Наступил сентябрь. Осенью у податного инспектора работы было всегда больше, чем в остальное время года. Служба требовала побывать во многих местах своего участка, а каким был участок, мы уже говорили. Бедность, бездорожье, бескультурье, забитость, болезни. А отсюда страх, ложь, обман, всегда коробившие Михаила Павловича.
Михаил Павлович в его податном участке должен был знакомиться с условиями хозяйственной деятельности налогоплательщиков и размерами получаемых ими доходов. Ему нужно было периодически посылать рапорты в казенную палату, а иногда и непосредственно в департамент, о состоянии хлебов, о видах на урожай будущего года, о густоте озимых всходов, о характере залегания снега, о ценах на хлеб, сено, картофель... Кроме того, в его обязанности входило следить за большей равномерностью обложения, наблюдать за правильностью торговли, определять причины недоимок, председательствовать в уездных податных присутствиях, производить в казначействе "внезапные свидетельства", то есть ревизии. Также он должен был удостоверять неплатежеспособность пострадавших и степень урона от стихийных бедствий - пожаров, градобития, засухи, падежа скота, наводнений.
Вся тяжесть налогов ложилась тогда на так называемое "податное" население - крестьян, ремесленников, кустарей, торговцев, промышленников.
Крестьяне уплачивали три прямых налога: государственный поземельный налог, выкупные платежи, то есть рассроченную на 49 лет плату за ту землю, которую они получили от помещиков по реформе Александра II, и земские сборы. Все вместе эти налоги назывались окладными сборами.
Огромную сумму окладных сборов правительство разверстывало по губерниям, губернии по уездам, уезды по волостям, волости по сельским общинам, сельские общины по отдельным домохозяевам. В подавляющем большинстве случаев в сельских общинах господствовала круговая порука. Сумму окладного сбора сельский (мирской) сход раскладывал на отдельных домохозяев по принятому сходом основанию, то есть принципу раскладки. При определении размера оклада или пая каждого домохозяина учитывалось абсолютно все: количество душ, работников - членов семьи, десятин надельной земли, скота и проч. Раскладочный приговор сельский староста надлежащим образом фиксировал. Податной же инспектор должен был следить за правильностью составления приговора.
Оплата окладного сбора производилась в два срока. Если домохозяин оказывался неплатежеспособным, его пай, в силу круговой поруки, оплачивала по разверстке сельская община, причем использовать наличные мирские деньги, предназначенные для иных целей, воспрещалось.
Многие авторы того времени выступали против круговой поруки: "Круговая порука,-- писал экономист Н. Бржеский,-- в самом обществе является отличным средством для всякого рода прижимок со стороны исправных и достаточных домохозяев - беднейшей части однообщественников. Под предлогом круговой поруки менее исправные домохозяева получают нередко менее того количества земли, на которое имеют право; вдовы, с малолетками или юношами сыновьями, почти всегда обижены при разделе земли; земля лучших качеств тоже достается более зажиточным крестьянам" {Н. Бржеский. Недоимочность и круговая порука сельских обществ. СПБ, 1897, стр. 412.}.
С другой стороны, круговая порука, обеспечивая казне получение окладных сборов, приводила к паразитизму лодырей и пьяниц.
Невозможность обеспечить свою семью пропитанием от своего надела и хозяйства приводила к тому, что значительная часть крестьян шла на работу к помещику.
В 1895 году у крестьянских общин Угличского уезда было 153 147 десятин надельной земли. Всех видов сборов с этой земли следовало по 1 р. 94 коп. с десятины, но собрать такую сумму не удалось, и недоплат осталось по 55 копеек с десятины.
Совсем иная картина была у дворян-помещиков. Их по уезду числилось 105, облагаемой земли у них было 48 658 десятин, и они платили не окладные сборы и денежные повинности, а сословные сборы. Эти сборы в 1895 году составляли всего лишь 2 копейки с десятины. Иными словами, мужик платил поземельных сборов почти в сто раз больше, чем барин за такое же количество земли. Недоимок за помещиками в этом году не значится, видимо, их не было {Свод сведений о поступлении и взимании казенных, земских и общественных окладных сборов за 1895--1899 гг. по отчетам податных инспекторов. СПБ, 1902, стр. 69 и 313.}.
С неисправным плательщиком, членом общины, сельский староста, как представитель власти, мог поступить очень жестоко. Он мог отобрать полевую землю, наложить арест на любые денежные суммы, принадлежащие недоимщику, мог определить к нему опекуна, без разрешения которого неплательщику "не дозволяется отчуждать что-либо из его имущества". Староста мог продать движимое имущество недоимщика с торгов, для чего имел право произвести опись и оценку его, сдать в аренду надел полевой земли неплательщика, отобрать полевые угодья и даже весь его надел, продать строения, не составляющие первой необходимости, и так далее. Законом не допускалась лишь продажа икон, знаков отличья, ежедневной одежды и совершенно необходимой домашней утвари, земледельческих или промысловых орудий, продовольствия и топлива на три месяца, последней коровы, семян для засева.
Хозяйства с подворным, наследственным владением землею, то есть порвавшие с круговой порукой, находились далеко не в лучших условиях. За недоимку у них могли продать с публичного торга весь их подворный участок {К. А. Касьянов. Памятная книжка сельского старосты при взимании окладных сборов с надельных крестьян сельских обществ по канону 23 июня 1899 г. М., 1900.}. Страшным бичом, вселявшим в крестьян ужас, была пеня.
Михаил Павлович, как уже сказано, был воспитан в принципах гуманизма. Но что он мог один сделать против всей этой громады? Будучи малым винтиком огромной машины, он оправдывал себя лишь тем, что неизменно в вопросах налогообложения становился на сторону налогоплательщиков. Неимущим он предоставлял возможные льготы, содействовал в освобождении от уплаты непосильных налогов, ходатайствовал перед казенной палатой о сложении с бедноты налоговых тягот.
На склоне лет Михаил Павлович рассказывал автору этой книги, что были отдельные случаи, когда, видя безысходную нужду и горе в крестьянской избе или в лачуге ремесленника, он давал свои деньги на оплату мужицкого долга казне, соблюдая, конечно, при этом строжайшую конфиденциальность.
Приближалась осень. Вспомнив, что в Мелихове идет ремонт, Михаил Павлович писал Марии Павловне: "... ну, что, как у вас с печами? Теперь должно быть у вас разгром такой, что страсть! Я, признаться, собирался в Мелихово и случай был приехать еще в августе, да как вспомнил, что там у вас в переделках только помешаю, то и отложил попечение...
У нас дожди и холода. Овес пророс, и, вообще, гадость какая-то. Но все так зелено, точно шпинат, ни одного еще желтого листка на деревьях. Должно быть, сразу на севере они падают. Волга стала суровой, серой, неприветливой, но еще более величественной.
Холера по малости все выхватывает жертву за жертвой: умер папашин знакомый Калашников, вымерла семья Лавровых и т. д. Сначала я трепетал, а потом как-то привык.
Третьего дня были у меня гости: весь Окружной Суд с председателем во главе, с членами и с прокурором {Это были члены выездной сессии Кашинского окружного суда.}. Пришли сами, так сказать, считают однокашником меня по образованию. Это так мило с их стороны. Были и дамы и девицы. Пальца просунуть негде было. Танцы продолжались до третьего часа" {Письмо от 5 сентября 1894 г. Гос. биб-ка им. Ленина.}.
