Сюда приехали как раз под весну. Сирень еще не цвела, но все зелено, как укроп, и кругом ароматы от молодой листвы березок и тополей. Вообще превосходно. Жары стоят большие и вот уж где и после захода солнца не нужно одевать пальто! С непривычки сразу как-то странно даже: у вас в 8 часов вечера - ночь, хоть глаз выколи, и от моря по горам тянутся уже огоньки, а у нас в половине десятого еще светит солнце и с визгом летают стрижи. Сейчас половина осьмого вечера, вы наверное уже ужинаете и горит в столовой лампа, а у нас во все тяжкие светит солнце и я пишу письмо при дневном светиле...
В общем сейчас - отлично, настолько отлично, что не хочется даже и вспоминать о суровой зиме, поздней весне и ранней осени" {Письмо от 19 июня 1900 г. Гос. биб-ка им. Ленина.}.
Это радостное, оптимистическое письмо было написано под первым впечатлением от ярославской весны. Но проза жизни взяла свое: квартирная хозяйка вновь набавила цену, и Михаил Павлович вынужден был переехать на новую, более дешевую, квартиру на Романовской улице {Ныне Некрасовская.}.
В конце июня 1900 года в казенной палате произошел скандал. Потомственный дворянин, губернский казначей, титулярный советник Алексей Алексеевич Пеше, сорока девяти лет, был обвинен в вымогательстве. По распоряжению Кропотова подчиненные Пеше были опрошены и письменно показали, что он брал у них взаймы деньги, а также векселя для учета в банковских учреждениях. Пеше взял векселями и деньгами свыше 6000 рублей, как выяснилось, чтобы оплатить прежние долги.
По проверке оказалось, что Пеше вел скромную жизнь, ходил только в театр, общался только с двумя своими знакомыми. При ревизиях все дела его и суммы всегда были в безупречном состоянии. Так и осталось загадкой, как и почему он мог влезть в такие долги. Говорили, что он тайно помогал нуждающимся.
Кропотов послал в департамент секретное письмо (1 июля) с просьбой убрать от него Пеше. На это был получен ответ (от 6 июля), что такой способ признается "неудобным" и что необходимо со стороны Пеше прошение об отставке. Имущество Пеше было описано.
"Наш милый Пеше, - писал Михаил Павлович брату Антону, - со скандалом уволен со службы. Его продали, с молотка, а так как казначей не имеет права иметь долги без ведома начальства, то его уволили. И сидит он теперь, бедный, без места. А публика, которая этих тонкостей не знает, судачит и строит из мухи слона. Конечно, можно было бы замять, но генерал, очевидно, точил на него зубы и едва только его описали по исполнительному листу редактора Фалька, как генерал дал знать в Питер и его уволили. Жизнь наша!" {Письмо от 28 октября 1900 г. Архив автора.}
Вскоре Кропотов получил извещение, что Пеше переводится на службу в Петербург, в департамент государственного казначейства {Гос. архив Ярославской области, ф. 100, оп. 2, ед. хр. 672.}. Следовательно, долги Пеше были признаны не опорачивающими его.
Михаил Павлович был в большой дружбе с Пеше, познакомил его с Антоном Павловичем, сочувствовал ему в беде, защищал его перед начальством, за что был незаслуженно оскорблен. В письмах А. П. Чехова Пеше упоминается не один раз.
Близилась осень. 31 августа Михаил Павлович опубликовал статью "К предстоящему открытию театрального сезона", в которой сообщал, что в этом сезоне антрепризу в городском театре будет держать M. E. Дарский. Статья подписана буквой "Ч". 24 сентября была опубликована большая статья без подписи об открытии сезона в городском театре и рецензия на постановку пьесы Шекспира "Сон в летнюю ночь". В статью включена телеграмма антрепренеру Дарскому, полученная им от Московского Художественного театра, за подписью В. И. Немировича-Данченко: "Дирекция и труппа Московского Художественного общедоступного театра с чувством живейшей радости приветствуют сегодня вас в день осуществления вашей мечты - основания в провинции театра, свободного от тех обычных пока недостатков, которыми так болеет русская провинциальная сцена. Ваше смелое начинание тем более близко нам, что Вы, бывший сотрудник и товарищ, взяли на себя нелегкую задачу осуществить высокие принципы, над посильным преследованием которых работаем и мы. Залогом вашего успеха служит ваша преданность делу искусства и молодые искренние силы и увлечение ваших талантливых сотрудников. И им, и Вам от всего сердца горячий привет и сердечные пожелания". Статья заканчивается приветствием от ее автора: "Пожелаем и мы со своей стороны, чтобы наша труппа оказалась достойной тех теплых слов и того сочувствия, которыми дышит телеграмма молодого, симпатичного и энергично ищущего новых путей в искусстве Художественного театра".
Едва ли мы ошибемся, если скажем, что статья и рецензия написаны Михаилом Павловичем.
Актер и режиссер Михаил Егорович Дарский недавно еще входил в состав труппы Московского Художественного театра. В этом году он развернул свою деятельность в Ярославском театре. Он был женат гражданским браком на давнишней знакомой чеховской семьи актрисе Ольге Михайловне Шавровой. Между ними и всеми Чеховыми поддерживались прекрасные отношения. Ольга Михайловна за миловидность получила в семье Чеховых прозвище "Душка", или "Дюшка".
В сезоне 1900--1901 годов Михаил Павлович рецензировал многие театральные постановки, среди которых были "Царь Федор Иоаннович" А. К. Толстого, "Бурелом" Федорова, "Накипь" Боборыкина, "Венецианский купец" Шекспира, "Забава" Шницлера, "Чайка" Чехова, "Разбойники" Шиллера, "Летняя картинка" Щепкиной-Куперник, "Медея" Еврипида и др. Все эти рецензии подписаны инициалом "Ч". Кроме того, он продолжал сотрудничать в Петербургском журнале "Театр и искусство", его корреспонденции помещались в разделе "Провинциальная летопись", с почти полной подписью "М. П. Чех-в".
Приводим текст рецензии, опубликованной в No 40 за 1900 год: "Поставленные г. Дарским для открытия сезона - шекспировский "Сон в летнюю ночь" и чеховская "Чайка" произвели в некотором роде "эпоху". Без преувеличения можно сказать, что за все существование нашего театра (если не считать юбилейных спектаклей на Волковских торжествах) Ярославль не видел такой тщательной разработки, такого тонкого понимания дела и такой художественной постановки. Декоративная сторона в первой пьесе прямо-таки ошеломила ярославцев... Это красивая... пьеса, и г. Дарский поставил ее не без умысла - щегольнуть перед ярославцами уменьем создать обстановку... "Чайка" имела большой успех. Боясь пошевельнуться на скрипучих стульях (ужасные стулья!), весь театр, как один человек, внимал исполнению. Вызывали всех и самого г. Дареного по нескольку раз. О "Чайке" писалось много, и говорить о ней сейчас значило бы повторяться. Я должен только удостоверить, что все ответственные и деликатные места в ней были пройдены с честью и что в этой пьесе труппа г. Дареного доказала, что и долгие (непривычные для ярославцев) паузы могут быть гораздо интереснее и содержательнее многих монологов. В первый раз в жизни мы видели артистов, сидящими к публике спиною и молчащими по целым минутам, но это было так интересно, так ново и содержательно, что нисколько не утомляло. Точно вековые путы сняты с нашего театра, те самые путы, против которых молодой Треплев так горячо протестует в "Чайке". Повеяло в Ярославле "новыми формами в искусстве".
