Чехов А.П.: В суде.

Чехов А. П. В суде // Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем: В 30 т. Сочинения: В 18 т. / АН СССР. Ин-т мировой лит. им. А. М. Горького. — М.: Наука, 1974—1982.

Т. 5. [Рассказы, юморески], 1886—1886. — М.: Наука, 1976. — С. 343—349.

В уездном городе N—ске, в казенном коричневом доме, где, чередуясь, заседают земская управа, мировой съезд, крестьянское, питейное, воинское и многие другие присутствия, в один из пасмурных осенних дней разбирало наездом свои дела отделение окружного суда. Про названный коричневый дом один местный администратор сострил:

— Тут и юстиция, тут и полиция, тут и милиция — совсем институт благородных девиц.

Но, вероятно, по пословице, что у семи нянек дитя бывает без глаза, этот дом поражает и гнетет свежего, нечиновного человека своим унылым, казарменным видом, ветхостью и полным отсутствием какого бы то ни было комфорта как снаружи, так и внутри. Даже в самые яркие весенние дни он кажется покрытым густою тенью, а в светлые, лунные ночи, когда деревья и обывательские домишки, слившись в одну сплошную тень, погружены в тихий сон, он один как-то нелепо и некстати, давящим камнем высится над скромным пейзажем, портит общую гармонию и не спит, точно не может отделаться от тяжелых воспоминаний о прошлых, непрощенных грехах. Внутри всё сарайно и крайне непривлекательно. Странно бывает видеть, как все эти изящные прокуроры, члены, предводители, делающие у себя дома сцены из-за легкого чада или пятнышка на полу, легко мирятся здесь с жужжащими вентиляциями, противным запахом курительных свечек и с грязными, вечно потными стенами.

Заседание окружного суда началось в десятом часу. К разбирательству было приступлено немедленно, с заметной спешкой. Дела замелькали одно за другим и кончались быстро, как обедня без певчих, так что никакой ум не смог бы составить себе цельного, картинного впечатления от всей этой пестрой, бегущей, как полая вода, массы лиц, движений, речей, несчастий, правды, лжи... К двум часам было сделано многое: двоих присудили к арестантским ротам, одного привилегированного лишили прав и приговорили к тюрьме, одного оправдали, одно дело отложили...

Ровно в два часа председательствующий объявил к слушанию дело «по обвинению крестьянина Николая Харламова в убийстве своей жены». Состав суда остался тот же, что был и на предыдущем деле, только место защитника заняла новая личность — молодой, безбородый кандидат на судебные должности в сюртуке со светлыми пуговицами.

— Введите подсудимого! — распорядился председатель.

Но подсудимый, заранее приготовленный, уже шел к своей скамье. Это был высокий плотный мужик лет 55, совершенно лысый, с апатичным волосатым лицом и с большой рыжей бородой. За ним следовал маленький, тщедушный солдатик с ружьем.

Почти у самой скамьи с конвойным произошла маленькая неприятность. Он вдруг споткнулся и выронил из рук ружье, но тотчас же поймал его на лету, причем сильно ударился коленом о приклад. В публике послышался легкий смех. От боли или, быть может, от стыда за свою неловкость солдат густо покраснел.

После обычного опроса подсудимого, перетасовки присяжных, переклички и присяги свидетелей началось чтение обвинительного акта. Узкогрудый, бледнолицый секретарь, сильно похудевший для своего мундира и с пластырем на щеке, читал негромким густым басом, быстро, по-дьячковски, не повышая и не понижая голоса, как бы боясь натрудить свою грудь; ему вторила вентиляция, неугомонно жужжавшая за судейским столом, и в общем получался звук, придававший зальной тишине усыпляющий, наркотический характер.