Отвечая Михаилу Павловичу на его письмо, Мария Павловна так писала о своих невзгодах: "Ну, брат, в таком положении,-- весьма неприятном,-- еще никогда не была! Представь себе: вот уже третья неделя, как у нас перекладывают печи, перестилают полы, оклеивают и красят все, что только можно окрасить. Печники мешают плотникам, плотники - малярам, а папаша всем. Но дело далеко еще не окончено. В нашем распоряжении только одна мамашина комната, не считая отцовской, ибо он один там не изменяет обстановки, живет... Во флигеле еще полы не высохли, и я боюсь, чтобы Антон не приехал скоро, негде ему будет жить {А. П. Чехов уехал в Таганрог и Феодосию, потом за границу, откуда вернулся только 19 октября.}. Рожь и овес и ячмень удалось давно уже очень скоро и удачно собрать. В поле осталось еще не скошенным просо, чечевица и конопля, картофель почти весь сгнил, огородина не убрана - причиной всему этому непрерывный дождь при 3R тепла. Грязь невылазная, а постоянно приходится посылать то за песком, то за лесом, то на станцию... На все дела я одна! Измучилась страшно, не сплю ночи, глаза горят и сил положительно нет. О себе некогда думать... Не успеваешь перебегать от одних рабочих к другим. Ведь шесть специальностей у нас в настоящую пору... кроме домашних и полевых работ. Я переутомилась совсем. Боюсь еще и Антон доволен не будет. Никогда мне еще так не хотелось уехать и бросить все, чтобы не возвращаться больше!
Если бы все шло хорошо - без препятствий, я бы не роптала...
" {Письмо от 7 сентября 1894 г. Архив автора.}.
В тот же день, когда Мария Павловна писала это письмо младшему брату, Павел Егорович так отзывался о ней сыну Александру: "Маша в хозяйстве неоцененная по полевым работам. Распоряжение Ея весьма замечательное умное и спокойное. Слава Богу, она всякого мужчину за пояс заткнет. Антоша перед ней благоговеет. А мы только удивляемся ее уму и распорядительности" {Архив автора.}.
К сожалению, мелиховское хозяйство, вызвавшее теперь похвалы старика, не удержалось на этом уровне и в ближайшее же время стало все больше хиреть.
В сентябрьские дни 1894 года Чеховых посетило горе. "Милый мой Миша! - писал Павел Егорович младшему сыну. - Дядя твой Митрофан Георгиевич скончался 8 сентября, после трехмесячной болезни. Оплакиваем его смерть..." {Письмо от 11 сентября 1894 г. Гос. биб-ка им. Ленина.}
Это была тяжелая утрата. Михаил Павлович очень любил своего таганрогского дядю за доброту к каждому, с кем бы он ни встречался. Не было людей, обиженных им. Не было людей, хоть за что-нибудь рассердившихся на него. Митрофан Егорович умер от истощения. Он наложил на себя такой пост, какого его уже подорванный постами организм не выдержал.
В сентябре же Михаил Павлович узнал о прибавлении семейства у брата Ивана. Он послал ему письмо: "Поздравляю тебя, Ванюха, с сыном. Дарю ему на зубок рубль серебряный, а роженице - червончик. Дай Бог ему процветать. Теперь значит, тебе есть кого за уши драть! Экий ведь счастливец!
Твое длинное, прекрасное письмо, скажу откровенно, наполнило мою душу таким славным чувством, так хорошо стало, что и сказать не умею. Чувство виновности, брат, преследует всех отцов в мире: это своего рода дань, которую при появлении нового человека в свет каждый отец приносит в противовес мучениям матери. Я бы не удивился, если бы ты в одних подштанниках побежал бы по Басманной и орал во все горло: у меня сын! Я бы орал. А за Соню {Соня - жена Ивана Павловича Софья Владимировна.} ты не бойся... Гораздо важнее для меня строчки: "Мальчишка крепкий, сильный с громадными ручищами". А по сему - ура! С вашей милости бутылочку шампанеи,-- и свинья ты будешь, если не напоишь меня пьяным.
Об Мелихове я знаю меньше твоего: никто даже строчкой не обмолвился {Это письмо Михаил Павлович послал до получения письма Марии Павловны от 7 сентября 1894 г.}. Я же не езжу по двум причинам: во-первых, каждая поездка стоит дороже дорогого, а во-вторых - тоска мне в Мелихове. Правда, не сладко мне иной раз одинокому и здесь, и даже кое-когда положительно становится страшно одному спать... Ничего умнее я не мог сделать, как купивши рояль. Сижу себе поигрываю... Пописываю. Книжка моя в свет уже вышла {В наше время словарь упомянут в книге И. М. Кауфмана "Словари и Энциклопедии", вып. 1. М., 1937, стр. 70. Чехов Мих. Закром. Словарь для сельских хозяев, 1895.}.
Жениться не думаю, и по всей вероятности никогда, брат, не женюсь. Не испытаю я, значит, всей поэзии страданий и радостей, которые испытал ты. На мой взгляд - это единственные разумные страдания и радости, ибо все прочее - тлен и суета. Для меня, для которого нет идеала ни в деньгах, ни в известном общественном положении,-- одним словом ни в чем, что составляет идеал для других,-- все идеалы, вся поэзия жизни сводится именно к семье. С самых ранних лет, точно институтка, я уже составил себе идеал жены, сына, дочерей - вот почему до сих пор я холостой. Ты не задавался вероятно такими вопросами, ты поступал так, как приказывало тебе сердце,-- и у тебя вышло все просто и хорошо. И вот почему не удивил ты меня описанием своих мучений и страданий. За них я отдал бы все, всю жизнь. Эти страдания и мучения зато и оплачиваются хорошо, оплачиваются так, что от радости кружится голова: у тебя есть сын.
Прощай, милый. Будь здоров и ты, и жена, и твой новый, маленький сынок. Мишель" {Письмо от 9 сентября 1894 г. Архив автора.}.
В этом письме привлекает внимание фраза Михаила Павловича: "Тоска мне в Мелихове". Подобная нотка впервые появляется в его настроении. По-видимому, это настроение было вызвано в первую очередь тем, что в Мелихове он не застал Антона Павловича, уехавшего на полтора месяца в Крым и за границу, о чем Михаил Павлович перед отъездом из Углича не знал. Из Мелихова подолгу не было писем, и это усугубляло невеселое состояние Михаила Павловича. Но у него был выход - литературная работа и музыка. Известно, что различные его юморески, наречения и всякие мелочи печатались в журнале "Стрекоза". По-видимому, он изредка печатался и в "Ярославских губернских ведомостях". Известно также, что в этот период он печатал свои статьи в газете "Новое время".
Тою же осенью в России произошло крупнейшее событие. Умер царь Александр III. Все передовые люди облегченно вздохнули: появилась надежда на лучшее будущее, на то, что Россия станет культурной европейской страной. Многие ожидали политических реформ, а люди, причастные к литературе, мечтали, в первую очередь, об отмене свирепствовавшей цензуры. Но, как известно, этим чаяниям тогда не суждено было осуществиться.
Одним из первых распоряжений нового царя Николая II был указ, носивший название "Порядок ношения траура". Указ этот со всею скрупулезностью перечислял, какие черные платья и где должны были носить придворные и непридворные дамы, с какими знаками траура должны были появляться в общественных местах сановники и чиновники от министра до последнего писца. Как получивший высшее образование, Михаил Павлович на государственной службе пользовался привилегиями особ VI класса. Про них было сказано так:
"Чинам пятого, шестого и седьмого классов дозволяется употреблять для лакеев черную ливрею".
В ближайший же свой приезд в Мелихово Михаил Павлович с братом Антоном потешались, изображая, как Михаил Павлович в своем мундире шестого класса едет по угличской грязи в тарантасе, на запятках которого стоит его воображаемый лакей в черной ливрее.
