковником, и смерть Тузенбаха от шальной пули, и уходящий полк, и в заключение всего надежда на лучшее будущее. Отдавая должное таланту Чехова, я не могут однако не сказать, что „Три сестры“ вещь безусловно не выдержанная и не совершенная по форме, хотя нова и захватывающе интересна по своим задачам. Мне, однако, кажется, что на подобных задачах театра не построишь, ибо из ничего не может быть ничего <...> Поставлены „Три сестры“ в Художественном театре прекрасно. В исполнении держат медлительный темп пьесы, оттеняя всевозможные настроения даже там, где их вовсе не требуется. Много помогают этому часы с кукушкой, завывание ветра в трубе и пожарная команда, работающая где-то за сценой. Чехова вообще умеют ставить в этом театре. Недаром он отдает ему все свои пьесы. Но театр этот может и погубить его прекрасный талант в погоне за внешними эффектами вопреки интересу сюжета».

...а в «Петербург<ской> газете» пишет Кугель... — В «Петербургской газете» А. Р. Кугелем были написаны рецензии на все спектакли Московского Художественного театра. Так, в № 49 от 20 февраля 1901 г., в отделе «Театральное эхо», была помещена его рецензия за подписью Homo novus на первый спектакль Художественного театра «Дядя Ваня»: «Спектакли Московского Художественного театра <...> составят событие нашего театрального сезона, — писал рецензент. — <...> Это едва ли не лучшая пьеса талантливого автора <...> Недоконченность, как идея пьесы, есть в то же время и форма чеховского творчества. Краски все бледноватые; недокончены ни фигуры, ни сцены, ни положения. Это та особенность чеховских пьес, которая лишает их шумного успеха. Здесь нет смены ярких и определенных положений». Детально проанализировав постановку каждого акта «Дяди Вани», рецензент заключал: «Впечатление? Я думаю, что главный герой вечера это — все-таки г. Чехов, автор интересной и талантливой пьесы. Играл действительно хорошо г. Станиславский; очень искреннее, хотя неровное дарование обнаружила г-жа Лилина. Г. Артем хорошо мимирует, но тон его суховатый и немножко декламационный. Г. Вишневской был хорош в третьем акте, но акцент и отсутствие чувства мешали полноте впечатления <...> Наконец, г. Лужский делает свою роль очень добросовестно, и „швы“ не везде заметны. И все передают автора. В этом все дело. Это маленькая особенность, которую упускают из виду в наших театрах, — что играть и обставлять на сцене следует автора, а не роли. Настроение г. Чехова, его мысли и чувства передаются московским театром с замечательною отчетливостью, и в этом главный успех спектакля».

«Три сестры» («Петербургская газета», 1901, № 59, 2 марта; отд. «Театральное эхо») Кугель писал: «Это не только интересная, по-моему, но и сильная пьеса. Представьте себе жизнь не так, как она протекает пред нами в пьесах и романах, т. е. в качестве логического круга друг друга обусловливающих действий, связанных единством интриги, но так, как она есть на самом деле <...> На деле все случайно и самостоятельно. А. П. Чехов старается отыскать внутренний смысл жизни в ее бессмыслице, в том, что один пришел, другой ушел, один влюбился, другой застрелился, один спит, другой читает книгу. Вот что такое жизнь <...> Он захватывает жизнь, если можно выразиться, неводом, и в нее попадает все: крупная рыба, наряду с плотицей, водоросли, наравне со всяким сором. Так вот что такое жизнь, думаете вы со страхом и ужасом. Да, именно это самое, а не то, что пригнано в известные рамки. И это страшно, потому что нелепо, потому что непредвидимо и непоправимо, потому что ваша правая рука не ведает, что творит левая, и все мы живем вразброд, ощупью натыкаясь друг на друга и также точно друг друга сторонясь». В конце статьи рецензент подводил итог: «Такова эта пьеса, очень крупная по замыслу, по едкости, по беспощадности, хотя далеко не завершенная и вряд ли уясненная вполне самим автором. С половины 3 акта ноющая боль, как клещами, захватывает сердце. Этот плач брата Андрея, это „трам-трарам“, эти осенние деревья и уходящая под фальшивые звуки войскового оркестра бригада, это рыдание почти полупомешанной Маши, и этот муж ее, учитель, complaisant et cocu, — это что-то ужасное по мертвящему настроению. Справедливость требует признать, что пьеса заслуживает большего успеха, тем более, что и исполняют ее весьма нарядно. Порадовала меня на этот раз г-жа Книппер. Она весьма недурно играет Машу, немножко бесцветно вначале, но с большою правдою и достаточно выразительно в конце. Недурны и две другие сестры — Андреева и Савицкая. А вот г-жа Лилина на этот раз играла с большими подчеркиваниями и слишком явно „делала тон“. Ах, уж это делание! Нельзя душу сделать, гг. режиссеры! Среди мужчин, кроме <...> Тихомирова и Москвина, интересен г. Станиславский — Вершинин, и глухой сторож — Грибунин. Слаб, и даже очень, г. Лужский-Андрей, и не типичен г. Вершинин — учитель. Но в общем исполнение интересное, и постановка тоже хороша. Звуки за сценой, на сцене и под сценой раздаются в изобилии. Кто-то назвал это „началом музыкальной драмы“. Хотя позвольте вас спросить, зачем это? Жили без этих звуков в театре наши деды...»