Председатель, не старый человек, с до крайности утомленным лицом и близорукий, сидел в своем кресле, не шевелясь и держа ладонь около лба, как бы заслоняя глаза от солнца. Под жужжанье вентиляции и секретаря он о чем-то думал. Когда секретарь сделал маленькую передышку, чтобы начать с новой страницы, он вдруг встрепенулся и оглядел посовелыми глазами публику, потом нагнулся к уху своего соседа-члена и спросил со вздохом:

— Вы, Матвей Петрович, остановились у Демьянова?

— Да-с, у Демьянова, — ответил член, тоже встрепенувшись.

— В следующий раз, вероятно, и я у него остановлюсь. Помилуйте, у Типякова совсем нельзя останавливаться! Шум, гвалт всю ночь! Стучат, кашляют, детишки плачут... Невозможно!

«Каина». Его глаза были полны жадного внимания и брови удивленно приподнимались всё выше и выше... Изредка он откидывался на спинку кресла, минуту безучастно глядел вперед себя и затем опять погружался в чтение. Защитник водил по столу тупым концом карандаша и, склонив голову набок, думал... Его молодое лицо не выражало ничего, кроме неподвижной, холодной скуки, какая бывает на лицах школьников и людей служащих, изо дня в день обязанных сидеть на одном и том же месте, видеть всё те же лица, те же стены. Предстоящая речь его нисколько не волновала. Да и что такое эта речь? По приказанию начальства, по давно заведенному шаблону, чувствуя, что она бесцветна и скучна, без страсти и огня выпалит он ее перед присяжными, а там дальше — скакать по грязи и под дождем на станцию, оттуда в город, чтобы вскоре получить приказ опять ехать куда-нибудь в уезд, читать новую речь... скучно!

мигал глазами. Судебная обстановка и процедура, ожидание которых так томило его душу, когда он сидел в тюрьме, теперь подействовали на него самым успокоивающим образом. Он встретил здесь совсем не то, что мог ожидать. Над ним тяготело обвинение в убийстве, а между тем он не встретил здесь ни грозных лиц, ни негодующих взоров, ни громких фраз о возмездии, ни участия к своей необыкновенной судьбе; ни один из судящих не остановил на нем долгого, любопытного взгляда... Пасмурные окна, стены, голос секретаря, поза прокурора — всё это было пропитано канцелярским равнодушием и дышало холодом, точно убийца составлял простую канцелярскую принадлежность или судили его не живые люди, а какая-то невидимая, бог знает кем заведенная машинка...

Успокоившийся мужик не понимал, что к житейским драмам и трагедиям здесь так же привыкли и присмотрелись, как в больнице к смертям, и что именно в этом-то машинном бесстрастии и кроется весь ужас и вся безвыходность его положения. Кажется, не сиди он смирно, а встань и начни умолять, взывать со слезами к милосердию, горько каяться, умри он с отчаяния и — всё это разобьется о притупленные нервы и привычку, как волна о камень.

Когда секретарь кончил, председатель для чего-то погладил перед собою стол, долго щурил глаза на подсудимого и потом уж спросил, лениво двигая языком:

— Подсудимый, признаете ли вы себя виновным в том, что в вечер 9 июня убили вашу жену?

Никак нет, — ответил подсудимый, поднимаясь и придерживая на груди халат.

Вслед за этим суд торопливо приступил к допросу свидетелей. Были допрошены две бабы, пять мужиков и урядник, производивший дознание. Все они, обрызганные грязью, утомленные пешим хождением и ожиданием в свидетельской комнате, унылые и пасмурные, показали одно и то же. Они показали, что Харламов жил со своею старухой «хорошо», как все: бил ее только тогда, когда напивался. 9-го июня, когда село солнце, старуха была найдена в сенях с пробитым черепом; около нее в луже крови валялся топор. Когда хватились Николая, чтобы сообщить ему о несчастии, его не было ни в избе, ни на улице. Стали бегать по селу и искать, избегали все кабаки и избы, но его не нашли. Он исчез и дня через два сам явился в контору, бледный, оборванный, с дрожью во всем теле. Его связали и посадили в холодную.