При восшествии на престол царя Николая II был объявлен манифест, который давал различные льготы как осужденным преступникам, так и по линии имущественной и, в особенности, по налогообложению.
Длинный перечень статей, которыми прощались недоимки и прочее, вызвал у Михаила Павловича усиленную работу по службе. Ему много пришлось изъездить по Угличскому уезду в эту осень 1894 года.
В те же осенние дни Михаил Павлович был в Угличе вовлечен в круговорот земских выборов, бывших тогда ареной интриг, сведения личных счетов и делания карьеры. Позже он обрисовал эти выборы в повести "Судьба" {М. П. Чехов. Свирель. Повести. СПБ, 1910.} во всей их неприглядности, которой он был свидетелем.
Герой рассказа Касьянов, то есть сам Михаил Павлович, и предводитель дворянства Веребьин, метивший в председатели земской управы, приехали к исправнику. Они застали массу гостей. Земские деятели сошлись здесь для предварительных совещаний.
- Поздравляю Вас, поздравляю,-- сказал исправник Веребьину,-- все решено, вам поднесут все белые шары.
Вечером земский начальник сказал Касьянову:
- Вы думаете, что мы сегодня пили шампанское не на веребьинские деньги? Такие выборы для Веребыша позорны, а для господ выборщиков неприличны.
из Углича.
Его ждали 8 ноября на день именин, да так и не дождались. Вот каким письмом Павел Егорович приветствовал младшего сына: "Милый Миша! Сего дня день твоего ангела. Мы в присутствии нашей семьи вспомнили о тебе, что тебя с нами нет за столом, на котором лежал душистый пирог, мы разделили его, и прежде всего выпили за твое здоровье по единой с большим удовольствием, желая тебе от Бога всего хорошего и полнейшего здравия. Письмо мамаша от тебя получила... {Это письмо не сохранилось.} Очень желает, чтобы тебя перевели в Ярославль, потому что сообщение будет с нами лучше и удобнее... {Предполагалось, что должность податного инспектора в Ярославле станет вакантной.}
Антоша приехал из заграницы, пишет теперь в отдельном доме {В новом флигеле.} при горящем камине. Посетителей теперь никого нет, дорога скверная, ни возом, ни саньми, снегу нет, ехать мучительно плохо, но все таки Маша каждую неделю ездит в Москву, а к воскресенью возвращается... {Мария Павловна преподавала в частной женской гимназии Л. Ф. Ржевской.} У нас теперь открылась школа, учатся читать грамоте домашняя прислуга Анютка и Машутка. Преподают им педагоги: Маша и Антоша"... {Письмо от 8 ноября 1894 г. Гос. биб ка им. Ленина.}
Время шло, а съездить в Мелихово Михаилу Павловичу все не удавалось. Сейчас, во второй половине ноября, он должен был собрать по уезду материал и послать в Казенную Палату сводку об уровне цен и общем экономическом состоянии его участка.
Эта сводка сохранилась, и мы приводим ее полностью. Она написана на бланковой бумаге и датирована 17 ноября 1894 г.:
"Его Превосходительству Господину Управляющему Ярославской Казенной Палатою.
Имею честь сообщить Вашему Превосходительству об условиях существования в г. Угличе:
Цена пуда муки ржаной. . . . . 50--60 к.
Цена пуда муки крупчатки. . 2 р.
" " говядины. . . . . . . 3 р. --3-50 к.
" " сажени дров. . . . 3 р. 40 к.
" пуда керосина. . . . . . . 1 р. 30 к.
" за квартиру в 4 комнаты
наиболее дешевая - 24 р. в год,
наиболее дорогая - 180 руб. в год.
Дороговизны не наблюдается. Перемежающейся лихорадки нет.
Относительно каких-либо изменений в делопроизводстве Податных инспекторов и в их сношениях с лицами и учреждениями - ничего нового сообщить Вашему Превосходительству не имею. -
И. д. Податного Инспектора М. Чехов" {Гос. архив Ярославской области, ф. 100, оп. 1, ед. хр. 2417. Управляющий Ярославской казенной палатой А. А. Саблин состоял в чине коллежского советника, однако форма требовала обращения к нему, как к генералу.}.
Лишь 23 ноября 1894 года Михаил Павлович смог приехать к семье на шесть дней. Это была мучительная езда по замерзшей, кочковатой, бесснежной дороге. Зато свидание братьев было, как прежде, интересным. Антон рассказывал о загранице, о красавице Аббации, о Миланском соборе, о Генуе, Ницце, Париже. Михаил посвящал Антона в жизнь захолустья. По-видимому, Михаил Павлович в этот свой приезд подарил брату Антону экземпляр вышедшего в свет словаря "Закром". Он сделал на книге такую дарственную надпись: "Антоша, прими сей бедный плод усердного моего труда, как дань глубочайшего почтения к твоим личным качествам и к твоему высокому таланту. Преуспевай и добродетелью украшайся! Скромный автор" {Сборник "Чехов и его среда". Л., Академия, 1930, стр. 394.}. Ныне этот экземпляр хранится в библиотеке имени А. П. Чехова в Таганроге.
Распродажа словаря "Закром" шла чрезвычайно туго. Михаилу Павловичу удалось разослать по заявкам только несколько десятков экземпляров. "Русская мысль" почему-то долго не рекламировала книгу. Автор решил прибегнуть к помощи своего старшего брата Александра, жившего в Петербурге. Ал. П. Чехов поместил в газете "Новое время" рецензию о словаре. 3 января 1895 года он так писал брату Михаилу в Углич:
"Чиновный Мшпа! Вставь в рамку за стекло и повесь на ворота в назидание всему Угличу для Нового Года. Пусть знают обыватели, какой у них податной инспектор!.."
К письму приклеена вырезка из газеты с рецензией, в которой Александр Чехов рассказывает о содержании книги.
"Закром" продавался слабо. Все же за несколько лет весь тираж разошелся, и в 1907 году Михаил Павлович уже в Петербурге выпустил второе издание книги под названием "Полная чаша".
Михаил Павлович возвратился из Мелихова в Углич 30 ноября. Вновь потянулась длинная вереница дней, похожих один на другой.
В конце декабря Михаил Павлович получил письмо из Рязани от владельца писчебумажного магазина И. Ф. Жиркова, в котором тот извещает, что изданный им в 1890 году тиражом в 10 000 экземпляров рассказ Михаила Павловича "На берегу моря" наполовину разошелся.
"Я с удовольствием,-- писал Жирков, - издал бы еще что-нибудь подходящее из Ваших произведений. Не будете ли Вы любезны - рекомендовать мне что-нибудь" {Архив автора.}.
Ответ Михаила Павловича остается неизвестным.
Однажды к молодому податному инспектору пришел живший в Угличе на покое бывший попечитель Туркестанского учебного округа тайный советник И. А. Забелин. Старик принес кипу английских и французских журналов, которые он, как тайный советник, получал без цензуры.
- И Вы можете еще,-- воскликнул он, пожимая руку,-- спокойно жить при таком возмутительном режиме, как у нас?.. И Вы можете еще мириться с таким подлым правительством? Вот, прочтите-ка, что пишут здесь про наших сатрапов, да про Ивана Кронштадского! Ведь это Азия! Народная истерия!.. {М. П. Чехов. Вокруг Чехова, стр. 275.}
Генерал Забелин, давший возможность Михаилу Павловичу познакомиться с западной, демократической прессой, расширившей политический кругозор молодого человека, оставил у него по себе самые светлые воспоминания.
