Чехов — Немировичу-Данченко Вл. И., 22 августа 1903.

— С. А. Найденов прислал Московскому Художественному театру свою пьесу «Деньги». Немирович-Данченко писал об этом: «Найденов написал пьесу, прислал ее. Увы! Мои предсказания пока сбываются. Эта пьеса еще слабее прошлогодних. Жидко и безвкусно. Мало талантливо даже. В центре пьесы купец Купоросов (!), живет в стародворянском доме, скучает, хочет быть интеллигентным, поэтому учится петь (надевает костюм Фауста), собирает артельщиков для „слияния“, но самодурничает. Если бы это было написано очень талантливо, то вышла бы одна из слабых пьес Островского, а пока это ниже пьес покойного Федотова». 20 августа Немирович-Данченко телеграфировал Чехову: «Пришли мне скоро краткое мнение твое и Ольги Леонардовны о пьесе „Деньги“».

— В ответном письме Немирович-Данченко сообщал: «Дело в том, что относительно „Денег“ мнения в дирекции разошлись. Конст<антин> Серг<еевич> нашел пьесу совершенно лишенной интереса и не талантливой. Я нашел, что это еще талантливое „искание“ пьесы, которую автор отыскал, только окончивши ее, и что поэтому она жидковата и не глубока по намерениям, что ее надо автору „переписать“, а Морозов горячо говорил, что эта пьеса бесподобная, заслуживающая полного балла. Лужский поставил ей 3. Тогда мы решили прочесть ее пайщикам, и я запросил ваше мнение. Оно сравнительно добрее многих, но близко к общему. Крайности были у Н. Г. Александрова, который говорил, что если мы начнем ставить такие пустяки, то лучше поджечь театр, и у Вишневского, весьма отрицавшего достоинства. Остальные находили, что талантливо, но уж очень жидко. И во 2-м действии чересчур сбивает на „Одиноких“ <...> Так пьеса и не прошла. Впрочем, вообще пайщики долго не могли решить, ставить пьесу или нет. Ты предлагаешь Найденову слишком капитальную переделку — сделать из Купоросова что-то вроде Колгуева (из моего „Нового дела“). Но, сколько я понимаю, ничего подобного не было в замысле Найденова. Совсем наоборот, Купоросов смешон и редко где может быть жалок. Вряд ли он захочет переделывать пьесу. Вернее, он даст ее Коршу».

«Вишневого сада»... — Немирович-Данченко писал 17 августа: «И ты можешь думать, что твоя пьеса не нужна!!! Нет хороших пьес! Нету! А если ты не напишешь, то и не будет! Жду ее с все нарастающим нетерпением. Но, конечно, не насилуй себя во вред здоровью, хотя она нам нужна очень скоро, недели за три до открытия сезона». В ответном письме Немирович-Данченко опять торопил Чехова: «Меня очень огорчает, что ты запаздываешь с пьесой. Ах, как она нам нужна уже через неделю, много — другую!!! Приналяг, Антон Павлович! Потом будет веселее отдыхать».

О диктаторстве ~ не может быть и речи. «Интересно, что будет, когда Витте стал выше Плеве. Витте будет диктатором».

«На дне»... — Впервые Чехов вместе с Л. А. Сулержицким смотрел в Художественном театре пьесу М. Горького «На дне» 12 декабря 1903 г. (см. письмо 4262).

...«Юлия Цезаря», которого предвкушаю. — В это время в Художественном театре шли репетиции «Юлия Цезаря» Шекспира. Об этом Немирович-Данченко писал: «Утро и вечер каждый день репетиция — то народ, то персонажи. В самих репетициях есть несколько новая окраска — больше системы и, может быть, неизмеримо против прежнего меньше напрасных проб и шатаний из стороны в сторону. Есть еще новинки — студенты в народе <...> Репетиции идут успешно, но „монтировочная“ сторона хромает. Декорации и гримы задерживаются, а костюмы хоть не задерживаются, да пока просто скверны — доморощенные, не художественные и не мастерские. Все работают охотно, даже дружно <...> Я еще ни разу не портил себе настроение (тьфу! тьфу!), которое бодро и уверенно. С Константином Сергеевичем мы очень дружны и отлично наладили совместную работу». В ответном письме Немирович-Данченко сообщал: «Сегодня мы попробовали в декорации и костюмах 2-ой акт „Цезаря“. Кажется, выходит. Репетиции идут без перерывов. Только на одинь день я уезжал в Любимовку и там вспоминал вас».

 И. Ростоцкого и Н. Н. Чушкина «Шекспировские спектакли в Московском Художественном театре. „Юлий Цезарь“» отмечалось: «Обращаясь к этой пьесе, Вл. И. Немирович-Данченко естественным образом стремился обогатить свой подход к Шекспиру тем новым, что было завоевано в работе над современным репертуаром, в частности в работе над Чеховым. „На первой репетиции „Цезаря“, — рассказывает в своих воспоминаниях В. П. Веригина, — К. С. Станиславский заявил: „Мы должны сыграть „Цезаря“ в чеховских тонах“. А В. А. Симов — бессменный соучастник постановок всех пьес Чехова в МХТ, вспоминая о начале работы над „Юлием Цезарем“, образно говорит, что сад Брута смутно рисовался его воображению „сквозь цветущие ветви вишневого сада“. Не следует переоценивать эти свидетельства, но они все же не случайны. В них намечен исходный пункт обращения к великому классику мировой драматургии» (Ежегодник МХТ, 1944, стр. 504).

Во втором акте своей пьесы реку я заменил старой часовней и колодцем. «Вишневого сада» сказано: «Поле. Старая, покривившаяся, давно заброшенная часовенка, возле нее колодец, большие камни, когда-то бывшие, по-видимому, могильными плитами, и старая скамья. Видна дорога в усадьбу Гаева. В стороне, возвышаясь, темнеют тополи: там начинается вишневый сад. Вдали ряд телеграфных столбов, и далеко-далеко на горизонте неясно обозначается большой город, который бывает виден только в очень хорошую, ясную погоду».

— О. Л. Книппер 22 августа писала о найденовской пьесе: «Антон Павлович так хорошо написал о пьесе, что мое мнение, право, ни к чему. Читала я с интересом, но когда кончила — осталось чувство чего-то жидкого, неполного. Четвертый акт мне не нравится. Слащаво. Вся пьеса производит впечатление, какое получаешь от самой фигуры Найденова: что-то как будто есть, ждешь этого „что-то“ и не получаешь. В пьесе есть много славных, теплых мест, талантливых, как-то даже хорошо на душе делается. Купоросов фальшив, по-моему. Антон Павлович правду говорит, что его надо сделать хорошим, чтоб его жалко было, когда он появляется в костюме Фауста. Пока я читала, я совершенно забыла, что пьеса называется „Деньги“. Не понимаю. А все-таки когда прочла, то решила, что играть можно. А потом подумала, что получится то же самое, что с бунинскими стихами. И мило, и поэтично, и звучно, а как начнешь разучивать, разбираться — пусто. Все-таки думаю, что на других сценах пьеса будет и может идти. Антон Павлович пишет — переделать только это да то, а по-моему, это все капитальные переделки. Очень хочется знать, что говорят все наши о пьесе. Скоро увидимся — поговорим» (Книппер-Чехова 2, стр. 50—51).