Попрыгунья. Примечания

ПОПРЫГУНЬЯ

«Север», 1892, № 1, 5 января (ценз. разр. 4 января) и № 2, 12 января (ценз. разр. 10 января). Подпись: Антон Чехов.

Сохранился беловой автограф рассказа (ЦГАЛИ).

Пошло с исправлениями в сборник «Повести и рассказы» (М., 1894; изд. 2-е — М., 1898).

Включено в издание А. Ф. Маркса.

Печатается по тексту: Чехов VIII, стр. 53—82, с исправлением:

Стр. 20, строка 28: В девять часов вместоЦГАЛИ), текстам журнала «Север» и первого издания сборника «Повести и рассказы»).

1

Из всех произведений Чехова рассказ «Попрыгунья», быть может, наиболее близок к реальным жизненным фактам, положенным в его основу.

О фактической основе «Попрыгуньи» существует большая литература. Основными мемуарными источниками можно считать следующие: М. П. Чехов 51—55; Вокруг Чехова 161—164; Т. Л. Щепкина-Куперник. В юные годы. Мои встречи с Чеховым и его современниками. — В сб.: А. П. Чехов. Затерянные произведения. Неизданные письма. Воспоминания. Библиография. Л., 1925, стр. 243—247; А. С. (Грузинский). Антон Чехов и литературная Москва 80-х и 90-х годов, 1923. — ЦГАЛИ, ф. 549; он же. «Попрыгунья». — ИРЛИ, ф. 45, оп. 5, ед. хр. 49; С. Г. . «Попрыгунья» Чехова и салон С. П. Кувшинниковой. 1928. — ГБЛ, ф. 561 (Кара-Мурза беседовал со многими посетителями салона; некоторые по его просьбе изложили свои воспоминания письменно). Интересные материалы находим в альбоме Кувшинниковой — рисунки, стихи, дневниковые записи владелицы (1882—1899 гг.; ЦГАЛИ, ф. 1949, оп. 1, ед. хр. 6); любопытные сведения содержатся в письмах И. И. Левитана и С. П. Кувшинниковой к Чехову и другим лицам, в письмах и воспоминаниях художников М. В. Нестерова, А. Я. Головина, артиста Л. Д. Донского.

Накопилось и много работ исследовательского типа, анализирующих принципы творческой работы Чехова над фактическим материалом и также вводящих в научный оборот новые данные (главные из них: А. . Чехов. М., 1916, стр. 384—385; Ю. Соболев. Чехов. Статьи. Материалы. Библиография. М., 1930, стр. 132—157; Е. Добин 213—214; Л. П. Гроссман. Чехов о подвиге русского врача. — «Советское здравоохранение», 1954, № 4, стр. 7—11).

Опираясь на реальные жизненные факты, Чехов, разумеется, использовал их лишь как материал. Герои «Попрыгуньи», несомненно, «шире» этого материала, как сам рассказ шире реальной ситуации, нашедшей отражение в фабуле.

 П. Кувшинникова и в какой-то мере участники ее известного в Москве и конце 80-х — начале 90-х годов салона. В квартире у Кувшинниковых бывали художники А. С. Степанов, Н. В. Досекин, Ф. И. Рерберг, А. Л. Ржевская, Д. А. Щербиновский, М. О. Микешин; артисты Малого театра М. Н. Ермолова, А. П. Ленский, Л. Н. Ленская, А. И. Южин, Е. Д. Турчанинова, К. С. Лошивский (Шиловский) и др., Большого театра — Л. Д. Донской, Погозова; композитор Ю. С. Сахновский, литераторы — Е. П. Гославский, С. С. Голоушев (Глаголь), Т. Л. Щепкина-Куперник, Мих. П. и А. П. Чеховы. Было много дам — Кувшинникова, не боясь соперничества, «любила окружать себя молодыми лицами» (Щепкина-Куперник). Героине «Попрыгуньи» была придана противоположная черта («Дам не было, потому что Ольга Ивановна всех дам, кроме актрис и своей портнихи, считала скучными и пошлыми»), восходящая, возможно, к хозяйке другого известного литературного салона этого времени — З. Н. Гиппиус-Мережковской (Иер. . Роман моей жизни. М. — Л., 1926, стр. 255).