В те времена в Угличе жило еще несколько человек, получивших высшее образование, но об отношениях Михаила Павловича с ними какие-либо сведения отсутствуют. Зато известно, что ему довелось встречаться в Угличе с другими интересными людьми.
В 1863--1864 годах в Польше вспыхнуло восстание, жестоко подавленное русскими войсками и полицией. В расправе над повстанцами особо отличился виленский генерал-губернатор Муравьев, получивший за это прозвище "Вешателя" и графский титул. Многие поляки из числа восставших были судимы и сосланы в глухие уголки России, в том числе и в Углич. С одним из сосланных Михаил Павлович и сдружился. Старик с тоской рассказывал ему о днях своей молодости, о красавице невесте, о том, как прекрасна его милая Польша.
Старый поляк был часовщиком, но любил пофилософствовать и всегда радовался, когда Михаил Павлович заходил к нему. Рассказывая об этом поляке Антону Павловичу, Михаил Павлович, умевший хорошо имитировать, так подражал его польскому говору: "ТАки чАсы з маенцником, хСдзе, хСдзе..."
Был у Михаила Павловича в Угличе и другой знакомый - балкарец Сафар Измаилович Урусбиев. Это был несчастный человек, оторванный властями от своих любимых кавказских гор, от семьи и сосланный в Углич навсегда, пожизненно. Семь лет спустя Михаил Павлович описал Сафара Урусбиева в своем рассказе "Преступник" {М. П. Чехов. Очерки и рассказы. СПБ, 1905.}.
Иногда Сафар Урусбиев навзрыд рыдал от тоски по родине. Он служил угличским лесничим. Михаил Павлович близко сдружился с ним, это был интереснейший собеседник.
Антон Павлович с живым участием слушал повесть брата Михаила об этом балкарце и о его неудавшейся жизни. Это он, Антон Павлович, посоветовал брату написать рассказ.
"Непочатый угол" {Газета "Новое время" от 23 апреля 1902 г.}, где касался вопроса о рациональном использовании казенных лесов и о хищническом истреблении лесов кулаками и браконьерами.
Когда Михаил Павлович по делам службы заезжал в Ярославль в казенную палату, он встречался там со своим начальником - А. А. Саблиным. В минуту откровенности Саблин посвятил молодого податного инспектора в свою семейную драму. Михаил пересказал ее Антону Павловичу. Он вспоминает об этом в одной из своих книг: "... это я привез ему из провинции сюжет его рассказа "Супруга". В нем выведена почти в подробностях несчастная семейная жизнь бывшего управляющего Ярославской казенной палатой Ал. Ал. Саблина. ... Этот рассказ почти биография покойного Саблина" {М. П. Чехов. Антон Чехов и его сюжеты. М., 1923, стр. 124.}.
Михаил Павлович был очевидцем довольно интересных зрелищ. Это выставки невест, которые устраивались два раза в год, на церковные праздники крещения - 6 января - и преполовения, после пасхи. Зимние выставки происходили на торговой площади, весенние - в городском саду. Михаил Павлович любил присутствовать на этих традиционных гуляниях, ему нравились веселье, шум, красочность и, одновременно, наивность таких своеобразных смотрин.
Крестьянское население уезда съезжалось почти все поголовно в город. Взрослые девушки - "невесты" одевались в лучшие свои наряды. Основной целью было - одеться побогаче. Не редки были случаи, когда "невеста" должна была терпеть холод в кисейном платье, в соломенной шляпе и с зонтиком от солнца.
"Невесты" становились в ряды, а молодцы - "женихи" - гурьбой ходили мимо них. После двухчасовой "стоянки" выставка оканчивалась, и крестьянская молодежь начинала кататься.
Выставки невест носили название "столбы", вероятно, от того, что "невесты" должны были стоять без движения в течение двух часов. После каждой выставки в деревнях игралось несколько свадеб. Михаилу Павловичу, разъезжавшему по уезду, нередко приходилось наблюдать свадьбу, где невестою была девушка, показывавшая себя на "столбах".
Зимняя выставка невест этого, 1895 года, прошла шумно, весело. Через неделю наступил Татьянин день. 12 января Михаил Павлович писал Марии Павловне из Углича: "Сейчас, Машета, ты, должно быть, с именинницей Танькой {Т. Л. Щепкина-Куперник.} справляешь нашу общую именинницу Татьяну университетскую. А я сижу дома. Здесь есть наши москвичи, да неинтересные, а интересные люди, с кем бы можно праздновать,-- все из других университетов, следовательно - сиди Дема дома.
говорили, что он - "Личарда верная слуга".} к утреннему поезду... Приеду с злостным намерением, чтобы ты взяла меня назад в Москву и поводила меня по театрам и тому подобным заведениям, а то я уже шерстью оброс и душа моя жаждет изящных наслаждений. О моем приезде дедушке {Дедушка - Михаил Алексеевич Саблин, член редакции журнала "Русская мысль", брат Саблина - управляющего Ярославской казенной палатой. М. П. Чехов опасался, что М. А. Саблин сообщит брату в Ярославль, если узнает, что М. П. находится в Москве.} ничего не говори, а то мой Саблин, кажется, обижается, что я у него не спрашиваюсь, хотя и ничего не имеет против моих поездок домой. Это не сукин сын Потемкин {Потемкин - управляющий Московской казенной палатой, под начальством которого Михаил Павлович прослужил полтора года.}. И еще просьба; колоссальная. Помни, что ты женщина, а женщина все может. Дело вот в чем: Ярославский податной, кажется, скоро уйдет; его место было раньше обещано мне, а теперь вдруг стали ходить слухи, что Ярославль отдадут Ростовскому податному, а меня посадят на княжение в Ростов. Все зависит от Саблина. Говорю прямо: в Ростов не пойду, довольно я в Алексине нагоревался, а Ростов как Алексин. Влияй, душа моя, в этом смысле на дедушку. Ну, что толку в железной дороге (в Ростове. - С. Ч.), если не с кем слова сказать!
Хвастаюсь... у меня в Угличе уже 12-й день ежедневная почта ходит, и мы каждый день газеты читаем. А была только два раза в неделю. Гы-и!
Если увидишь Лаврова, поспытай у него всю правду о Словаре, как он идет, а то ведь Антон никогда не скажет".
Почта, о которой упоминает Михаил Павлович, стоит того, чтобы привести здесь отрывок из его статьи "Ежедневная почта" {Газета "Новое время" от 3 мая 1902 г.}.
"После неизбежной переписки,-- сообщает Михаил Павлович,-- оказалось, что мы, граждане (города Углича. - С. Ч.), за удовольствие иметь ежедневную почту должны внести в казну единовременно 464 рубля из своих денег. По поручению предводителя дворянства эти деньги собирал по подписному листу я, и не скажу, чтобы это было приятно. Таким образом, из-за каких-нибудь четырехсот рублей город в 10 000 жителей десятки лет оставался без ежедневной почты..."
Упомянутая Михаилом Павловичем в письме к сестре Татьяна Львовна Щепкина-Куперник в начале 1895 года сыграла значительную роль в семье Чеховых. Как известно, И. И. Левитан поссорился с А. П. Чеховым из-за рассказа "Попрыгунья", в котором Чехов вывел женщину, несколько напоминающую приятельницу Левитана С. П. Кувшиникову. В лице художника Рябовского он в какой-то мере изобразил Левитана. Оскорбившись, Левитан хотел вызвать Чехова на дуэль. Чехов отрицал свою вину. Ссора продолжалась почти три года и была ликвидирована Татьяной Львовной, которая на второй день нового, 1895 года привезла Левитана в Мелихово мириться. Художник и писатель протянули друг другу руки, и мировая была закреплена уже в Москве шампанским. Едучи 22 января из Углича в Мелихово, Михаил Павлович в Москве прихватил с собою Левитана, чтобы окончательно, начисто изгнать следы ссоры.