В No 43 журнала "Театр и искусство" Михаил Павлович посвящает читателя в рабочую обстановку, в кухню труппы Дарского:
"До сих пор антрепризой г. Дарского поставлено 12 спектаклей; хочется верить, что и в Ярославле может возникнуть серьезный театр по образцу московского "Художественно-общедоступного". С утра и до вечера, каждый день, идут репетиции... В труппе все равны: тот, кто вчера только играл роль первого любовника, сегодня выступает в почти безмолвной роли полового... Предпочтения не отдается никому".
Наконец, в No 48 журнала Михаил Павлович пишет уже о самом Дарском как актере, давшем новое решение образа венецианского купца.
"Шейлока ожидали с нетерпением, так как еще задолго до спектакля слышали о частых репетициях и грандиозных приготовлениях... Ярославцы не ошиблись. Превосходные декорации, изысканные костюмы, тщательная разработка каждой фразы, каждого движения - не оставляли желать ничего лучшего. Первый выход г. Дарского был встречен аплодисментами, его вызывали без конца. Это был еврей-фанатик, скорее еврей - борец за идею, чем еврей - торгаш..."
В начале октября Михаил Павлович получил от Евгении Яковлевны извещение, что она в Москве. Он сразу же послал ей письмо:
"Милая, дорогая мамочка. Уж вот какое Вам спасибо за Ваши каракули! Признаться, я уж и отчаялся когда-нибудь получить их. Надолго ли Вы приехали в Москву? Вот было бы хорошо повидаться с Вами! Я совершенно не могу приехать, - не те уж времена и обстоятельства; приезжайте, дорогая старушка, к нам; мы Вам будем очень рады... Кто знает, придется ли еще раз увидеться! Ведь могут назначить меня в такую трущобу, что и в тридцать лет не доскачешь. Приезжайте, мамочка; захватите с собой и Машу; на всех места хватит...
на меня за то, что я не выслал ей денег. Что ж делать? Положительно взять негде. Эта поездка наша в Крым просто зарезала нас, насилу уплатили по векселю" {Письмо от 6 октября 1900 г. Гос. биб-ка им. Ленина.}.
В те же дни Мария Павловна писала Антону Павловичу из Москвы в Ялту: "Мать довольна, что приехала в Москву, только вот у нас денег совсем почти нет. Мамаша не привезла, Миша тоже не присылает, пишет, что с переездом на новую квартиру задолжал, так что тебе опять придется раскошеливаться" {Письмо от 3 октября 1900 г. М. П. Чехова. "Письмо к брату А. П. Чехову". М., Госполитиздат, 1954, стр. 162.}.
В ответ Антон Павлович сразу же написал сестре: "Милая Маша, сегодня получил твое письмо и сегодня же посылаю тебе 200 р. Если бы я не получил твоего письма, то сам бы не догадался скоро послать...
Зачем у Миши спрашивала денег? Впрочем, как хочешь" {Письмо от 6 октября 1900 г.}.
В конце октября Михаил Павлович, узнав, что Антон Павлович поехал в Москву, писал ему: "Дорогой Антуан. Я страстно хочу повидать всех вас, но, - увы! - у меня нет ни копейки денег. Для того, чтобы поехать весною в Крым, я учел в здешнем банке вексель, в начале октября этому векселю настал срок и надо было спасать себя от злоключений, т. е. во что бы то ни стало уплатить к сроку. Я вытянул все жилы и вот сижу теперь без грошика и жду тех дней, когда и прочее.
Получил от матери письмо, в котором она извещала меня о своем приезде в Москву и о желании повидаться со мной. По той же причине я не мог приехать к ней в Москву. Я пригласил ее к себе... Если бы вы все приехали ко мне, я был бы очень рад, но ведь не приедете. Пошли ко мне мать.
У нас Дарский. Старается создать художественный театр, лезет вон из кожи, мы же от удивления только рты разеваем и ждем той минуты, когда он или победит, или вылетит в трубу вверх ногами. Два раза шла "Чайка". Поставлена была, как и все, прямо-таки прекрасно. Но Дюшка Шаврова совсем испортила Нину Заречную. Разинет рот, выпучит глаза, как шулика, и кричит мещанским голосом, точно ей на хвост наступили. Хорошая пластика, но ведь на этом не уедешь. А берется за все главные роли. Красивый монолог мировой души сказала жестко, напыщенно, в каком-то диком исступлении. Мягкое... "все жизни, все жизни" орала так: "все жыз-ни!!! все жыз-ни!Н все жыз-ни!!! Не везет, брат, нам на инженю. Три года театр держала Малиновская и, как хозяйка, захватывала себе, драная кошка, все главные роли. Бывало смерть-смертью, а играет 16-летнюю девочку. Другие три года снимал театр Каралли, который тоже, как хозяин, отдавал все главные роли своей подружке Ольгиной. Эта страдала вечным насморком, сама себе шикала и вместо Ж говорила 3, а вместо Ш - С. Теперь же Дарский, как хозяин, в каждой пьесе в заглавной роли выпускает свою супругу. Нет, Антуан, перевелись теперь инженю! Говорю это тоном твоей "Живой хронологии". Дарских я вижу часто. Они были очень польщены твоей телеграммой и носились с ней {А. П. Чехов прислал Ярославскому театру приветствие в связи с постановкой его пьесы "Чайка". 6 октября 1900 г. был послан ответ от имени всей труппы. Телеграмма А. П. Чехова, по-видимому, утеряна.}. Я назначен агентом Театрального общества и теперь, по долгу службы, хожу на каждую новую пьесу и имею в театре постоянное бесплатное кресло. Пописываю рецензии и посему за мной, как кажется, ухаживают...
А вот слухи:
1) Один актер Икс слышал, что Маша бросает гимназию и уходит в актрисы.
2) Директор Банка Международного в Ярославле ехал с женой в вагоне и разговорился с нею обо мне. Сидевшая напротив них дама, услыхав мою фамилию, вообразила, что они говорят о тебе, и спросила их, когда твоя свадьба?
3) Дама, живущая в Montreux в Швейцарии, пишет своей родственнице в Ярославль, что ты женишься и что на сих днях твоя свадьба.
4) Актриса Игрек, ездившая на юбилей Боборыкина, слышала, что будто бы Немирович поднимал где-то бокал за супружеский союз твой и, если не ошибаюсь, г(оспо)жи Книпер.