Современники утверждали, что «певец из оперы» — это артист Большого театра Л. Д. Донской; «артист из драматического театра <...>, отличный чтец» — актер Малого театра А. П. Ленский, известный и как чтец-декламатор. В литераторе «молодом, но уже известном» угадывали драматурга и беллетриста Е. П. Гославского. В барине, иллюстраторе и виньетисте Василии Васильиче легко узнавали москвича, дилетанта-рисовальщика и дилетанта-стихотворца графа Ф. Л. Соллогуба. Прототипом доктора Коростелева послужил художник-анималист и пейзажист А. С. Степанов, приятель и постоянный собеседник хозяина дома, не участвовавший в разговорах остальных гостей.

Тон и стиль журфиксов Кувшинниковой был близок к описанному в рассказе; совпадал в основных деталях, как вспоминали М. П. Чехов и Щепкина-Куперник, и сам их распорядок. Широко использованы в «Попрыгунье» реалии быта, обстановки квартиры Кувшинниковых (ср. стихи в альбоме Кувшинниковой: «Смотри, статуэтки, этюды, эскизы <...> Смотри же, как все здесь художницей »).

Но наиболее близко к своему прототипу Чехов подошел в героине рассказа — Ольге Ивановне.

Кувшинникова (Сафонова) происходила из артистической семьи. Она занималась музыкой, живописью, участвовала в любительских спектаклях; жрицей «душевного, умственного и художественного» наименовала она себя на титуле своего альбома. Экстравагантность, восторженность, своеобразные жесты, тип поведения в целом — все это было использовано в рассказе. Речь Ольги Ивановны явно восходит к любимым выражениям Кувшинниковой, запомнившимся мемуаристам, и даже — к сохранившимся образцам ее письменной речи: «Начинаю просто думать, что Вы, Чехов, страшно завидовали его успеху <...> Но Вы все-таки милый...» (приписка Кувшинниковой в письме Левитана к Чехову, июль 1891 г. — ГБЛ). Сходный стиль — в ее письме к актеру М. И. Писареву (без даты, ИРЛИ, ф. 321). Особенно выразительны параллели тексту рассказа — в дневниковых записях Кувшинниковой, находившихся в ее альбоме; их вместе с остальным его содержимым могли читать все посетители ее салона: «Бедный отец!» «А она? она стремится за 2000 верст разделить с человеком его участь... какая я гадкая!» «В 10 час. подали от него телеграмму: огорчен моей болезнью — бедный и добрый. А тут...»

«Счастью не будет конца!» «Мирная, счастливая жизнь без печалей и тревог») близки к общему мироощущению Кувшинниковой того времени, зафиксированному ею же в автобиографии: «Жизнь шла шумно, разнообразно, часто необычайно, вне всяких условностей». «Поклоняясь театру, музыке, всему прекрасному, доблестному, я часто сталкивалась с очень интересными людьми <...> Жизнь моя была почти сплошным праздником» (С. Пророкова. Левитан. М., 1960, стр. 67).

