Из моих встреч с А. П. Чеховым
I
Это было, если не ошибаюсь, в 1883 году.
В Москве, на углу Дьяковской и Садовой, была гостиница, называемая "Восточные номера", - почему "восточные", неизвестно... Это были самые захудалые меблированные комнаты. У "парадного" входа, чтобы плотнее закрывалась входная дверь, к ней приспособлены были висевшие на веревке три кирпича.
В нижнем этаже жил Антон Павлович Чехов, а наверху, на втором этаже,-- И. И. Левитан, бывший в то время еще учеником Училища живописи, ваяния и зодчества.
Была весна. Мы вместе с Левитаном шли из Школы, с Мясницкой, после третьего, последнего, экзамена по живописи, на котором получили серебряные медали: я - за рисунок, Левитан - за живопись...
Когда мы вошли в гостиницу, Левитан сказал мне:
-- Зайдем к Антоше (т. е. Чехову)...
В номере Антона Павловича было сильно накурено, на столе стоял самовар. Тут же были калачи, колбаса, пиво. Диван был завален листами, тетрадями лекций - Антон Павлович готовился к выпускным экзаменам в университете, на врача.
Он сидел на краю дивана. На нем была серая куртка--в то время много студентов ходило в таких куртках. Кроме него в номере были незнакомые нам молодые люди - студенты.
Студенты горячо говорили, спорили, пили чай, пиво и ели колбасу. Антон Павлович сидел и молчал, лишь изредка отвечая на обращаемые к нему вопросы.
Он был красавец. У него было большое, открытое лицо с добрыми, смеющимися глазами. Беседуя с кем-либо, он иногда пристально вглядывался в говорящего, но тотчас же вслед опускал голову и улыбался какой-то особенной, кроткой улыбкой. Вся его фигура, открытое лицо, широкая грудь внушали особенное к нему доверие - от него как бы исходили флюиды сердечности и защиты... Несмотря на его молодость, даже юность, в нем уже тогда чувствовался какой-то добрый дед, к которому хотелось прийти и спросить о правде, спросить о горе, и поверить ему что-то самое важное, что есть у каждого глубоко на дне души. Антон Павлович был прост и естественен, он ничего из себя не делал, в нем не было ни тени рисовки или любования самим собою. Прирожденная скромность, особая мера, даже застенчивость - всегда были в Антоне Павловиче.
Был весенний солнечный день... Левитан и я звали Антона Павловича пойти в Сокольники.
Мы сказали о полученных нами медалях. Один из присутствовавших студентов спросил:
-- Что же, на шее будете носить? Как швейцары?
Ему ответил Левитан:
-- Нет, их не носят... Это просто так... Дается в знак отличия при окончании Школы...
-- Как на выставках собаки получают... - прибавил другой студент.
Студенты были другие, чем Антон Павлович. Они были большие спорщики и в какой-то своеобразной оппозиции ко всему.
-- Если у вас нет убеждений, - говорил один студент, обращаясь к Чехову, - то вы не можете быть писателем...
-- У меня нет убеждений, - отвечал Антон Павлович.
-- Вы говорите, что вы человек без убеждений... Как же можно написать произведение без идеи? У вас нет идей?..
-- Нет ни идей, ни убеждений... - ответил Чехов.
Странно спорили эти студенты. Они были, очевидно, недовольны Антоном Павловичем. Было видно, что он не отвечал какой-то дидактике их направления, их идейному и поучительному толку. Они хотели управлять, поучать, руководить, влиять. Они знали все - все понимали. А Антону Павловичу все это, видимо, было очень скучно, и он на настойчивые вопросы отвечал отдельными словами, повторяя, что у него нет убеждений, нет идей...
-- Кому нужны ваши рассказы?.. К чему они ведут? В них нет ни оппозиции, ни идеи... Вы не нужны "Русским Ведомостям", например. Да, развлечение, и только...
-- И только, - ответил Антон Павлович.
-- А почему вы, позвольте вас спросить, подписываетесь "Чехонте"?.. К чему такой китайский псевдоним?..