Вот видишь, сколько слухов! А было бы очень приятно, если бы эти слухи оправдались и ты действительно женился бы. Чего канителить!
Пиши. До свидания. Посылай ко мне мать и будь здоров. Твой Мишель.
Брат-Государь, 8-го ноября я именинник. Разорись из твоего государева кошелька и пришли мне в подарок верстак. Если бы ты знал, при каких возмутительных обстоятельствах я пилю и строгаю, то у тебя волосы стали бы дыбом. Верстак стоит всего 11 руб. и продается у Линдемана. Так и скажи: пошлите, мол, туда-то столярный верстак в 11 руб. Они знают. Ведь не виноват же я, что во мне течет кровь дядей Ивана Яковлевича и Михаила Егоровича" {Письмо от 28 октября 1900 г. Архив автора. Иван Яковлевич Морозов - дядя братьев Чеховых со стороны матери, мастер на все руки; Михаил Егорович Чехов - дядя братьев Чеховых со стороны отца, переплетчик.}.
В семейных архивах не сохранилось данных о встрече Михаила Павловича с матерью, о которой он уже давно так мечтал.
Михаил Павлович живо интересовался развитием отношений между Антоном Павловичем и Ольгой Леонардовной Книппер. Но мы не приводим здесь опубликованные и неопубликованные материалы, касающиеся этих отношений, поскольку эта тема не является предметом настоящей книги.
Что касается слуха о поступлении Марии Павловны на сцену, то он имел под собою почву. Ее действительно приняли в художественный театр в качестве статистки. Мария Павловна позднее вспоминала, что когда она сообщила об этом Антону Павловичу, он с иронией сказал ей:
- Маша, когда ты пойдешь на сцену, то и мамашу возьми с собою.
Мария Павловна играла роли боярышни, весталки и др. {Воспоминания М. П. Чеховой в записи автора. Рукопись Архив автора.}
Зима 1900--1901 годов была суровой. Антон Павлович пропустил все назначенные им сроки отъезда за границу. Наконец 10 декабря, с усилившимся кашлем, он уехал в Ниццу. Через полтора месяца после его отъезда, уже в новом году, в жизни Михаила Павловича произошло большое событие: у него родился сын.
"Получил вчера письмо от матери. Пишет, что она оставлена одна в Ялте. Ну, разве ж это хорошо? Разве ж можно устраивать для человека одиночество? Ведь это грех, грех большой. Старуха заболеет, - и некому подать воды. Бедная мамаша! Подумаешь, нашли какого сторожа, чтобы стеречь то, что не нужно никому. Я говорю "не нужно никому" потому, что те, для кого строено, не желают пользоваться: Антон - в Ницце, а Маша - в Москве"... {Письмо от 28 января 1901 г. Архив автора.}
В то время как у Михаила Павловича дома все обстояло прекрасно, на службе его отношения с начальством постепенно портились. Развязка приближалась.
Михаил Павлович отчетливо понимал, что его либеральные взгляды воздвигают все большую и большую стену между ним, его начальством и сотрудниками. Если год назад он строил планы уйти в какой-нибудь другой город с повышением, то теперь он был согласен перевестись куда угодно даже без повышения.
Все же узнав, что в Гродно есть вакантная должность управляющего, Михаил Павлович решил попытать счастья. Он надумал сам ехать в столицу хлопотать о переводе, а не писать кому-либо.
Ему пришлось просить Кропотова об официальном двухнедельном отпуске. Кропотов дал его, но чего это стоило, каких унижений! Какие оскорбительные слова пришлось выслушать!
Десять лет спустя Михаил Павлович опубликовал свой рассказ "Месть" {М. П. Чехов, Свирель, Повести. СПб. 1910.}, в котором одна из страниц посвящена этому тяжелому разговору генерала-начальника со своим подчиненным.
Михаил Павлович с гнетущим чувством выехал в Петербург. Он отчетливо понимал, что дальнейшая его служба в Ярославской казенной палате при управляющем Кропотове невозможна.
Как и можно было предвидеть, в департаменте у Михаила Павловича ничего не вышло, но зато Суворин сделал ему интересное предложение - место младшего литературного редактора. Естественно, Михаил Павлович расценил это предложение как трамплин для переезда в столицу, как единственный в его жизни шанс порвать со службой в провинции.
По условию, в его обязанности входило стилистически править определенное количество поступающих рукописей. Но, что самое главное, он должен был не меньше раза в неделю давать "маленький фельетон" на его собственную, какую угодно тему. Это мог быть рассказ, очерк, статья или даже небольшая повесть, рассчитанная на несколько номеров газеты.
Ему гарантировался гонорар в 200 руб. в месяц. Он мог печататься в других изданиях и поступить на службу куда угодно. Последнее было особенно важно, так как назначенного жалования для жизни в столице с семьей было недостаточно.
Михаил Павлович теперь получал возможность систематически печатать свою беллетристику.
Он возвращался обратно окрыленный: отныне он мог иметь основной заработок от литературной работы, причем от работы по своему вкусу.
По возвращении в Ярославль Михаил Павлович никому не говорил, что устроился в Петербурге. Кропотов же предположил, что он ездил жаловаться на него в департамент. Конфликт все сильнее обострялся, но Михаил Павлович был спокоен. Перед ним открывалась перспектива. Однако он не предвидел, какая его ждет неприятность.
На другой день по приезде он писал Суворину: "... вчера я возвратился домой, и целый день сегодня мы соображаем, как нам устроить поскорее наше великое переселение в Петербург. Оказывается, что после пятилетнего пребывания на одном и том же месте... это дело не такое уж легкое. Укладка, продажа мебели и проч., а также сдача должности, конечно, отнимут несколько времени...
Как образец моего творчества, посылаю при этом мой рассказ {О каком рассказе пишет Михаил Павлович - пока точно не установлено. Очевидно, это рассказ "Кризис", о котором будет сказано ниже.}.
Читаю сейчас новую книжку Whitman'a - Conversation with prince Bismark {Уитмен. Разговор с князем Бисмарком.}. Есть довольно интересные места,-- например, о поляках в России и о колониальной политике Германии. Не знаю, насколько это ново, но постараюсь сделать что-нибудь вроде фельетона... Михаил Чехов" {Письмо от 3 февраля 1901 г. ЦГАЛИ.}.
Через три дня Михаил Павлович уже сообщал Суворину:
"Посылаю Вам статью о Бисмарке. Думается, что в таком виде, то есть исчерпывая все содержание книги Whitman'a, она будет более интересна, чем только о поляках, да о колониях, как я Вам писал {Эта статья еще не найдена в печати.}. М. Чехов" {Письмо от 6 февраля 1901 г. ЦГАЛИ.}.