Марии Павловне записку: "Побывай у меня во вторник, надо поговорить насчет постройки. У меня есть план". Речь здесь идет о составленных Михаилом Павловичем планах бани и каретника, которые предполагалось строить.
Вернувшись после этой увеселительной поездки в Углич, Михаил Павлович опять взялся за свои служебные дела.
Прошел уже год со дня переезда его на постоянное жительство в Углич. Естественно, круг его знакомых за это время расширился. Он познакомился с местным помощником исправника Павлом Александровичем Строевым, с его женою Верой Аполлосовной и двумя их взрослыми дочерьми Леночкой и Оленькой, очень красивыми девушками. Михаил Павлович любил бывать у них.
П. А. Строев был порядочным человеком. Про него рассказывали, что он спас почтового чиновника Сергея Эдуардовича Папендика. Во время обыска у Папендика Строев незаметно положил себе в карман запрещенную книжку, которая, если бы попала в руки сыщиков, стала бы неоспоримой уликой.
П. А. Строев был большим любителем старины, принимал участие в создании угличского музея. В поздние годы был неоднократно избираем в члены музейного комитета.
"Миша прислал письмо: едет в Мелихово".
На этот раз Михаил Павлович ехал в Мелихово потому, что там строились баня и каретник по его чертежам. Мария Павловна принимала энергичное участие в этой постройке, вся организационная сторона лежала на ней. Выражаясь языком современным, Михаил Павлович был проектировщиком и конструктором, а Мария Павловна - прорабом.
Антон Павлович уже давно подумывал о покупке нового тарантаса взамен двух старых, прохудившихся. Он писал по этому поводу в Москву Марии Павловне: "Если ты съездишь... и посмотришь тарантас, то это будет недурно даже в смысле гешефта, так как покупать в Москве выгоднее, чем у Бахмарина" {Письмо от 2 марта 1895 г. Бахмарин - торговец каретными, железо-скобяными и шорными товарами в Лопасне.}.
Узнав об этом желании брата, Михаил Павлович обещал ему купить тарантас в Угличе, где славились тогда тарантасы, телеги, дуги и прочие изделия для конного транспорта.
Михаил Павлович пробыл в Мелихове, вероятно, меньше недели. Он проверил работу плотников, кровельщиков и печников. Баня была закончена уже после его отъезда в Углич, в середине марта, а несколько позднее закончили и каретник.
"плену". 29 марта он отправил следующее письмо в Мелихово: "Поздравляю вас, господа, с праздником. Вот осада, так осада! Делать нечего, сижу сложа руки, стремлюсь в Мелихово, но ни за какие деньги не везут. Вчера путался-путался с лошадьми,-- просто горе, да и только. Почта опаздывает страшно. Воображаю, что делают у вас скворцы! У нас по городу уже ездят на колесах.
Тарантас заказал за 60 руб. корзиночкой {Кузов тарантаса был сплетен из лозы.}. Готов будет через неделю после первого парохода, с которым из Нижнего ожидают вятские дрожины. Есть и готовые тарантасы, но если уж делать, так делать. Кузов, оси и колеса уже готовы. Остановка за дрожинами, а вставлять березовые дрожины не хочется. Лучше подождать каких-то "дужных".
Сбрую на три лошади, отличную, с тремя хомутами, седелкой и гужами самым добросовестнейшим образом берутся сделать за 80 рублей, но подлецы на рассрочку не соглашаются. Чудные сбруи показывали мне. С бляшками брать не советуют даже сами шорники. Забыл: еще при этом же 3 уздечки. Одним словом - сесть и поехать. Но как быть и что предпринять? Заказывать, или нет? А что за чудесные беговые дрожки здесь делают! Дугу подарю сам и за тарантас 10 руб. на себя принимаю, а 10 считаю за вами.
До чего скучно, до чего грустно и до чего все здесь моветоны! {Моветоны - дурно воспитанные люди (фр.).} С 1-го мая возьму отпуск на 2 месяца - готовьте помещение! И с каким же аппетитом прогощу у вас, уже не боясь, что надо ехать домой и что там что-нибудь может без меня случиться.
Ну, что конюшня? Тепла ли баня? Мишель-Вермишель.
"
В эти весенние дни Антон Павлович, наблюдая сестру Марию Павловну, дал очень верную оценку ее трудам по хозяйству и самому хозяйству. Он писал Суворину: "Маша уже работает в парниках и цветнике, утомляется и постоянно сердится... Куда сбывать яблоки и капусту, если имение далеко от города, и из какой материи шить платье, если рожь вовсе не продается и у хозяйки нет ни гроша. В имении трудом рук своих и в поте лица прокормиться можно только при одном условии: если будешь работать сам, как мужик, невзирая ни на звание, ни на пол. На рабах теперь не выедешь, надо самому браться за косу и топор, а если не умеешь, то никакие сады не помогут. Успех в хозяйстве, даже маленький, в России дается ценою жестокой борьбы с природой, а для борьбы мало одного желания, нужны силы телесные и закал, нужны традиции - а есть ли все это у барышень? Советовать барышням заниматься сельским хозяйством - это все равно, что советовать им: будьте медведями и гните дуги" {Письмо от 30 марта 1895 г.}.
Как видно, Антон Павлович теперь был самым определенным образом против того, чтобы сестра занималась сельским хозяйством. Но Мария Павловна, подогреваемая щедрыми похвалами приезжавших знакомых, продолжала вести хозяйство.
Весна была в разгаре. Несмотря на отчаянную погоду, Михаилу Павловичу неизвестно как удалось все же вырваться. Прожив в Мелихове около десяти дней, Михаил Павлович, конечно, не сидел сложа руки. Он делал то, что Марии Павловне было не под силу. Антону Павловичу он горько жаловался на свое житье-бытье в Угличе. Брат посоветовал ему обратиться за содействием к Суворину. Сразу же по возвращении в Углич Михаил Павлович написал Суворину: "... уже пять лет я на службе, но самые лучшие годы моей жизни протекли в такой глуши, о которой можно только вспоминать как о кошмаре. Если бы я умел играть в карты или пить водку, быть может я и удовлетворялся бы такой жизнью, которую вижу перед собою уже шестой год. Теперь, когда мне уже 30 лет, я все чаще и чаще задаю себе вопрос, зачем я окончил курс в университете, для чего я знаю языки, для чего мне открыто кое-что и природой, и воспитанием, когда все это в той жизни, которую я веду, служа в глуши, мне не только не нужно, но даже и неудобно. Положение самое безвыходное: я чувствую, как с каждым днем меня все более и более затягивает эта жизнь"... {Письмо от 12 апреля 1895 г. ЦГАЛИ.}.
Дальше Михаил Павлович просил Суворина походатайствовать в министерстве финансов о переводе его куда-нибудь в более крупный, культурный город.
"Марья Павловна. Я получу отпуск с 25 мая и только на один месяц, чтобы поспеть назад к приезду нового управляющего {А. А. Саблин в апреле 1895 г. тяжело заболел и вскоре умер.}. Если мы выедем 5-го июня, то, значит, проездим всего двадцать дней, хотелось бы побольше... Высчитай все тарифы по железной дороге, на пароходе и т. д. туда и обратно, приложи к этому 30 рублей на коляску по Грузинской дороге и сообщи мне, сколько все это обойдется для двоих. Мне это важно для некоторых соображений.