Чехов засмеялся.
-- А потому, - продолжал студент, - что когда вы будете доктором медицины, то вам будет совестно за то, что вы писали, без идеи и без протеста...
-- Вы правы... - отвечал Чехов, продолжая смеяться. И прибавил:
-- Пойдемте-ка в Сокольники... Прекрасный день... Там уже цветут фиалки... Воздух, весна.
И мы отправились в Сокольники.
От Красных Ворот мы сели на конку и проехали мимо вокзалов, мимо Красного пруда и деревянных домов с зелеными и красными железными крышами. Мы ехали по окраине Москвы...
Дорогой Левитан продолжал прерванный разговор:
-- Как вы думаете?.. - говорил он. - Вот у меня тоже так-таки нет никаких идей... Можно мне быть художником или нет?..
-- Невозможно, - ответил студент, - человек не может быть без идей...
-- Но вы же крокодил!.. - сказал студенту Левитан. - Как же мне теперь быть?.. Бросить?..
-- Бросить...
Антон Павлович, смеясь, вмешался в разговор:
"Станислав, не бей меня в морду...".
Мы смеялись, студенты сердились.
-- Какая же идея, если я хочу написать сосны на солнце, весну...
-- Позвольте... сосна - продукт, понимаете?.. Продукт стройки... Понимаете?.. Дрова - народное достояние... Это природа создает для народа... Понимаете?.. - горячился студент, - для народа...
-- А мне противно, когда рубят дерево... Они такие же живые, как и мы, и на них поют птицы... Они - птицы - лучше нас... Я пишу и не думаю, что это дрова... Это я не могу думать... Но вы же крокодил!.. - говорил Левитан.
-- А почему это птицы певчие лучше нас?.. Позвольте... - негодовал студент.
-- Это и я обижен, - сказал Антон Павлович, - Исаак, ты должен это доказать.
-- Потрудитесь доказать... - серьезно настаивал студент, смотря на Левитана своими острыми глазами, с выражением чрезвычайной важности.
Антон Павлович смеялся.
-- Глупо... - отрезал Левитан.
-- Вот скоро Сокольники, мы уже подъезжаем...
Сидевшая рядом с Левитаном какая-то тетка из мещанок протянула ему красное пасхальное яйцо и сказала:
-- Съешь, красавчик... (Левитан был очень красив). Батюшка мой помер... Нынче сороков... Помяни его...
Левитан и Чехов рассмеялись. Левитан взял яйцо и спросил, как звали отца, чтобы знать, кого поминать...
-- Да ты што, красавчик, нешто поп? Баба была немножко навеселе.
-- Студенты, студенты... А народ - под мышкой книжка, боле ничего... тоже... Мы приехали к кругу в Сокольники.
Выходя из вагона, баба, ехавшая с нами, обернувшись к Левитану, сказала на прощание:
-- Помяни родителя... Звали Никита Никитич... А как семинарию окончишь, волосы у тебя будут хороши... Приходи в Печатники... Анфису Никитишну все знают... Накормлю... Небось голодные, хоша ученые...
Антон Павлович смеялся, студенты были серьезны. У студентов была какая-то придавленность. Казалось, что забота-старуха по пятам преследовала их. Они были полны каких-то навязчивых идей. Что-то тяжелое и выдуманное тяготело над ними, как какая-то служба, сковывающая их молодость. У них не было простоты и умения отдаться минуте жизни. А весна была так хороша! Но когда Левитан, указывая на красоту леса, говорил: "Посмотрите, как хорошо", один из студентов ответил: "Ничего особенного... Просто тоска... Лес, и черт с ним!.. Что тут хорошего..."
-- Ничего-то вы, цапка, не понимаете! - повторил Левитан. Мы шли по аллее.
сколько кому осталось лет жизни на этой нашей темной земле.
Студенты, с пледами на плечах, тоже оживились и запели:
Выпьем мы за того,
Кто "Что делать?" писал,
Выпьем мы за него,
За его идеал...