Вслед за этим письмом Михаил Павлович послал большое письмо Антону Павловичу в Ниццу с описанием событий своей жизни и со скрытой между строками просьбой дать добрый совет: "Дорогой Антуан... Я ездил в Петербург, чтобы хлопотать о назначении меня в... Гродну, но это не выгорело. Вместо этого я получил от Суворина предложение поступить к нему... Мне не с кем было посоветоваться, а с другой стороны после серого, бестротуарного Ярославля Петербург показался мне таким очаровательным, что я согласился и принял предложение. Суворин дал мне на проезд 300 р. и считает мою службу с 1-го февраля. Таким образом, я переселяюсь на жительство в Петербург.
Я не знаю, хорошо ли я сделал. Вероятно, хорошо. Я подал уже прошение о двухмесячном отпуске и в эти два месяца постараюсь пристроиться к департаменту. Но мне больше хотелось бы вступить в сословие присяжных поверенных; мне 35 лет, стаж для меня будет сокращен, авось к сорока годам буду хоть плохоньким адвокатом. Вопрос только... тоже в протекции.
... Меня страшит мое новое будущее, хотя и моя теперешняя служба, конечно, не может привлекать меня грошовой пенсией через 24 года, а Палату, по-видимому, мне не дадут еще очень долго. Да и тогда я буду делать то, чего не люблю, как не любил своего дела все 11 лет моей службы. К тому же утомился получать жалование, едва хватавшее на самое необходимое. Не скажу, чтобы я не волновался, но целая серия обстоятельств понуждает меня именно теперь, когда еще не так поздно, менять свою карьеру. Унижаться и лизать задницу я не могу, а отсюда - целый ряд столкновений, доводящих меня до таких сердцебиений, от которых я еле устаиваю на ногах. Я понимаю - служить государству, служить идее, но служба генеральскому желудку и печени для меня унизительна. Они привыкли считать государственное учреждение своей спальней {Моральный облик Кропотова Михаил Павлович позже описал в рассказе "Генеральша" (М. П. Чехов. "Очерки и рассказы". СПб, 1905).}, своей собственностью - и пусть считают. Не он, так другой, - все они одинаковы...
Я боюсь, что я не буду достаточно талантлив для газетного дела. За время службы... серые заборы и покосившиеся фонари испортили мой вкус. Я глубоко убежден, что я делаю лучше, разумнее с точки зрения призвания и любви к делу, но в то же время испытываю страхи за семью. А она у меня прибавилась: в ночь на 21 января у меня родился сын Сергей. Итак, я переезжаю на жительство в Петербург. Твое желание исполнилось. Еще в прошлом году ты мне писал: "не в управляющие тебе надо проситься, а стараться как можно скорее переселиться в столицу". Да будет по слову твоему. Твой Мишель" {Письмо от 7 февраля 1901 г. Архив автора.}.
В середине февраля Мария Павловна послала брату в Ярославль письмо, полное грустных мыслей:
"Милый Миша и дорогая Леля. Поздравляю вас с новорожденным. От всей души желаю ему счастья и здоровья. Вы самые нормальные из нашей семьи и живете как должно - я вам завидую. Мой корабль все еще качается по синему морю и не может причалить к берегу...
Антоша на днях возвращается в Ялту, вероятно, уже плывет из Одессы в Ялту. Его пьеса "Три сестры" имеет огромный успех. Мне пьеса очень нравится, смотрела несколько раз. Поставлена в Художественном театре превосходно. Очень жаль, что Дарский не оправдал надежд, а ведь он хотел вести дело как в Худ(ожественном) т(еатре).
Мать в Ялте жила не одна, у нас там жил поэт Бунин и уехал только недавно {Бунин уехал из Чеховского дома 13 февраля 1901 г., а А. П. Чехов вернулся из-за границы в Ялту 15 февраля. (Литературное наследство. Том 68, стр. 396).}. Она совершенно здорова. К тебе, т. е. к Вам, она собиралась приехать, но у нее денег не было. У нас с ней бывают лишние деньги только случайно.
Женюшку крепко целую и очень бы хотела видеть. У меня о ней осталось самое хорошее впечатление" {Письмо от 12 февраля 1900 г. Архив автора.}.
В начале этого письма Мария Павловна затрагивает вопрос о неудавшейся личной жизни. Если бы она захотела создать свою семью, то, конечно, могла бы осуществить это. Она была обаятельна. Многие весьма достойные люди - художники, писатели - добивались ее руки, но Мария Павловна отклоняла их предложения. Она имела все основания считать, что Антону Павловичу будет труднее без ее помощи, а, кроме того, по ее же словам, она "по-настоящему никогда никого не любила"2{Воспоминания М. П. Чеховой в записи автора. Рукопись. Архив автора.}. А годы шли, и когда она мыслью пробегала по пройденному пути, ее охватывала грусть, отразившаяся в письме к брату. После смерти Антона Павловича она посвятила себя сбережению и популяризации наследия писателя. Это стало целью всей ее жизни.
В эти февральские дни Михаил Павлович деятельно готовился к переезду в Петербург. Он писал Суворину: "Мебель уже распродана, от квартиры отказался, одним словом - все улажено; остается только сдать должность... Со дня на день ждем приказа из Министерства... (о двухмесячном отпуске. - С. Ч.).
При этом посылаю заметку. Посылал их и раньше, должно быть Вы получили" {Письмо от 14 февраля 1901 г. Архив автора.}.
"Уездные города" - о развитии жизни в столицах и упадке в провинции, опубликованная в "Новом времени" 13 февраля 1901 года.
В "Северном крае" рецензентская работа Михаила Павловича, вполне понятно, стала постепенно сходить на нет и в феврале 1901 года прекратилась совсем. То же можно сказать и о его сотрудничестве в столичном журнале "Театр и искусство".
Наконец-то пришло от министра финансов долгожданное разрешение на двухмесячный отпуск с 20 февраля. Михаил Павлович уехал в Петербург, но буквально через три дня вернулся обратно в Ярославль в состоянии крайнего недоумения. Приводим переписку его с Сувориным по этому поводу.
Днем 25 февраля Михаил Павлович получил следующую телеграмму: "Очень сожалею, что Вы уехали, не повидавшись со мной - Суворин" {Архив автора.}.
Михаил Павлович сразу же ответил ему следующим письмом: "В Петербург я приехал уже совсем; оставалось только нанять квартиру и перевезти семью. Я явился к Вам. На мой вопрос, чем мне заняться, Вы сказали, что положительно не можете сообразить, на что я способен..."
"Вы... дали мне аванс... Аванс разошелся в Ярославле на погашение долгов и на приготовление к отъезду. Я Вам его отработаю. Имея только кое-какие крохи, я пошел в контору, чтобы получить жалование. Но кассирша была удивлена моей просьбой и сказала мне, что она совершенно ничего не знает о том, что мне положено жалование, и что вообще я состою у Вас на службе и рекомендовала мне справиться у Вас. Но просить Вас... я не мог...
Попавший в чужой город, без денег, и совершенно одинокий, я понял, что я... совсем не нужен, и счел для себя все потерянным. Чтобы спасти хоть то, что я имел, я бросился обратно в Ярославль.