При изображении художника Рябовского были использованы некоторые черты И. И. Левитана. По словам А. С. Лазарева (Грузинского), «серьезный и вдумчивый Левитан совершенно не походил на ничтожного Рябовского» (Чехов в воспоминаниях 176), но характерные черточки поведения Левитана нашли отражение в рассказе. Наиболее частый характеристический эпитет, применяемый к Рябовскому, — «томный». Но именно этот эпитет отнесен к Левитану в письме Чехова близкого времени («томный Левитан» — Чеховым, 23 апреля 1890 г.). В другом письме, говоря о Левитане, Чехов прибегает к тем же словам, что и при изображении героя своего рассказа (А. С. Суворину, 8 апреля 1892 г.). В характере героя подчеркивались резкие перепады настроения, приступы хандры и тоски — свойственные Левитану и так хорошо знакомые Чехову и по личному общению, и по письмам Левитана (см. письма Чехова Н. А. Лейкину 9 мая 1885 г., М. В. Киселевой 21 сентября 1886 г.; письмо Левитана к Чехову 1887 г. — в кн.: С. Глаголь, И. Грабарь 43).

 П. Кувшинникова — другой герой «Попрыгуньи», Осип Дымов. От Д. П. Кувшинникова взяты только некоторые черты поведения в сложившейся ситуации, одна-две характерных реплики. В остальном ординарный полицейский врач не имеет никакого сходства с талантливым молодым ученым, «будущим профессором» Дымовым. Л. П. Гроссман считал, что при создании образа Дымова Чехов использовал черты характера и биографии известного московского врача и общественного деятеля И. И. Дуброво, который погиб в 1883 г. при той же ситуации, что и герой Чехова, — высасывая дифтеритные пленки из гортани больного. Гроссман указывает, что, кроме самих качеств личности Дуброво и сходства с героем в биографии (незадолго до смерти Дуброво защитил диссертацию и обещал стать большим ученым), совпадают и некоторые другие детали. «Ближайшим товарищем доктора И. И. Дуброво был один из учредителей Московского хирургического общества С. И. Костарев <...> Не случайно Чехов называет в „Попрыгунье“ лучшего друга Осипа Дымова фамилией Коростелев» («Советское здравоохранение», 1954, № 4, стр. 10). Упоминающийся в рассказе Шрек, считает Гроссман, — измененная фамилия известного врача, профессора Штерка (там же).

В основу фабулы рассказа легли действительные факты: Левитан, как и Рябовский, давал Кувшинниковой уроки живописи; они вместе ездили на этюды на Волгу; наконец, у Кувшинниковой и Левитана был длительный роман. Характер взаимоотношений участников «треугольника» — поведение Д. П. Кувшинникова, который, как писала Кувшинникова в своем дневнике, «бескорыстно, отрешась, от своего я, умел любить меня» (альбом Кувшинниковой), «догадывался и молча переносил свои страдания» (Вокруг Чехова 163); новые увлечения Левитана и т. п. — все это также нашло отражение в рассказе. (Подробно о фактической основе рассказа «Попрыгунья» и ее художественном претворении см.: А. П. Чудаков. Поэтика и прототипы. — В сб.: В творческой лаборатории Чехова. М., 1974).

К тому времени, когда началась работа над рассказом, Чехов был знаком с Кувшинниковыми уже несколько лет. Еще в 1888 г. (а скорее всего и раньше¹) он посещал журфиксы Софьи Петровны (письмо Чехова Кувшинниковой 25 декабря 1888 г.). Рассказывалось ему и о летних поездках Кувшинниковой и Левитана — во всяком случае, он настолько хорошо представлял внешний вид и расположение их дома в Плёсе, что узнал его, проплывая мимо по Волге на пароходе по пути на Сахалин (письма Чехова родным и Кувшинниковой от 23 апреля 1890 г.). Чехов сам увидел места реальных событий; здесь же происходит действие IV и V глав рассказа. В «Попрыгунье» художники также живут недалеко от Кинешмы; путь Ольги Ивановны домой занял двое с воловиной суток — примерно столько же, сколько ехал дотуда Чехов. Места эти автор «Попрыгуньи» видел в плохую погоду (письмо Чеховым, 23 апреля 1890 г.). Рассказы Левитана о первой поездке на Волгу, когда его почти все время преследовало ненастье, его письма, собственные впечатления Чехова — все это получило отражение в пятой главе рассказа с ее мрачным пейзажем и «тусклой и холодной» Волгой.