— Подсудимый, — обратился председатель к Харламову, — не можете ли вы объяснить суду, где вы находились в эти два дня после убийства?

Последним был допрошен уездный врач, вскрывавший покойную старуху. Он сообщил суду всё, что помнил из своего протокола вскрытия и что успел придумать, идя утром в суд. Председатель щурил глаза на его новую, лоснящуюся черную пару, на щегольской галстук, на двигавшиеся губы, слушал, и в его голове как-то сама собою шевелилась ленивая мысль: «Теперь все ходят в коротких сюртуках, зачем же он сшил себе длинный? Почему именно длинный, а не короткий?»

Сзади председателя послышался осторожный скрип сапог. Это товарищ прокурора подошел к столу, чтобы взять какую-то бумагу.

— Михаил Владимирович, — нагнулся прокурор к уху председателя, — удивительно неряшливо этот Корейский вел следствие. Родной брат не допрошен, староста не допрошен, из описания избы ничего не поймешь...

Что делать... что делать! — вздохнул председатель, откидываясь на спинку кресла. — Развалина... песочные часы!

— Кстати, — продолжал шептать товарищ прокурора: — обратите ваше внимание — в публике, на передней лавке, третий справа... актерская физиономия... Это местный денежный туз. Имеет около пятисот тысяч наличного капитала.

— Да? По фигуре незаметно... Что, голубушка, не сделать ли нам перерыв?

— Как знаете... Ну-с? — поднял председатель глаза на врача. — Так вы находите, что смерть была моментальная?

Да, вследствие значительного повреждения мозгового вещества...

Когда врач кончил, председатель поглядел в пространство между прокурором и защитником и предложил:

Товарищ, не отрывая глаз от «Каина», отрицательно мотнул головой; защитник же неожиданно зашевелился и, откашлявшись, спросил:

— Скажите, доктор, по размерам раны можно ли бывает судить о... о душевном состоянии преступника? То есть я хочу спросить, размер повреждения дает ли право думать, что подсудимый находился в состоянии аффекта?

«Каина» и поглядел на председателя. Только поглядели, но ни улыбки, ни удивления, ни недоумения — ничего не выражали их лица.

— Пожалуй, — замялся врач, — если принимать в расчет силу, с какой... э-э-э... преступник наносит удар... Впрочем... извините, я не совсем понял ваш вопрос...

Защитник не получил ответа на свой вопрос, да и не чувствовал в нем надобности. Для него самого ясно было, что этот вопрос забрел в его голову и сорвался с языка только под влиянием тишины, скуки, жужжащей вентиляции.

Отпустив врача, суд занялся осмотром вещественных доказательств. Первым был осмотрен кафтан, на рукаве которого темнело бурое кровяное пятно. О происхождении этого пятна спрошенный Харламов показал:

— Дня за три до смерти старухи Пеньков своей лошади кровь бросал... Я там был, ну, известно, помогавши, и... и умазался...

Однако Пеньков показал сейчас, что он не помнит, чтобы вы присутствовали при кровопускании...

Приступили к осмотру топора, которым была убита старуха.

— Крестьянин одного дня не может обойтись без топора. И ваш сосед, Иван Тимофеич, с которым вы починяли сани, показал, что это именно ваш топор...

— Не могу знать, а только я, как перед богом (Харламов протянул вперед себя руку и растопырил пальцы)... как перед истинным создателем. И время того не помню, чтобы у меня свой топор был. Был у меня такой же, словно как будто поменьше, да сын потерял, Прохор. Года за два перед тем, как ему на службу идтить, поехал за дровами, загулял с ребятами и потерял...

— Как перед богом! — продолжал он, вытягивая шею. — Ежели не верите, то извольте сына Прохора спросить. Прошка, где топор? — вдруг спросил он грубым голосом, резко повернувшись к конвойному. — Где?