Вот Вам моя исповедь. Я хотел проститься с Вами, но у Вас в то время кто-то был. M. Чехов" {Письмо от 25 февраля 1901 г. ЦГАЛИ.}.
отношение он считал возмутительным. Быть может, в этот момент он вспомнил драгоценный совет старшего брата, данный ему еще в юные годы: "Среди людей надо сознавать свое достоинство" {Письмо от 6--8 апреля 1879 г.}.
"Милый Мишель, я вернулся из-за границы и теперь могу ответить тебе на твое письмо. Что ты будешь жить в Петербурге это, конечно, хорошо и спасительно, но насчет службы у Суворина ничего определенного сказать не могу, хотя думал очень долго. Конечно, на твоем месте я предпочел бы службу в типографии {А. П. Чехов, по-видимому, забыл, что место заведующего типографией Суворина было занято Тычинкиным.}, газетой же пренебрег бы. "Новое время" в настоящее время пользуется дурной репутацией, работают там исключительно сытые и довольные люди (если не считать Александра, который ничего не видит), Суворин лжив, ужасно лжив, особенно в так называемые откровенные минуты, т. е. он говорит искренно, быть может, но нельзя поручиться, что через полчаса же он не поступит как раз наоборот. Как бы ни было, дело это нелегкое, помоги тебе бог, а советы мои едва ли могут оказать тебе какую-либо помощь. Служа у Суворина, имей в виду каждый день, что разойтись с ним очень не трудно, и потому имей наготове казенное место или будь присяжным поверенным.
У Суворина есть хороший человек - это Тычинкин, по крайней мере, был хорошим человеком. Сыновья его, т. е. Суворина, ничтожные люди во всех смыслах, Анна Ивановна тоже стала мелкой...
Будь здоров и благополучен. Напиши мне, как и что. Ольге Германовне и детям в Петербурге будет хорошо, лучше, чем в Ярославле. Напиши подробности, буде они уже есть. Мать здорова. Твой А. Чехов" {Письмо от 22 февраля 1901 г.}.
Обдумав свое положение, Михаил Павлович рассказал все брату в письме, в котором чувствуется просьба дать совет в трудную минуту. Начало этого письма почти совпадает с текстом последнего письма Михаила Павловича Суворину: "Дорогой Антуан... Что со мной случилось в Петербурге, ты можешь судить из следующего моего письма к Суворину, которое приведу приблизительно".
Далее следует пересказ письма к Суворину.
"Ты легко поймешь, дорогой Антуан, - продолжал Михаил Павлович, - мое настроение, с каким я возвращался в Ярославль. Петербург мне опротивел... Впереди тоже ничего не оставалось... а что касается службы, то заварилась такая путаница, что один ужас. С генералом пошли серьезные нелады, очевидно, ему понадобилось мое место для любимца из податных инспекторов, с которым он ведет компанию, пьет водку и играет на бильярде. Эти нелады, собственно говоря, и двинули меня в Питер хлопотать о месте в управляющие. Тогда была свободна Гродна. Я явился, конечно, к Суворину... (он. - С. Ч.) предложил мне 200 р. в месяц и аванс... я согласился даже бросить службу. Красивый Петербург, электрический свет и прочее помогли этому. Я вернулся в Ярославль, полный радостных надежд начать новую жизнь, но здесь ожидал меня сюрприз. Генерал подумал, что я поехал в Питер жаловаться на него и, ничего не зная о моем соглашении с Сувориным, сообщил мне, что по его представлению директор департамента предлагает мне или немедленно выйти в отставку, или же переселиться на ту же должность в Чернигов. Как на причину этого он указал на то, что я не веду компании с чиновниками и выказываю им мое явное недоброжелательство тем, что не бываю там, где бывают они. Это показалось мне настолько мелким, что не хотелось вступать в пререкания. Я плюнул на все и решил немедленно переезжать в Петербург... Скоро распродал свою мебель, сдал квартиру и, уезжая в Питер, объявил в Палате, что не возвращусь. Что случилось со мной в Петербурге, ты знаешь уже по началу этого письма. Видя, что деваться некуда, я отправился в департамент, чтобы реабилитировать себя в глазах директора. Каково же было мое удивление, когда директор мне сказал, что об отставке и о Чернигове Кропотов все мне наврал... Директору известны отношения моего принципала ко мне, он находит, что оставаться мне в Ярославле неудобно, так как министерство всегда предпочтет старшего младшему, но что... он, директор, предоставляет мне право перевестись куда я пожелаю, для чего я должен списаться с коллегами.
Таким образом я возвратился в Ярославль еще в худшем положении, чем уехал из него. Объяснившись с генералом, я тотчас же написал начальнику отделения {Николаю Николаевичу Соловьеву, служившему в это время в Вологде начальником отделения.} одной из соседних губерний письмо, в котором прошу его поменяться со мной местами. Ответа от него еще не получал и, если он откажется, обращусь в Новочеркасск и Симферополь, - все-таки это лучше Чернигова. Не правда ли, какая все это скучная чепуха?
Затем пришло письмо от тебя, которое произвело на меня глубокое впечатление и я поблагодарил судьбу, что не остался у Суворина.
Как вдруг сегодня ночью получаю от Суворина телеграмму в ответ на мое, приведенное выше, письмо.
Ну, что тут делать? После твоего письма я, конечно, ни за какие коврижки на службу... (к Суворину. - С. Ч.) не пойду. Но не ехать - будто бы неловко, а ехать - значит, соглашаться. Я совершенно не сомневаюсь в искренном расположении ко мне Суворина... и думаю, что то, что случилось, случилось как-то стихийно, само собою. Поэтому мне жаль было обидеть старика резким отказом. Сегодня к тому же его 25-летний юбилей. Я подумал и послал ему такую телеграмму: "К сожалению, сейчас приехать не могу. Приеду первой возможности. От души поздравляю, желаю счастья". Думаю, что этот ответ, не сжигая кораблей, даст и мне, и старику некоторое время, а там видно будет. Но, повторяю, служить у него я не буду, в особенности после твоего письма. А если бы и согласился, то в какое же дурацкое положение я поставлю своего коллегу и сам себя, если вдруг он пожелает переселиться в Ярославль!
а понял я то, что твой Иванов говорит твоему же доктору Львову: запритесь в свою раковину и работайте богом данное вам дело, не мудрствуя лукаво. Я вот захотел вылезти из моей раковины, и вышла ерунда. Ты - писатель, я - чиновник, третий - г... чист, таково вероятно предопределение судьбы. Конечно, если б я тогда пошел прямо к Суворину и на чистоту объяснился с ним, то весьма возможно, что теперь я уже жил бы в Петербурге и не было бы необходимости во всех этих письмах и телеграммах. Впрочем, я и представить себе не могу, что бы тогда со мной было по прочтении твоего письма!