П. М. Третьяковым (в 1888 г.), впоследствии была выставка ее работ и т. п. Но в глазах Чехова все это имело, видимо, меньшую цену. Он иронически относился и к самому этому типу жизненного поведения, и к декоративной обстановке, подобной той, какой окружала себя Кувшинникова. «Поставили в передней японское чучело, ткнули в угол китайский зонт, повесили на перила лестницы ковер и думают, что это художественно, — описывал он свои впечатления от одного дома. — <...> Если художник в убранстве своей квартиры не идет дальше музейного чучела с алебардой, щитов и вееров на стенах, если все это не случайно, а прочувствовано и подчеркнуто, то это не художник, а священнодействующая обезьяна» (Суворину, 3 ноября 1888 г.).

Через два года после опубликования рассказа Чехов написал Щепкиной-Куперник: «Я прочел Ваше „Одиночество“ <...> Однако Вы не удержались и на странице 180 описали Софью Петровну» (24 декабря 1894 г.). Щепкина-Куперник в своих воспоминаниях это отрицала. Но в данном случае важнее другое: что Чехов воспринимал как изображение С. П. Кувшинниковой. Вот этот портрет на указанной Чеховым странице: «Инна Павловна была молодая дама с удобным мужем, независимым характером и прелестною квартиркой, где по четвергам собиралось премилое общество. Гостиную ее называли маленьким отелем Рамбулье; у нее было можно найти последний модный роман, последнее научное сочинение и каждую новую знаменитость. В карты у нее не играли, и она этим очень гордилась <...> Она делала все — и не делала ничего, говорила обо всем — и не знала ничего. <...> Готова была бежать в бальных туфельках по снегу за доктором, если кто-нибудь заболеет, и не способна была пожертвовать ему получасом, чтобы тихо посидеть у постели» («Русская мысль», 1894, № 12, стр. 180—181).

В одном из писем Чехову Кувшинникова писала: «Чаще всего, послушная первому порыву, я и сейчас иду на риск — показаться Вам не по летам экзальтированной и смешной. Пусть так! Посмейтесь, милый Антон Павлович...» (15 февраля 1889 — ГБЛ). Ироническое отношение Чехова к художнице отмечается в мемуарах; следы его видны и в письмах (например, к Л. С. Мизиновой). «Я помню, — писал впоследствии М. П. Чехов, — как он вышучивал Софью Петровну, как называл ее „Сафо“, как смеялся и над Левитаном» («Антон Чехов и его сюжеты». М., 1923, стр. 54).

Внешне отношения между Чеховым и Кувшинниковой все годы знакомства были вполне приязненными. Но в конце 1891 г. что-то изменилось. На отдельном издания «Дуэли» Чехов сделал такую надпись: «Софье Петровне Кувшинниковой от опального, но неизменно преданного автора» (18 дек. 1891 г. — ЛН 276; см. илл. на стр. 229 наст. тома). За четыре дня до этого Чехов дал новое заглавие (взамен прежнего — «Великий человек») только что написанному рассказу: «Надо назвать как-нибудь иначе — это непременно <...> Итак, значит „Попрыгунья“. Не забудьте переменить» (В. А. Тихонову, 14 декабря 1891 г.).

2

Впечатления, факты, легшие в основу рассказа, накапливались задолго до его написания. Но окончательно замысел сложился всего за несколько месяцев до начала непосредственной работы над рассказом.