Это было тяжелое мгновение! Все как будто присели или стали ниже... Во всех головах, сколько их было в суде, молнией блеснула одна и та же страшная, невозможная мысль, мысль о могущей быть роковой случайности, и ни один человек не рискнул и не посмел взглянуть на лицо солдата. Всякий хотел не верить своей мысли и думал, что он ослышался.

Подсудимый, говорить со стражей не дозволяется... — поспешил сказать председатель.

Никто не видел лица конвойного, и ужас пролетел по зале невидимкой, как бы в маске. Судебный пристав тихо поднялся с места и на цыпочках, балансируя рукой, вышел из залы. Через полминуты послышались глухие шаги и звуки, какие бывают при смене часовых.

В СУДЕ

Впервые — «Новое время», 1886, № 3814, 11 октября, стр. 2, отдел «Субботники». Подпись: Ан. Чехов.

Включено в сборник «В сумерках», СПб., 1887; перепечатывалось в последующих изданиях сборника.

«Проблески. Сборник произведений русских авторов... Издание „Посредника“. Для интеллигентных читателей». М., 1895, стр. 201—207. В этом сборнике помещены еще «Припадок», «Володя», «Тоска», «Устрицы».

Вошло в издание А. Ф. Маркса.

Печатается по тексту: Чехов, т. III, стр. 287—295.

При переизданиях правка рассказа была небольшой.

«В суде» связан с впечатлениями Чехова от летнего пребывания в 1884—1886 гг. в Звенигороде, где он замещал врача С. П. Успенского на время его отпуска. «Он здесь и принимал больных, — писал М. П. Чехов, — и в качестве уездного врача, тоже уехавшего в отпуск, должен был исполнять поручения местной администрации, ездить на вскрытия и быть экспертом в суде. В Звенигороде был и тот дом, в котором помещались все сразу правительственные учреждения и о котором один из чеховских героев говорит: „Здесь и полиция, здесь и милиция, здесь и юстиция — совсем институт благородных девиц“» (Вокруг Чехова, стр. 141—142).

В Бабкине, в доме Киселевых-Бегичевых летом 1886 г., когда там жил Чехов, устраивались с его участием шуточные судебные заседания. Юрист Н. Г. Серповский, с которым Чехов встречался летом 1886 г. в Бабкине, Воскресенске и Звенигороде, а потом в Москве, пишет в воспоминаниях: «Чехов очень интересовался деятельностью судов и вообще хорошо был знаком с судебной процедурой. Но его преимущественно занимали судебные казусы, в которых ярко подчеркивались смешные стороны быта» (ЦГАЛИ, ф. 549, оп. 1, ед. хр. 354, л. 8). И далее: «С просьбою рассказать какой-нибудь анекдот или случай, который мог бы послужить темой для рассказа, Антон Павлович обращался ко мне и к С<ергею> П<авловичу Успенскому> не один раз» (там же, л. 23).

«В суде» — одно из самых «толстовских» произведений Чехова, написанное задолго до «Воскресения» Л. Толстого (1899). В письме к Суворину от 27 марта 1894 г. Чехов признавался, что «толстовская философия» и «толстовская мораль», к тому времени переставшая его «трогать», «сильно трогала» его и «владела» им прежде, в течение 6 или 7 лет, хотя действовали на него, как полагал Чехов, не основные положения философии Толстого, а «толстовская манера выражаться, рассудительность и, вероятно, гипнотизм своего рода».

Примечательно, что, припоминая в том же письме «основные положения» толстовства, Чехов называет обличение войны и суда.