Во всяком случае все эти дни настроение мое не из важных и не будь бы солнца, не делай бы таких серьезных шагов весна, было бы еще скучнее. Но нигде, брат, весна с ее творчеством, с ее лирикой, не чувствуется так сильно, как в провинциальных городах! Эти лужи, эти потоки, эти тропинки, эта суета воробьев, это розовенькое личико Женьки, целый день проводящей на дворе, и желания, желания, желания! И как далек от этого огромный Петербург, с его туманом, оранжевым солнцем, грязным снегом! Впрочем, быть может, это предубеждение...
Поклон матери. Дети здоровы и спят отлично.
Голубчик, пиши. Умоляю тебя, пиши почаще и побольше. Твой Мишель.
Выпросил у покупателей позволения подержать вещи у себя еще месяц, а от квартиры наниматель, слава богу, отказался. Кажется, начинают мои дела устраиваться, по крайней мере, еще на месяц. Поэтому пиши на прежний адрес" {Письмо от 28 февраля 1901 г. Архив автора.}.
что с женою и двумя малыми детьми может остаться без заработка или вынужден будет перевестись в самую глушь. Ведь в ту пору в Чернигов не было железной дороги!
Горячо интересуясь судьбою брата, Антон Павлович запросил Марию Павловну: "Напиши, что тебе известно про Мишу, его переход в "Новое время" {Письмо от 2 марта 1901 г.} .
Приводим ответные строки Марии Павловны: "Миша давно мне не писал. Последнее письмо я получила 16 февраля. Он пишет, что Суворин предложил ему место... Привожу выдержку из его письма: "Я буду служить у Суворина, работать по любимому мною ремеслу, писать и переводить, и тем временем припишусь в помощники присяжного поверенного и буду адвокатом. Ты не поверишь, я поэтизирую, как институтка, хотя, конечно, ввиду случайностей, у меня сжимается сердце..." и т. д. Я, конечно, его ободрила, сослалась на его молодость, что в случае неудачи он успеет выбраться из трудного положения, жена его тоже молода еще. Правда, ведь трудно быть чиновником?
А вот что он поступил в редакцию "Нового времени", для теперешнего положения дел, кажется, не совсем хорошо.
"Новое время" не пользуется хорошей репутацией. Впрочем, не знаю этого. Знаю только то, что, верно, судьба мальчикам из нашей семьи заниматься литературой, но не быть чиновниками" {Письмо от 8 марта 1901 г. М. П. Чехова. Письмо к брату А. П. Чехову, стр. 175--176.}.
"Милый Мишель, то, что говорит мой Иванов доктору Львову, говорит человек утомленный, поношенный; напротив, человек должен постоянно, если не вылезать, то выглядывать из своей раковины, и должен он мудрствовать всю жизнь, иначе то уже будет не жизнь, а житие. Против жизни в Петербурге я ничего не имею, это хороший город, к нему легко привыкнуть, как к Москве; вопрос же в том, где служить. Я в письме своем был против Суворинской газеты; там можно печатать только беллетристику, да и то держась в стороне. Служить же в типографии - это другое дело, типография у него очень хорошая во всех смыслах. Но лучше бы всего иметь в Питере какое-нибудь место, в каком-нибудь департаменте и по вечерам заниматься литературой, Кропотов груб, но имей в виду, что Суворин еще грубее, и служить только у него одного - это хуже гораздо, чем служить в Чернигове или Бобруйске... А вот так бы: до обеда где-нибудь в департаменте, а вечером у него в типографии (на манер Тычинкина, учителя гимназии) - эдак было бы хорошо... Будь здоров; все устроится, конечно, и все будет благополучно... Твой А. Чехов.
Если есть свободное время, то пиши мне, я буду отвечать" {Письмо от 5 марта 1901 г.}.
Как видно, Антон Павлович оказывал растерявшемуся брату большую моральную поддержку. Самое главное в этом письме - слова о суворинской газете, что "там можно печатать только беллетристику, да и то держась в стороне". Этими словами Антон Павлович своеобразно "разрешил" брату Михаилу печатать в суворинской газете свои беллетристические произведения, но не касаться направления газеты.
Предполагая, что переезд Михаила Павловича в Петербург расстроился совсем, Антон Павлович писал сестре в Москву из Ялты: "Миша, по-видимому, передумал и остается, только хочет перейти в другой город. Я писал ему откровенно свое мнение насчет "Нового времени" и, по-видимому, моя нотация принесла добрый плод" {Письмо от 13 марта 1901 г.}.
Утром этого дня в Петербурге, на площади Казанского собора, собрались тысячи студентов и представителей передовой русской интеллигенции. Демонстрация была направлена против изданных правительством "временных правил" о взятии в солдаты бунтующих студентов.
Демонстрация была разогнана. Конная полиция и казаки избивали нагайками студентов и курсисток. Многие были убиты, еще больше было раненых и изувеченных. После побоища начались массовые аресты.
Взрывы возмущения прокатились по всей стране и усилили революционные настроения рабочих и передовой интеллигенции. Многие ярославцы негодовали. Михаил Павлович так же, как и два года назад, в феврале 1899 года, остро реагировал на студенческие события и не скрывал этого от своих сослуживцев по Палате. При всех этих обстоятельствах ему надо было скорее покидать Ярославль.
Последними публикациями Михаила Павловича в "Северном крае" были рассказ "Интрига" с подзаголовком "Рассказ Ф. К. Филипса" (перевод с английского) и корреспонденция о предстоящем чрезвычайном общем собрании Русского театрального общества.
"Новое время" за 2, 9 и 18 марта 1901 года напечатан рассказ Михаила Павловича "Кризис", повествующий о разорении представителей денежной аристократии во время экономического кризиса 1899--1900 годов.
Этот большой рассказ, объемом свыше 2300 строк, ставивший специальные проблемы, подписан не полной фамилией Михаила Павловича и даже не его инициалами. В первом номере газеты стоит подпись "М. Б-ский", а в двух остальных - "Михаил Бовский".
Михаил Павлович заменил псевдоним потому, что как раз в это время на литературном горизонте появились двое: В. Богемский и Д. А. Богемский.