18 августа 1891 г. Чехов писал поэту и беллетристу Ф. А. Червинскому, что у него есть «подходящий рассказик» для «Нивы», и просил узнать гонорарные условия. Червинский сообщил о рассказе В. А. Тихонову, недавно ставшему редактором журнала «Север». С этого времени судьба будущего рассказа оказалась связанной с этим журналом. Тихонов, высоко ценивший Чехова (см. вступит. статьи к комментариям т. VII Сочинений и наст. тома), просил его в письме от 12 сентября 1891 г.: «Если у Вас сейчас нет ничего готового, то, может быть, есть что-нибудь в проекте и потому сообщите мне хоть заглавие Вашего произведения, чтобы я мог напечатать в объявлении не только одно Ваше имя, но и название вещи, имеющей появиться в „Севере“» (ГБЛ«в проекте»; «Рассказ и пришлю <...> , но сказать, как он будет называться, я не могу. Назвать его теперь так же трудно, как определить цвет курицы, которая вылупится из яйца, которое еще не снесено» (14 сентября 1891 г.). Тихонов торопил. 10 октября он снова напоминал об обещанном рассказе. Но в конце сентября и начале октября Чехов был занят другими своими вещами (см. комментарий к рассказу «» в т. VII Сочинений). К замыслу нового рассказа он вернулся только в десятых числах октября (письма Тихонову от 11 октября и А. С. Суворину от 16 октября). Но рассказ вряд ли продвинулся далеко; в это время автор готов дать ему самое общее заглавие: «Если уж так нужно, то назовите просто „Рассказ“ или же „Обыватели“. Оба названия подойдут» (Тихонову, 11 октября). «Так как мой рассказ нужен Вам для единого из первых номеров, то пришлю я его не раньше конца ноября, — сообщал Чехов в этом же письме. — Теперь занят по горло». Действительно, всю вторую половину октября и начало ноября Чехов усиленно работал над рассказом «Жена». 20 ноября он был отослан.

Как раз в этот день Тихонов опять пишет Чехову: «Не ленитесь ради всего святого! Пишите „Обывателей“! Всей душой желаю в первом моем номере будущего года поместить Ан. Чехова <...> Отвечайте — как „Обыватели“? Пол-„Севера“ за „Обывателей“! (ГБЛ«Я не ленюсь, сударь, а я болен, — отвечал Чехов 21 ноября. — <...> Тем не менее сегодня засяду писать для „Севера“». Чехов болел почти весь ноябрь; но как раз в это время здоровье его «пошло на поправку» (письма Чехова Суворину 22 ноября; А. С. Лазарева — Н. А. Лейкину 17 ноября; ГПБ), ф. 427, оп. 1, ед. хр. 32). Уже 27 ноября Чехов писал Суворину: «Завтра посылаю рассказ в „Север“». Чехов, как обычно, ошибся на несколько дней в сроках подготовки беловой рукописи; она была отправлена Тихонову 30 ноября. «Посылаю Вам маленький, чювствительный роман для семейного чтения», — сообщал Чехов в сопроводительном письме. Здесь же он подтверждал, что это тот самый рассказ, о котором шла речь в его прежних письмах.

ГБЛ). В корректуру, по сравнению с беловой рукописью, были внесены некоторые изменения. Большинство дополнений явно имело своей целью изменить внешность героев по сравнению с их прототипами. Были введены указания на возраст Рябовского («лет 25»), выделены иные черты его внешности («краснощекий», «с голубыми глазами» — в противовес брюнету Левитану), дана другая квалификация его как живописца: в рукописи он был пейзажистом, теперь стал еще жанристом и анималистом. Точно так же в самом начале рассказа сделана вставка, указывающая, что у героини «льняные волосы» (Кувшинникова была, по свидетельству Щепкиной-Куперник, женщиной «с смуглым лицом мулатки и вьющимися темными волосами»). Подобная же вставка сделана и в пятой главе рассказа. В рукописи рассказ назывался «Великий человек». Письмом от 14 декабря к Тихонову это заглавие было изменено: «„Великий человек“ мне совсем не нравится <...> Назовите так — „Попрыгунья“».

«Повести и рассказы» (1894). Еще в журнальной корректуре было сделано исправление, касающееся доходов Дымова от частной практики (они были уменьшены с семисот до пятисот рублей в год); в этом же направлении было и изменение в сборнике. При включении в издание Маркса исправления были невелики.