Получили ли тарантас? Не обломали ли в дороге крылья? Понравился ли он? Что насчет сбруй? Пока я в Угличе, обзавестись вам не мешало бы. Цена тройке 80 рублей".
25 мая Михаил Павлович получил отпуск и поехал в Мелихово.
В этот свой приезд он привез брату из Углича подарок. Вот как он описал предысторию этого подарка много лет спустя: "Я был совершенно одинок, был прислан в Углич на службу и жил в двух комнатах нахлебником у старообрядки Устиньи Никодимовны. Она обижалась на меня за то, что я ел в пост скоромное, но относилась ко мне как мать, кормила меня из посуды еще прошлого века и любила меня за то, что я ковырялся у нее на огороде. Как-то летом я копал грядку и выкопал оттуда какой-то старый, заржавленный предмет.
- Это светец! - объяснила мне Устинья Никодимовна. - В прежние времена в церковь-то ходили со своим светцом. Прибьют его молотком, свечку вставят, а потом, как домой идти, клещами назад вытянут" {Рассказ "Ворон". Газета "Новое время" от 25 декабря 1903 г.}.
Писатель очень дорожил этим бокалом. Он поставил его на свой письменный стол и держал в нем карандаши и ручки. Бокал и поныне стоит на письменном столе в кабинете А. П. Чехова в его доме в Ялте.
3 июня Павел Егорович записал в своем дневнике: "Поехали путешествовать Маша, Миша и Ваня".
Втроем они приехали в Таганрог повидаться с родными. Дальше Михаил Павлович с Марией Павловной отправились через Новороссийск в Батум, Тифлис и затем по Военно-Грузинской дороге. В сохранившемся паспорте Михаила Павловича имеется штамп прописки в Минеральных водах 20 июня 1895 г.
В конце месяца в дневнике Павла Егоровича появилась запись: "Июнь. 28. Ночью приехали с Кавказа Маша и Миша".
А Иван Павлович так извещал об этом свою жену Софью Владимировну: "Вчера приехали Миша и Маша худые, усталые, измученные, но в то же время жизнерадостные, весьма довольные своей поездкой. Жили они дольше всего в Кисловодске около подлых Ессентуков" {Письмо от 2 июля 1895 г. Архив автора.}. По-видимому, Михаил Павлович взял себе дополнительный отпуск, потому что задержался в Мелихове еще на три недели.
"Молотилку Мишка поставил".
Но, к сожалению, старушка молотилка проработала недолго. Ей требовался капитальный ремонт. Уезжая через два дня в Углич, Михаил Павлович писал Марии Павловне из Москвы: "Я изыскал всю Москву и колеса нигде не достал.
... Страшно злюсь, что кончился отпуск и что не могу быть полезен" {Письмо от 20 июля 1895 г. Гос. биб-ка им. Ленина.}.
В эти дни в Мелихове гостили четыре девушки: Т. Л. Щепкина-Куперник, две таганрогские двоюродные сестры братьев Чеховых - Саша и Леля и подруга детства Саша Селиванова. Естественно, Михаилу Павловичу страшно не хотелось уезжать из Мелихова. Чувствуя это, Татьяна Львовна сочинила от имени всех барышень стихотворение и послала его вдогонку Михаилу Павловичу в Углич. Вот его несколько сокращенный текст:
С отчаянием взывают девы,
О, Миша, Миша, где Вы, где Вы?
Здесь все: и голуби на крыше,
И вздохи мамочки тайком,
Понятным сердцу языком.
Стихи в альбоме милой Маши,
Воспоминанья длинной Саши,
И на стенах рисунки Ваши,--
Нам каждый миг и каждый час.
Не так нас веселит природа,
Когда в ней нету места Вам,
И ягоды из огорода
Когда ж, тоску сердец утиша,
Ты, наконец, к нам прилетишь,
О, Мишенька, всем Мишам Миша,
О, лучший Мишенька из Миш!"
15 августа Мария Павловна отмечала день своих именин. В этот день Михаил Павлович писал ей из Углича: "Поздравляю тебя, Маша. Желаю многого и даже неисполнимого. Желаю, чтобы у тебя на пруду ходили пароходы, которые не ходят теперь по Волге, чтоб им и ей пусто было... {Стояло летнее мелководье - межень.} 22-го я обязательно выезжаю к Вам на лошадях и 23-го буду на Лопасне... Антону кланяйся, благодари за услугу {В конце июля Суворин приезжал в Мелихово. По-видимому, А. П. Чехов вновь просил его похлопотать о переводе брата в Ярославль.}. Распоряжение о выдаче тебе через дедушку {Т. е. через редакцию журнала "Русская мысль".} ежемесячного содержания по 30 рублей в месяц, считая с 1 сентября уже сделано, так что с этой точки ты можешь считать себя обеспеченной, хотя и мало. Вырасту большой, будешь получать больше..." {Письмо от 15 августа 1895 г. Гос. биб-ка им. Ленина.}
"Миша приехал ночью",-- записал Павел Егорович в своем дневнике 23 августа 1895 года. Михаил Павлович застал в Мелихове приехавшую из Таганрога подругу детства Марии Павловны Сашу Селиванову. Это была необыкновенно жизнерадостная, веселая девушка, шумная, подвижная. Братья Чеховы любили, когда она приезжала, и даже немного ухаживали за нею. Михаил Павлович посвятил ей несколько своих стихотворений. Ее приезд в Мелихово сопровождался поездками по окрестным красивым местам на лошадях, купанием, собиранием грибов, игрой в крокет и многими другими развлечениями, в которых участвовали братья Чеховы и приехавшие гости. Марии же Павловне постоянно нужно было что-нибудь делать по хозяйству или же подбивать итоги приходов и расходов. Наблюдая сестру, Михаил Павлович нарисовал ее, сидящую за своим письменным столом и занимающуюся подсчетами. "Получено... уплачено... дано... получено..." - гласит подпись под рисунком {Рисунок хранится в музее-заповеднике А. П. Чехова в Мелихове.}.
В этом году урожай был гораздо лучше прошлогоднего. Павел Егорович с удовольствием записал: "Август, 31. Полевые работы закончены. Урожай зерна хорош".
в домах с красными фонарями. Эту безрадостную картину Михаил Павлович семь лет спустя описал в своем рассказе "От скуки" {М. П. Чехов. Очерки и рассказы. СПб, 1905.}.
"Ярославских губернских ведомостей" за 1894 год, то удивляешься ничтожно малому количеству корреспонденции из Углича. Их всего 29 за весь год, в то время как из Мологи, Ростова и других уездных городов Ярославской губернии корреспонденции печатались почти ежедневно. Если же мы рассмотрим самые угличские корреспонденции, то увидим, что только семь раз за год сообщалось о той или иной общественно-полезной деятельности (включая спектакли). В пяти извещениях описывались несчастные случаи и происшествия, и один раз сообщено о представлении на Филипповской площади африканского акробата Зайд-Кайсада. Наибольшее количество корреспонденции было о церковных празднествах и торжествах. Примерно такая же картина представлялась и в 1895 году.
Осенью этого года Михаил Павлович, несмотря ни на какие настроения, продолжал литературную работу, и не безуспешно. В толстом журнале "Вестник иностранной литературы" в октябре 1895 года был опубликован роман "Любовь И-Торенга к прекрасной Чун-Хианг" в переводе с французского М. П. Чехова. К этому времени, по-видимому, относится и решительный поступок Михаила Павловича, когда написанное и оставшееся непосланным в редакции показалось ему недостаточно качественным и он сжег свои рукописи {Сообщено М. П. Чеховым автору этой книги в 1930-х годах.}.