— 20 февраля 1901 г. в рецензии Кугеля (Homo novus) на спектакль «Дядя Ваня» («Петербургская газета», № 49, отд. «Театральное эхо») писалось об исполнении Книппер роли Елены Андреевны: «Г-жа Книппер с неподвижным, маловыразительным лицом, сонным голосом и ленивыми движениями представляет не замершую русалку, которую хочется разбудить, но просто очень флегматичную даму. Это — беспробудная летаргия, и я решительно недоумеваю, чем она могла увлечь и расшевелить всю эту компанию унылых людей <...> Похвалы этой актрисе в некоторых журналах являются для меня совершенной загадкой».

...роль г-жи Холмской... — В это время З. В. Холмская играла на сцене петербургского Театра литературно-художественного общества.

— Телеграмма была послана В. А. Поссе 25 февраля 1901 г. во время или после ужина, устроенного редакцией журнала «Жизнь» артистам Московского Художественного театра: «Петербург скрепил союз Художественного театра и „Жизни“. Настроение чеховское, грустное, но не безнадежное. Не забывайте нас. Поссе» (ГБЛ).

Наплюй на все эти рецензии и не грусти. — В письме от 24 февраля Мария Павловна сообщала о настроении Книппер в связи с гастролями в Петербурге: «А в Питере наших актеров бедных ругают здорово! Оля Книппер писала, что уже плакала от газетной руготни. Я покупаю питерские газеты и читаю каждый день, но в ужас от руготни не прихожу. „Дядя Ваня“ пока имеет самый большой успех. „Трех сестер“ еще не давали» ( Чеховой 175).

Не приедешь ли с Машей в Ялту на Страстной неделе... — В письме от 3 марта Книппер, намекая на неоформленность брака ее с Чеховым и на свое ложное положение в его семье, писала: «А на пасху все-таки не приеду в Ялту; подумай и поймешь почему. Это невозможно. Ты такая чуткая душа и зовешь меня! Неужели не понимаешь?»

<аля> в «Новом времени» юбилей. — В связи с двадцатипятилетием со дня перехода газеты к А. С. Суворину. «Скандал» действительно готовился — «кошачий концерт» под окнами редакции «Нового времени». Многие в Петербурге получили даже отпечатанные на гектографе «приглашения» явиться на демонстрацию протеста против Суворина. Ничего серьезного однако не произошло: вход в переулок, где помещалась редакция, был загорожен полицией; демонстрантов загоняли в соседние дворы. В конце концов от более серьезных попыток, по словам одной современницы, «сами инициаторы отказались, находя, что в столь серьезное время не стоит заниматься Сувориным» (см.: В. Г.  223).