Дальнейшие отношения Михаила Павловича с Сувориным складывались весьма своеобразно. Как известно, наступление - лучший способ обороны. Суворин, видимо, испытывал чувство неловкости перед Михаилом Павловичем. Он послал ему письмо, в котором, переваливая вину на него, обозвал его Подколесиным. Это письмо утеряно, но ответное письмо Михаила Павловича сохранилось. Вот что он писал: "Я вовсе не Подколесин. Я Вам ответил. Я Вам телеграфировал... тотчас же, как получил Вашу телеграмму. Вот Вам расписка. Я Вас извещал, что сейчас, к сожалению, приехать не могу, что приеду при первой возможности. Ведь было бы очень невежливо не ответить... Очевидно, мой ответ затерялся... Вы пишете далее, что я струсил. Струсил я не от того, что бросаю службу, а от самого положения. Конечно... надо бы было пойти и объясниться, а я счел для себя все потерянным и уехал на полный разгром. Но настоящие страхи не тогда, а именно теперь, когда я уже вернулся из Питера. Вы положили мне жалование в 200 р. Я три дня искал в Петербурге квартиру, исходил его весь и убедился, что дешевле 100 р. в месяц за 5 комнат с дровами и услугами я квартиры иметь не сумею. Меньше же 5 комнат при двух детях, няньке и кухарке иметь не могу. Остается на все прочее 90 руб. Жена знает петербургскую жизнь, говорит, что мало. Стали мы с женой думать. Конечно, можно перебиться и на эти деньги, ведь живут же другие, но тут обуяли новые страхи. Положим, что год перебьемся. А что, если вдруг я (для Вас. - С. Ч.) не погожусь? Куда я денусь, если брошу службу? Иное дело, если бы найти службу в Петербурге, думали мы. Но это для меня казалось и кажется мудреною вещью. Не подумайте, что я так уж стремлюсь в чиновники; не люблю я их и по призванию я не чиновник. Если бы я был один, я бросил бы все моментально. Каждый день с раннего утра и до вечера мы все думаем, думаем, плохо спим, расстраиваемся и все приходим к одному и тому же: в Питер нам ехать надо, - но и службы бросать нельзя. По крайней мере, на первое время. Пусть это было бы ресурсом. Вы точно угадали наши мысли. В письме, которое я получил только сегодня, Вы предлагаете мне службу в Петербурге... Но как это сделать? Нам так дорого достаются места в провинции, что о Петербурге мы и мечтать не смеем. Но какое место? Уверяю Вас, мне жалования много не нужно, важно только иметь тот же класс должности, т. е. 6-ой, чтобы получить назначение от министра, а не от генерала, иначе ведь съест генерал. Пропадешь ни за копейку... Если бы я имел в "Нов(ом) Вр(емени)" 200 р. и рублей на 100--150 казенное место не ниже б класса, то это было бы для меня... довольно..." {Письмо от 10 марта 1901 г. ЦГАЛИ.}
В середине марта Михаил Павлович вновь писал Суворину, уже в более спокойном тоне, свидетельствующем о том, что он все взвесил. В этом письме он довольно прозрачно бросает Суворину упрек в том, что тот является в какой-то мере причиной бедствий:
"Многоуважаемый Алексей Сергеевич. Каждый человек прав по-своему. Я прав тем, что, боясь будущего, буквально понял Вашу фразу в первом письме: "Если службу захотите продолжать, то и это можно сделать, даже можно соединить два ремесла - журналиста и чиновника". Я не знал, что Вы писали это не в виде предложения, а в виде суждения. Просил я Вас о службе в Петербурге на основании именно этой фразы, к тому же получил на днях от Антона милое, теплое письмо, в котором он приветствует мое переселение в Петербург, но советует, хотя бы на год, не бросать государств(енной) службы {Письмо от 5 марта 1901 г.}. О шестом классе я писал только потому, что смотрю на него, как на средство быть более или менее независимым от генеральской печенки. О моем стремлении быть именно чиновником {Ирония.} Вы знали еще восемь лет тому назад, когда я совсем уже собрался уходить в отставку... Рисковать я умею, так как я поехал в Петербург хлопотать о месте в управляющие, на что имел право, но после первого же разговора с Вами тотчас же решил бросить все, и это мое право, и перейти в литературу... А что я на себя не надеюсь, то это верно. Бедность, строгое воспитание, гимназия, вечные запугивания в детстве, что бог накажет, что черт подведет, быть может, выработали у меня слабый характер, но это, полагаю, лучше, чем быть самонадеянным. Я уверен, что если бы не показавшаяся мне холодной встреча у Вас в редакции и если бы не пропажа моей телеграммы к Вам, то все обстояло бы благополучно... А теперь чего я достиг? Того, что, нахвастав всем, и в городе, и в Палате, что бросаю службу и ухожу в Питер на частное дело, и все распродав и отдав за долги, я действительно должен уйти из Ярославля, так как оставаться теперь не только неловко, но и нельзя, ибо нашлись уже и кандидаты. И если бы не случилось того, что случилось, то мне не пришлось бы теперь писать в Петербург письмо о том, чтобы меня приняли на службу хотя бы в такую трущобу, как Чернигов, и что чтобы дали мне хоть какое-нибудь пособие для того, чтобы перевезти туда семью. Пусть я буду оставаться случайным сотрудником (газеты. - С. Ч.). Так тому и быть. Такова моя, значит, планида. Я не хочу говорить этим жалобных слов, а просто примиряюсь с событиями.
"Счастливец" верен документально, преувеличений в нем нет. Я мог бы доказать это целым рядом статей законов. Посылаю при этом "Акцизного". Буду присылать и еще. Ваш Михаил Чехов" {Письмо от 16 марта 1901 г. ЦГАЛИ.}.
Фельетон "Счастливчик" опубликован в "Новом времени" за 26 марта 1901 года, с подписью "М. Ч."
По-видимому, это письмо произвело на Суворина впечатление. Он послал Михаилу Павловичу следующую телеграмму:
"Прошу Вас сделать мне одолжение личное, за которое буду вам очень благодарен, приехать сюда хоть на один день и телеграммой меня уведомить. Суворин" {Телеграмма от 24 марта 1901 г. Архив автора.}.
7 марта 1901 года Суворин записал в своем дневнике: "Газета меня угнетает. Я боюсь за ее будущее. Тьма сотрудников, большею частью бездарных и ничего не делающих..."
Вероятно, печатавшийся как раз в эти дни в "Новом времени" большой рассказ Михаила Павловича "Кризис" дал Суворину основания считать, что младший Чехов будет иным, чем сотрудники, упомянутые им в дневнике.
Естественно, все колебания Михаила Павловича отпали, и он дал согласие, тем более, что ему было подтверждено, что круг его обязанностей остается тем же, какой был обусловлен при первой встрече, два месяца назад. Давая согласие, Михаил Павлович строго памятовал о советах и предупреждениях старшего брата и по-прежнему считал, что служба у Суворина - только трамплин для того, чтобы встать на ноги в столице. На другой же год Михаил Павлович оставил редакцию газеты и перешел в книготорговое дело Суворина - в "Контрагентство".
"Вот уж скоро три месяца, как мы все собираемся уезжать из Ярославля. За последние годы пришлось испытать в нем столько неприятностей, что не жаль и покидать его. На Фоминой (неделе. - С. Ч.) я совсем переезжаю в Петербург, а через неделю за мной двинется и семья. Конечно, тяжеловато сниматься с насиженного гнезда, но ведь надо же искать, где лучше!... Из вещей везем с собой только пианино, да диван, а остальное все уже давно продано.
Мы здоровы, но детишки прихворнули... Я весь в вас и все мне кажется, что дети опасно больны, что они упадут и расшибутся, что Женька опрокинет на себя самовар и проч. ...