В эту осень Михаил Павлович полностью окунулся в режиссерскую и актерскую работу. Все свое свободное время он стал отдавать сцене. Вокруг него сгруппировались любители, образовавшие хороший коллектив. Михаил Павлович был не только актером и режиссером, он выполнял также функции художника-декоратора, костюмера, гримера, бутафора и даже дамского парикмахера. Вот как об этой деятельности писала угличская газета "Авангард" к дню столетия Михаила Павловича, 19 октября 1965 года: "Чехов не хотел и не мог погрязнуть в тине уездной обывательщины, стремился найти для себя нужное культурное дело. И вот угличский податной инспектор организует кружок любителей театрального искусства. Михаил Павлович становится режиссером, актером, декоратором. Он сам пишет пьесы для первых спектаклей.
В 1895 году, семьдесят лет назад, в Угличе, впервые в доме купца Евреинова была поставлена чеховской труппой артистов-любителей комедия А. Н. Островского "Бедность - не порок". Успех спектакля был полный.
Труппа росла, совершенствовала свое сценическое мастерство и пользовалась у зрителей заслуженным успехом.
"Нахлебник" и водевиль М. П. Чехова "За двадцать минут до звонка" {Статья Н. Черемовского "Две памятные даты".}.
В то время как Михаил Павлович тяготился своей жизнью в Угличе, Суворин в Петербурге, по просьбе Антона Павловича, хлопотал о его переводе в какой-нибудь крупный город. Наконец хлопоты увенчались успехом, и Суворин телеграфировал Антону Павловичу в Мелихово: "Миша назначен исполняющим обязанности начальника второго отделения Ярославской казенной палаты..." {Телеграмма от 7 ноября 1895 г. Архив автора.}
Антон Павлович тем же нарочным послал телеграмму в Углич. На другой день содержание суворинской телеграммы он повторил в письме к Михаилу Павловичу {Письмо от 10 ноября 1895 г.}, а Суворину написал следующее: "Вчера получил от Вас телеграмму и тотчас же телеграфировал Мише, который будет страшно рад. И мои старики обрадовались, хотя и не понимают, что значит "начальник отделения". Одно слово начальник, больше им ничего не нужно... Большое Вам спасибо за Мишу и вообще за все" {Письмо от 10 ноября 1895 г.}.
Михаил Павлович, действительно, после долгих месяцев ожидания почувствовал себя на седьмом небе: Ярославль, большой губернский город, тогда называли окраиной Москвы. Но официального приказа о переводе все не было, и Михаила Павловича начали терзать сомнения. 23 ноября 1895 года он писал сестре из Углича в Москву: "Получил от Антона телеграмму и письмо о том, что меня назначили в Ярославль, уже все готово к сдаче, я мучусь, а приказа все нет и нет. Почтмейстер телеграмму разболтал в клубе... да и я не стеснялся прыгать от радости, как козел,-- и вдруг все это пуф!
Выехать из Углича нет никакой возможности, милое местечко! Снегу нет, дороги нет. Московская почта с прошлой недели лежит в Кашине за сорок пять верст отсюда и придет к нам только в субботу 25-го, пока не окрепнет на Волге лед. Собирался 21-го к вам в Мелихово, нельзя ехать - бездорожье.
"Вечность в мгновенье" идет в Угличе. Кажется такой великой вещью, что мне даже не верят, что я с нею знаком...
Если мой перевод не пуф, то в Ярославле мне придется обзаводиться всем обиходом. Придется грабить Мелихово" {Гос. биб-ка им. Ленина.}.
В конце ноября Михаил Павлович вновь писал сестре о своих сомнениях: "Приказа все нет. О назначении моем уже знают в Ярославле, вероятно... кто-нибудь написал туда из Углича, а я все жду, жду - и никаких! Во всяком случае,-- может быть огромнейший скандал, если все это пуф!..
Ах, если бы ты знала, как мне надоело мое одиночество, как надоели мне все эти сплетни, пересуды, переговоры! Поскорей бы в Ярославль...
Где Антон? Дома, в Москве или в Питере? Миша" {Письмо без даты. Гос. биб-ка им. Ленина.}. Наконец 30 ноября 1895 года, по представлению министра финансов, состоялся "высочайший" приказ о назначении Михаила Павловича Чехова в Ярославль с 7 ноября {Аттестат М. П. Чехова. Архив автора.}. Михаил Павлович вздохнул, наконец, полной грудью. Он сразу же послал Суворину следующее письмо: "Многоуважаемый Алексей Сергеевич. Сегодня я получил приказ о моем переводе в Ярославль. Позвольте мне принести Вам искреннюю, глубокую и горячую благодарность. Дай Вам бог здоровья! Душевно преданный Вам М. Чехов" {Письмо от 4 декабря 1895 г. ЦГАЛИ.}.
"Ярославских губернских ведомостей" появилось извещение: "Назначен: исполняющий должность податного инспектора Угличского уезда, Ярославской губернии, коллежский секретарь Чехов - исполняющим должность начальника отделения Ярославской казенной палаты с 7-го ноября".
Узнав о назначении Михаила Павловича, Евгения Яковлевна сразу же послала ему ласковое письмо: "Миша, голубчик, спасибо тебе за письмо, вчера получила, очень рада, что ты получил назначение в Палату. Я очень заботилась... Бог поможет тебе во всем за твою доброту. Я думала ты мне никогда не будешь писать. Приезжай на праздник к нам. Теперь буду с нетерпением ждать, когда ты переедешь в Ярославль... Тосчища одолела. Всю зиму одни дома. Антоша и Маша в Москве" {Письмо от 8 декабря 1895 г. Гос. биб-ка им. Ленина.}.
Итак, в ноябре 1895 года в жизни Михаила Павловича произошла решающая перемена. Тою же зимой произошло и другое важное событие: он женился.
На левом берегу Волги, против Углича, при речке Корожечне, стояла писчебумажная фабрика Варгунина, Баннистера и Гобберта. Директором фабрики был Аркадий Густавович Дальберг, живший с женой и восемью детьми зимою в доме при фабрике, а летом неподалеку в усадьбе с большим домом, построенным в XVIII веке, который называли "Дворцом Супонева". В описываемое время А. Г. Дальберг был гласным Угличской городской думы, и Михаил Павлович не раз встречался с ним в городе.
Старшим дочерям Дальберга понадобилась гувернантка. Имея в виду дать дочерям хорошее воспитание и знание французского и немецкого языков, Дальберг обратился в Петербургский Мариинский институт с просьбой направить к нему воспитательницу из числа окончивших институт девушек. Выбор директрисы остановился на двадцатичетырехлетней Ольге Германовне Владыкиной, дочери умершего морского инженера. Она окончила институт четыре года назад, получила звание домашней учительницы и уже служила в гувернантках. Девушка обрадовалась предложению: ей тяжело жилось в семье.
отдавая всю себя своим маленьким воспитанницам. Девочки полюбили ее. Она была веселой, подвижной, энергичной; играла на рояле, преподавала детям языки, музыку, пение. Они прозвали ее Олечкой-Гермашечкой и Гермогешей.
По окончании одной из репетиций, Михаил Павлович пошел проводить Ольгу Германовну. Перевоз был немного выше Воскресенского монастыря. Подойдя к реке, они увидели, что она покрыта плывущими льдинами. Стоял ноябрь. Как быть? Оставаться девушке одной в городе было невозможно по мотивам нравственного порядка и тогдашних правил приличия. Переправляться в лодке - опасно.