Антон Павлович и Левитан шли, рядом, а впереди шли студенты... Издали видно было, как большие их волосы лежали на их пледах, что было своеобразно красиво.
-- Что это там летит?.. - крикнул один из них, обращаясь к Левитану.
-- Это, вероятно, сокол... - пошутил Антон Павлович. Летела ворона!
-- А в Сокольниках, должно быть, и нет больше соколов... - прибавил Чехов. - Я никогда не видал, какой сокол... Сокол ясный... О чем задумались, соколики?.. Должно быть, сокола и охота с ними были распространены на Руси...
Мы подошли к краю леса. Перед нами была просека, где лежал путь железной дороги. Показались столы, покрытые скатертями. Много народу пило чай... Самовары дымились... Мы тоже сели за один из столиков, - чаепитие было принято в Сокольниках. Сразу же к нам подошли разносчики...
Булки, сухари, балык, колбаса копченая наполняли их лотки...
-- Пожалуйте, господа хорошие...
Около нас за другим столом разместились сильно подвыпившие торговцы типа Охотного ряда и недружелюбно оглядывали нас.
-- Вы, студенты... - заговорил один, сильно пьяный, обращаясь в нашу сторону, - которые ежели... - и он показал нам кулак.
Другой уговаривал его не приставать к нам.
-- Не лезь к им... Чево тебе... Может, они и не студенты... Чево тебе...
-- Слуга служи, шатун шатайся... - говорил в нашу сторону пьяный с осоловелыми глазами...
Видно было, что мы не нравились этой компании, - трудно понимаемая вражда к нам, "студентам", прорывалась наружу.
Антон Павлович вынул маленькую книжечку и что-то быстро записал в ней. И помню, он сказал мне, когда мы шли обратно:
А когда мы расстались с нашими студентами, он сказал, улыбаясь мне и Левитану:
-- Эти студенты будут отличными докторами... Народ они хороший... И я завидую им, что у них головы полны идей...
II
Много прошло времени после этой прогулки нашей в Сокольниках, и по приезде в Крым, в Ялту - весной 1904 года, - я был у Антона Павловича Чехова в доме его в Верхней Алупке. На дворе дачи, когда я вошел в калитку, передо мной, вытянув шею, на одной ноге стоял журавль. Увидев меня, он расправил крылья и начал прыгать и делать движения, танцуя, - как бы показывая мне, какие выкрутасы он умеет разделывать.
Антона Павловича я застал в его комнате. Он сидел у окна и читал газету "Новое время".
-- Какой милый журавль у вас, - сказал я Антону Павловичу, - он так забавно танцует...
-- Да, это замечательнейшее и добрейшее существо... Он любит всех нас, - сказал Антон Павлович. - Знаете ли, он весной прилетел к нам вторично. Он улетел на зиму в путешествие в другие, там, разные страны, к гиппопотамам, и вот опять к нам пожаловал. Его мы так любим, Маша (сестра) и я, - не правда ли, странно это и таинственно?.. - улететь и прилететь опять... Я не думаю, что это только за лягушками, которых он в саду здесь казнит... Нет, он горд и доволен еще тем, что его просят танцевать. Он - артист и любит, когда мы смеемся на его забавные танцы. Артисты любят играть в разных местах и улетают... Жена вот улетела в Москву, в Художественный театр...
Антон Павлович взял бумажку со стола, свернутую в короткую трубочку, закашлялся и плюнул в нее, бросил в банку с раствором.
В комнате Антона Павловича все было чисто прибрано, светло и просто - немножко как у больных. Пахло креозотом. На столе стоял календарь и веером вставленные в особую подставку много фотографий - портреты артистов и знакомых. На стенах были тоже развешаны фотографии - тоже портреты, и среди них - Толстого, Михайловского, Суворина, Потапенки, Левитана и других.
В комнату вошла Марья Павловна и сказала, что прислуга-кухарка заболела, лежит, что у ней сильная головная боль. Антон Павлович сначала не обратил на это внимания, но потом внезапно встал и сказал:
-- Ах, я и забыл... Ведь я доктор... Как же, я ведь доктор. Пойду, посмотрю, что с ней...