До свидания, мамочка. Я теперь... научился верить в благословение и потому прошу Вас: благословите. Если Маша у Вас, скажите ей, что по переезде в Петербург, когда я устроюсь, я снова буду иметь возможность посылать ей деньжат. Ваш Мишель" {Письмо от 3 апреля 1901 г. Гос. биб-ка им. Ленина.}.
Подготовив все к переезду, Михаил Павлович уехал в столицу около середины апреля. В эти же дни он получил из Цензурного комитета лежавшие там с января свои драматические произведения: мелодраму "За другого", немного переработанный водевиль "За двадцать минут до звонка" и новый фарс в трех действиях "Хоть ложись да умирай". Все они были "к представлению дозволены".
Двухмесячный отпуск Михаила Павловича кончился 20 апреля. 18 апреля он послал из Петербурга в Ярославскую палату рапорт о болезни; у него был плеврит.
"уклонении Коллежского Асессора Чехова от исполнения его служебных обязанностей"... "Вашему превосходительству, - писал Кропотов, - из личных объяснений моих уже известно, насколько г. Чехов интересуется службой и насколько невозможными стали его отношения как к составу Казенной Палаты, так и в особенности к Податной Инспекции" {Гос. архив Ярославской области, ф. 100, оп. 2, ед. хр. 842.}.
В этой секретной докладной записке, составленной с искажением фактов, Кропотов сознается, что давал директору департамента "личные объяснения", то есть компрометировал Михаила Павловича перед высшим начальством.
Не успела еще эта докладная записка дойти до Петербурга, как из департамента вышло две бумаги: одна в Ярославль, другая в Чернигов, в которых предлагалось начальникам вторых отделений, Успенскому и Чехову, поменяться местами.
Но Михаил Павлович в Чернигов не поехал, а в самых первых числах мая перевез всю свою семью из Ярославля в Петербург. В столице они поселились на окраине, в Удельной. Домик на Костромском проспекте No 14 находился недалеко от дома, где квартировал брат Александр Павлович (No 9). Кругом стоял лес, это было важно для детей, они оказались как на даче. Узкоколейный паровичок доставлял пассажиров до самого Александровского (Литейного) моста.
Михаил Павлович сразу же подал в департамент прошение об отставке. Ему удалось в департаменте повернуть дело так, что Кропотову же было сделано письменное замечание: он не соблюл всех установленных правил при увольнении в отпуск своего начальника отделения.
присяжных поверенных и, во-вторых, стажироваться 3--4 года, будучи помощником присяжного поверенного. Естественно, при оформлении потребовались документы. Михаил Павлович послал в Ярославскую казенную палату письмо: "Имею честь просить Казенную Палату выдать мне удостоверение в том, что, состоя начальником отделения Ярославской Казенной Палаты, я заведывал"... (Далее идет перечень столов, которыми заведовал Чехов).
Это письмо, представляющее развернутый аттестат о государственной службе Михаила Павловича, составленный им самим, в палате было подшито к делу. Вместо того, чтобы отправить нужный документ, Кропотов обратился к услугам полиции. Он писал 7 июня 1901 года "приставу г. С. -Петербурга, в районе которого находится Удельная, Костромской проспект, д. 14", что кроме формулярного списка казенною палатою других каких-либо документов но выдается. "О чем Казенная Палата поручает Вам, Милостивый Государь, объявить г. Чехову, с распиской на сем отношении и таковое с распиской возвратить в Палату" {Гос. архив Ярославской области, ф. 100, оп. 2, ед. хр. 842.}.
Даже неизощренному в бюрократизме человеку ясно, что отношение, посланное Кропотовым через полицию, представляло собою чистую отписку.
Пока неизвестно, добился ли Михаил Павлович необходимой справки. В конце лета Кропотов заболел, вышел в отставку и вскоре умер.
О том, какой была его петербургская жизнь, Михаил Павлович писал из Петербурга Евгении Яковлевне: "Вы спрашиваете, чем я занимаюсь. Извольте. Измучившись на государственной службе с ее интригами, подлыми доносами, прихлебательством и вечным безденежьем и не видя перед собой ничего впереди... я плюнул на все и вышел в отставку... Суворин предложил мне 350 рублей в месяц... сейчас у меня есть и другие заработки, в других журналах... В редакцию я езжу каждый день часа на 2--3, читаю там рукописи, исправляю их, пишу сам рассказы и статьи, иногда меня посылают что-нибудь осмотреть и описать" {Письмо от 15 июня 1901 г. Гос. биб-ка им. Ленина.}.
"Дорогая Машета... Как переменилась моя деятельность! Я сжег корабли, которые строил целые одиннадцать лет, и не жаль. Ни малейшей жалости. 11 лет не образовали даже во мне привычки к государственной службе. Я уволен в отставку с мундиром... но как это смешно для меня, теперь, какими жалкими мне кажутся чиновники. Весьма возможно, что меня выметет Суворин помелом, но я не стараюсь смотреть на это большими глазами. Пока - меня печатают, пока везде появляются мои переводы... {Работы Михаила Павловича "в других журналах" и эти его переводы еще не найдены.} и меня считают настолько порядочным стилистом, что целыми массами я привожу домой статьи... сотрудников для придания им лоска... На моей обязанности хроника, приключения, маленький фельетон и Телеграммы... Политика же и руководящие статьи - это сфера старшего (редактора, - С. Ч.)" {Письмо от 4 августа 1901 г. Гос. биб-ка им. Ленива.}.
Михаил Павлович разобрался в обстановке. Сохранилось его письмо к Антону Павловичу, написанное через год с небольшим после переезда в Петербург: "... ты... предостерегал меня приблизительно так: "держись от газетчиков подальше - это все в "Новом времени" люди сытые. В газете этой можно сотрудничать только держась в стороне и главным образом работая по беллетристике". И я последовал этому мудрому и доброму совету и вот уже второй год каждый день его выполняю. До репортерства я не снизойду... скорее умру с голоду или пойду в приказчики; писать по заказу на заданные темы никогда не буду, потому что боюсь качества этих тем...
"Новое время" и типография помещались в Эртелевом переулке, ныне улица Чехова, дом No 6.} подозрительно относятся ко всякой свежей мысли, как бы невинна она ни была, а синий карандаш гуляет направо и налево и разжевываются уж всем надоевший национализм и самобытность" {Письмо от 18 июля 1902 г. Архив автора.}.
Итак, закрылась "ярославская" страница жизни Михаила Павловича, многообразная и для него трудная.
Царская, казенная, чиновничья клика выдавила из своей среды, как чужого, человека, считавшего честность и справедливость основным моральным качеством каждого. Он не ужился с миром чиновников, но можно ли считать время его службы пропавшим зря? Конечно, нет.
в своих рассказах и повестях, написанных уже после переезда в Петербург. Об отдельных житейских случаях и происшествиях, свидетелем которых он был, он сообщал Антону Павловичу, и тот использовал их в своих произведениях. Таким образом, Ярославль и Углич оказались отраженными в творчестве не только Михаила Павловича, но и Антона Павловича.