В свою очередь, автор «Воскресения» рассказ «В суде» относил к лучшим рассказам Чехова, — к «истинным перлам» (А. Б. Гольденвейзер I. М., 1922, стр. 38) и часто читал его вслух членам семьи и гостям (см. также т. III наст. изд., стр. 537). Близкие Л. Толстому люди добивались включения рассказа «В суде» в издававшиеся ими сборники. И. И. Горбунов-Посадов писал Чехову в марте 1893 г.: «Чертков писал Вам об издании некоторых рассказов Ваших, но не имел ответа. Нам очень хотелось бы издать отдельным сборничком рассказы Ваши „Страх“, „Спать хочется“, „В суде“, „Володя“ и „Тоска“. Не подумайте, Антон Павлович, что мы так наседаем на Вас, будто хотим перетянуть к себе все остальные Ваши произведения, но эти вещи из всех сборников Ваших так подошли под угол того, с чем хотелось бы нам пошире познакомить своих читателей» (ГБЛ)«Проблески».

Анонимный рецензент «Русской мысли» из сборника «В сумерках» лучшим признавал рассказ «В суде», в котором «картина суда проходит перед читателем, как живая; весь ужас рассказанного заставляет „как бы присесть или стать ниже“... перед роковою случайностью, перед возможною житейскою нелепостью... И вот такие-то нелепицы жизни автор схватывает на лету с тонким пониманием, с уменьем несколькими штрихами заставить читателя понять и почувствовать то именно, что перечувствовал сам автор по поводу случая, который сам по себе проскальзывает в жизни незамеченным, как заурядная мелочь» («Русская мысль», 1887, № 10, «Библиографический отдел», стр. 590).

К лучшим рассказам сборника «В сумерках» причислили «В суде» В. А. Гольцев («Русские ведомости», 1887, № 240, 1 сентября; подпись: Ав—в) и В. П. Буренин («Новое время», 1887, № 4157, 25 сентября).

К. К. Арсеньев достоинство рассказа «В суде» усматривал в том, что «автор сумел сосредоточить внимание читателей не на неожиданном эффекте, а на картине судебного разбирательства — на сонном, вялом равнодушии, среди которого решается судьба человека» («Вестник Европы», 1887, № 12, стр. 770—771).

А. Ф. Бычков в своем разборе сборника «В сумерках» (, стр. 51—52) ставил «В суде», как «верный список с действительности», выше таких рассказов Чехова, как «Пустой случай», «Событие», «Ведьма», но к недостаткам отнес то, что «рассказ круто обрывается».

Ф. Е. Пактовский, пересказав в своем очерке содержание рассказа, характеризует его как «тяжелую трагедию с двумя действующими лицами перед их грозным фатумом» (Ф. Е. Пактовский. Современное общество в произведениях А. П. Чехова. Казань, 1901, стр. 38).

Стр. 343. ...быстро, как обедня без певчих... — Ср. строки в рассказе Чехова «Певчие» (1884), где граф выражает желание, чтобы обедня, ради скорости, была отслужена «без певчих» (том II наст. изд., стр. 355).
Стр. 344. — молодой, безбородый кандидат на судебные должности... — Одним из прототипов этого лица, возможно, был Н. Г. Серповский. По его воспоминаниям, он прибыл весной 1886 г. в Воскресенск «по распоряжению Московского окружного суда в качестве кандидата на судебные должности для исправления обязанностей заболевшего судебного следователя» (ЦГАЛИ, ф. 549, оп. 1, ед. хр. 354, л. 2).
Стр. 345. «Каина». — «Каин» Байрона незадолго до времени создания рассказа Чехова вышел в двух изданиях на русском языке: Каин. Мистерия лорда Байрона. Перевел Ефрем Барышев. СПб., 1881; Каин. Мистерия Байрона. Перевод П. А. Каленова. М., 1883. «Мистерия» Байрона «Каин» (1821) трактует о первом в мире убийстве, затрагивая проблему виновности и наказания. Драматизм ситуации, изображенной Чеховым, состоит в том, что легендарное, книжное и мифическое убийство вызывает у товарища прокурора всепоглощающий интерес, в то время как к убийству настоящему и реальному он проявляет глубокое равнодушие.