Не колеблясь, Ольга Германовна села в лодку и уговорила перевозчика. Тот ударил веслами и врезался в гущу льда. Михаил Павлович долго смотрел вслед уходящей в темноту лодки и думал о девушке, которая в трудную минуту не струсила. Через месяц, 8 декабря 1895 года, он сделал ей предложение.
Ольга Германовна была смущена, сразу она не могла дать определенный ответ. Наутро она написала и отправила с горничной следующее письмо:
"Дорогой Михаил Павлович, Вы меня простите за вчерашнее мое поведение и за то, что я заставила мучиться Вас, не ответив сразу на Ваше предложение. Я до сих пор была так несчастлива в жизни, так много горя пережила, что Вы поймете меня, если я скажу Вам, как бы мне хотелось быть счастливой, выйдя замуж. Если Вы меня будете любить так, как теперь говорите, если я могу сделать Вас счастливым, то я согласна быть вашей женою, только прошу Вас еще раз серьезно подумать об этом, потому что после сделанного не поправишь. Завтра потолкуем хорошенько, а то в письме всего не напишешь. Может быть, Вы хотите видеть меня раньше, тогда приезжайте сегодня вечером к нам, во всяком случае ответьте мне хотя двумя строчками и передайте их нашей девушке. Ваша О. Владыкина" {Письмо от 9 декабря 1895 г. Архив автора.}.
Итак, согласие было дано. Но и через четыре дня Михаил Павлович в письме к сестре не обмолвился об этом ни единым словом. Таков был его характер. "Я не могу прислать тебе, Машета, денег за декабрь, - писал он сестре,-- потому что по случаю переезда в Ярославль еле сам сведу концы с концами. Мне ужасно совестно перед тобою. Позволь попросить тебя о следующем: мой "Закром" должен дать мне чистого 1 600 рублей. До сих пор "Русская мысль" о нем не позаботилась даже порекламировать. Успех издания целиком зависит от моего личного присутствия в Москве, но во всяком случае 30--40 экземпляров в месяц всегда можно продать, а следовательно иметь всегда 30--40 рублей в кармане. Позволь мне подарить тебе мой "Закром", т. е. эти 1 600 рублей. Тебе, как женщине деятельной и главное - своему человеку у Лаврова и бог приказал похлопотать о своей же выгоде. Сейчас у Лаврова лежат 170--180 рублей за проданные уже экземпляры; думаю, что ты имеешь на них полное право. Ради бога, не отказывайся, раскаиваться будешь. Живи я в Москве, я давно бы уже выпустил 2-е издание, а ты всегда и вполне можешь заменить меня...
В субботу, 16-го мне город делает прощальный обед, а 17-го, кажется, я выезжаю в Ярославль, и Углич - аминь. Во всяком случае - 21-го я в Ярославле. Пиши так: Ярославль, Кокуевская гостиница, такому-то. В ней я проживу первое время, пока не найду квартиры и не устроюсь... М. Чехов" {Письмо от 12 декабря 1895 г. Гос. биб-ка им. Ленина.}.
Роман Михаила Павловича и Ольги Германовны быстро развивался. Через неделю после данного ею согласия она уже так писала ему: "Ах, как хорошо, как чудно хорошо у меня на душе, дорогой мой Миша; думала ли я когда-нибудь, что буду так счастлива, как теперь. Моя жизнь сложилась так, что все дорогое, все святое было, можно сказать, силою вырвано от меня, долго я боролась, долго надеялась на лучшее, наконец, дошла до полного отчаяния и, может быть, еще бы немного и я пришла к одному концу" {Письмо от 15 декабря 1895 г. Архив автора.}.
На другой день Ольга Германовна задавала вопрос: "... Если мы с тобой убедились в нашей взаимной любви, зачем, дорогой мой, держать это дело в секрете... Представь себе меня спросят: "Что, Вы выходите замуж за Чехова?" Что я могу ответить? Да, ты не позволяешь, нет меня скомпроментирует" {Письмо от 16 декабря 1895 г. Архив автора.}. Что ответил Михаил Павлович, нам не известно, так как его писем к Ольге Германовне за этот месяц не сохранилось. Мы можем только сказать, что он, подобно старшему брату, не любил в серьезных вопросах никакой помпезности. Он страшился всякого рода поздравлений, рукопожатий, елейных пожеланий.
вместо матери, официальное письмо с извещением о сделанном предложении.
"Твое письмо Елене Александровне,-- отвечала Ольга Германовна,-- произвело, как на нее, так и на Аркадия Густавовича, сильное впечатление... они конечно поздравили меня. В городе пока еще никто не знает, но сегодня в клубе собрание и Аркадий Густавович хочет объявить всем и сказать, чтобы тебя поздравляли" {Письмо от 20 декабря 1895 г. Архив автора.}.
"... В городе все, положительно, поражены известием, что ты женишься на мне, а я выхожу за тебя, никто не хочет верить, говорят: пока не услышат о свадьбе, не поверят; даже твои близкие друзья, как Сафар Измаилович" {Письмо от 25 декабря 1895 г. Архив автора.}.
Приняв дела в Ярославской казенной палате, Михаил Павлович, как говорили тогда, "вступил в должность". Первая его подпись в журнале заседаний присутствия палаты относится к 19 декабря 1895 года. Началась его работа в новом для него городе, на новой службе.
Теперь нужно было получить родительское благословение на брак. 24 декабря он приехал в Мелихово и просил об этом Павла Егоровича и Евгению Яковлевну. Патриархальные отец и мать благословили его по всем тогдашним правилам. Через четыре дня он уехал обратно в Ярославль.
"Миша с невестою". Из этой записи следует, что Михаил Павлович привез невесту в Мелихово. Оставив ее на попечение родителям и сестре, сам он через два дня уехал в Ярославль.
15 января Ольга Германовна писала Михаилу Павловичу из Мелихова: "... какие славные твои папаша и мамаша, Маша и все здесь вообще! Мамаша все спрашивает не скучно ли мне здесь, здорова ли я, угощает без конца, находит, что я уже похудела здесь и т. д. Папаша, кажется, очень доволен мною; сегодня пошла просить у него бумаги: он поцеловал меня, обнял, просил сесть у себя в комнате. Маша, как ты уехал, стала звать меня Лелей...
Сижу, пишу тебе, вдруг приезжает Антон, все побежали его встречать, а я осталась в кабинете. Дверь отворяется, и входит он; извиняется, что мокрая рука, и представляется: "Старший Чехов". Вот тебе мое знакомство с братом Антоном, не знаю, что будет дальше. За ним сразу приехал батюшка; папаша, по Машиной просьбе, будет говорить с ним о нашем деле.
Миша, ура! Препятствий нет, батюшка на все согласен и обвенчает нас без всяких метрических и других бумаг; взял сейчас выписку, кто ты, да кто я, и тем удовольствовался. На этой неделе сделает оглашение, и в воскресенье мы может повенчаться" {Архив автора.}.
Того же 15 января Павел Егорович записал: "Маша и Владыкина уехали".
Евгения Яковлевна благословили иконою своего младшего сына, а Антон Павлович и Мария Павловна, в качестве посаженых отца и матери, благословили Ольгу Германовну. Затем все поехали в нескольких санях в соседнее имение Васькино, где в церкви и было совершено венчание. Двоюродный брат Георгий Митрофанович был шафером Михаила Павловича, брат Ольги Германовны, Владимир Германович Владыкин, был ее шафером.
После венчания все вернулись в Мелихово, где был приготовлен свадебный обед. В тот же вечер молодые уехали в Ярославль.