И он пошел на кухню к больной. Я шел за ним и, помнится, обратил внимание на его поддавшуюся под натиском болезни фигуру: он был худ, и его плечи, остро выдаваясь, свидетельствовали об обессиливавшем его злом недуге...
Кухня была в стороне от дома. Я остался на дворе с журавлем, который опять танцевал и так развеселился, подпрыгивая, что расправил крылья, полетел ввысь, сделал крут над садом и опять опустился передо мной.
-- Журка, журка!.. - позвал я его, и он близко подошел ко мне и боком смотрел своим острым глазом, вероятно, дожидаясь награды за искусство. Я подал ему пустую руку. Он посмотрел и что-то прокричал... Что? Вероятно - "мошенник!" или еще что-нибудь худшее, так как я ничего ему не заплатил за представление.
После я показал Антону Павловичу бывшие со мной только что написанные в Крыму свои вещи, думая его немножко развлечь... - это были, ночью спящие, большие корабли... Он попросил меня оставить их у себя.
-- Оставьте... Я еще хочу посмотреть их, один... - сказал он...
Антон Павлович собирался ехать в Москву. Я не советовал ему делать этого - он выглядел совсем больным и сипло кашлял. За обедом он говорил мне:
-- Отчего вы не пьете вино?.. Если бы я был здоров, я бы пил... Я так люблю вино...
На всем лежала печать болезни и грусти.
Я сказал ему, что хочу купить в Крыму маленький кусочек земли и построить себе здесь мастерскую, но не в Ялте, а где-нибудь около.
Хотите?.. Только там очень море шумит, "вечно"... Хотите? И там есть маленький домик. Я буду рад, что вы возьмете его...
Я поблагодарил Антона Павловича, но и я у самого моря не смог бы жить - я не люблю спать так близко от него, и у меня всегда сердцебиение...
Это была последняя моя встреча с А. П. Чеховым.
После я жил в Гурзуфе и построил себе там мастерскую. И из окна моего был виден домик у скалы, где когда-то жил Антон Павлович. Этот домик я часто воспроизводил в своих картинах. Розы... и на фоне моря интимно выделялся домик Антона Павловича. Он давал настроение далекого края, и море шумело около бедного домика, где жила душа великого писателя, плохо понятого своим временем.
-- Меня ведь женщины не любят... Меня все считают насмешником, юмористом, а это не верно... - не раз говорил мне Антон Павлович.
ПРИМЕЧАНИЯ
Из моих встреч с А. П. Чеховым - Впервые: Россия и Славянство. 1929. 13 июля. Перепечатано под названием "Мои дни с А. П. Чеховым" в: Литературное наследство. М.: 1960. No 68. Входит также в издание "Константин Коровин вспоминает...". Печатается по газетному тексту.
Ждет теперь Станислава... называется: "Станислав, не бей меня в морду..." -- по всей вероятности, имеется в виду орден Св. Станислава 3-й степени, который носили не на шейной ленте, а в петлице.
... тетка из мещанок протянула ему красное пасхальное яйцо... - в рассказе "В дни юности", где повторяется схожий эпизод, женщина дает Левитану просфору (см. с. 518 наст. изд).
... приехали к кругу в Сокольники -- в конце XIX в. на конечной станции трамвая в Сокольниках стоял концертный павильон под названием "Круг". Это было великолепное здание круглой формы (архитектор Д. Н. Чичагов).
Выпьем мы за того... - здесь и далее: куплет популярной студенческой песни "Проведемте, друзья, эту ночь веселей":
Выпьем мы за того
Кто "Что делать?" писал,
За героев его.
За его идеал.
"Что делать?"
Жена... улетела... в Художественный театр... - имеется в виду О. Л. Книппер-Чехова, артистка Московского Художественного театра.
... я жил в Гурзуфе и построил себе там мастерскую -- ныне Дом творчества им. К. А. Коровина.