3

Отклики на рассказ были не совсем литературного свойства.

Главные герои были наделены другими внешними данными; вся вторая часть рассказа не соответствовала действительным обстоятельствам (Д. П. Кувшинников был жив, а роман С. П. Кувшинниковой и Левитана далеко еще не окончился); по свойствам личности персонажи явно отличались от своих прототипов. Но черты сходства в глазах современников получили решительный перевес. К ним было приковано всеобщее внимание; их обсуждали, их ставили в упрек автору. Герои «узнали» себя. «Вчера я был в Москве, — писал Чехов Л. А. Авиловой 29 апреля 1892 г., — но едва не задохнулся там от скуки и всяких напастей. Можете себе представить, одна знакомая моя, 42-летняя дама, узнала себя в двадцатилетней героине моей „Попрыгуньи“ („Север“, № 1 и 2), и меня вся Москва обвиняет в пасквиле. Главная улика внешнее сходство: дама пишет красками, муж у нее доктор и живет она с художником». А. П. Ленский написал Чехову «убийств<енное> письмо, которое не нашлось в чеховском архиве» (А. А. ЦГАЛИ, ф. 227, оп. 1, ед. хр. 3, л. 56); Левитан хотел вызвать Чехова на дуэль и на несколько лет прервал с ним общение; Ленский не кланялся с Чеховым восемь лет (М. П. Чехова. Письма к брату А. П. Чехову. М., 1954, стр. 136); навсегда были прерваны отношения и с С. П. Кувшинниковой.

«Попрыгунья» собрала немного; все они были положительными. Даже критик «Гражданина» М. Южный (М. Г. Зельманов), в эти годы почти все произведения Чехова оценивавший резко отрицательно, в статье, посвященной «Дуэли» и «Жене» (где он объявлял, что эти произведения вызывают «только одно недоумение»), отозвался о новом рассказе вполне благосклонно («Гражданин», 1892, № 21, 21 января). «„Попрыгунья“, несомненно, причислится к жемчужинам между нашими новеллами, — писал С. А. Андреевский. — Вы не найдете другого рассказа, где бы простота и терпимость благородного, поистине великого человека выступала бы так победно, в таком живом ореоле над нервною ничтожностью его хорошенькой, грациозной и обожаемой им жены» (С. Андреевский. Новая книжка рассказов Чехова. — «Новое время», 1895, № 6784, 17 января). Об «очень сильном впечатлении», произведенном на него «Попрыгуньей», писал Чехову 9 июня 1897 г. Б. А. Лазаревский (ГБЛ).

20 октября 1892 г. к Чехову по поручению редактора «Оренбургского края» обратился В. Л. Кигн: «Я очень прошу Вас позволить перепечатать <...> Вашу чудесную „Попрыгунью“» (ГБЛ«Оренбургском крае» (1893, № 27, 28, 30, 33 от 28 февраля, 2, 7, 14 марта) с сопроводительной заметкой Кигна в № 27 о творчестве Чехова (см. т. VII Сочинение, стр. «„Попрыгунья“, — говорилось в заметке, — ознакомит читателей с талантом ее автора лучше всяких критических разъяснений».

Специальные отзывы были посвящены Дымову. (См., например: Г. П. Задера П. Чехова. — «Ежемесячные литературные и популярно-научные приложения к „Ниве“», 1903, № 10, стр. 322). А. Л. Липовский причислил этого персонажа вместе с Лихаревым, Лаевским, Рагиным к галерее чеховских русских «талантливых неудачников», «лишних людей», продолжающих «развитие знакомых нам типов Чацкого, Онегина, Печорина, Бельтова...» (А. Л. Липовский«Литературный вестник», 1901, № 5, стр. 25).

При жизни Чехова рассказ был переведен на болгарский, немецкий, венгерский, сербскохорватский, французский, чешский и шведский языки.