Чехов — Книппер-Чеховой О. Л., 22 декабря 1901.

...ждал телеграммы о пьесе Немировича... — См. примечания к письму 3594.

— Чехов имеет в виду отчисления с кассовых сборов при постановках его пьес в Художественном театре.

Здоровье совсем хорошо. — Как явствует из письма М. П. Чеховой к О. Л. Книппер от 26 декабря 1901 г., приехавшая в Ялту 18 декабря Мария Павловна нашла состояние здоровья Чехова плохим, о чем и написала Книппер (письмо не сохранилось). 26 декабря Книппер отвечала: «Милая Маша, сейчас получила твое письмо и реву, как дура, от растерянности, от чувства одиночества. Я не могу ни рассуждать, ни думать, знаю одно — что я должна быть около Антона, а что будет дальше — не знаю. Значит, мое предчувствие не обмануло меня — он был болен сильнее, чем мы думали. Это ужасно, ужасно. Я не знаю, что мне делать. Сегодня же буду просить об отпуске, а если не дадут, способна бросить все и удрать. Ничего не знаю. Мне безумно тяжело на душе. Сижу целый день дома — одна. Не по силам себе я жизнь устраиваю. Надо что-то сделать, на что-то решиться. Запутливила я и свою и чужие жизни. Как-то я с этим справлюсь! Я знаю, что мне надо забыть о своей личной жизни, совсем забыть. Это и будет, но это так трудно сразу» («А. П. Чехов. Сборник статей и материалов». Симферополь, 1962, стр. 103).

Завтра Альтшуллер поставит две мушки, и шабаш, лечение кончено Н. Альтшуллер ответил 18 января 1902 г.: «С самого возвращения из Москвы Антон Павлович, по-видимому, чувствовал себя нехорошо, но избегал говорить о своем здоровье и упорно не соглашался дать себя послушать. Только в начале декабря, когда он стал особенно много кашлять и вид его стал особенно нехорош, он наконец дал себя исследовать. Оказалось, что он последнее время полихораживал, в мокроте попадалась кровь, при исследовании я нашел, что в легких за последние полгода процесс сделал шаг вперед, хотя и очень небольшой. Последнее обострение вызвано было, по-видимому, простудой. Питался Антон Павлович, по его собственным словам, очень плохо, мне кажется, иногда он ничего не ел. То, что готовилось и подавалось, ему не нравилось: принять меры, чтобы это было иначе, он не хотел, и говорил, что это бесполезно и что сделать здесь ничего нельзя. После того, как я его смотрел, Антон Павлович недели две очень аккуратно (как никогда до сих пор) лечился, все свежие явления в легких прошли. С приездом Марии Павловны наладилось и кормление, и я раньше никогда не видел, что он столько и с такой охотой ел. Результат сказался сейчас же. Его внешний вид и настроение совершенно изменились. Все это лишний раз показало мне, какой благоприятный процесс у Антона Павловича, как болезнь его ценит оказываемое ей внимание и как быстро он оправляется при сколько-нибудь правильном уходе и режиме; и с другой стороны, как вредны и опасны его легкомысленные экскурсии на север осенью и зимой и ранней весной. Удержится ли этот правильный режим и теперь, после отъезда Марии Павловны, не знаю». В конце письма Альтшуллер приписал, что, по его мнению, «тоска и одиночество, в которых теперь пребывает Антон Павлович, также не могут не влиять вредно на его здоровье» (там же, стр. 104—105).

Ты обещала свою фотографию, не забывай«Опитц прислал мне еще твой большой портрет, такой же величины, как и тот, кот<орый> ты принес. Но он хуже — усы и борода необычайно фризированы. Стоит у меня на пианино. Я скоро, т. е., думаю, на днях, пойду сниматься и пришлю тебе».