Поиск по творчеству и критике
Cлово "FRANCISCO"
Входимость: 2. Размер: 93кб.
Входимость: 1. Размер: 6кб.
Примерный текст на первых найденных страницах
Входимость: 2. Размер: 93кб.
Часть текста: более высоко оценивает вклад Чехова в мировую культуру в качестве новеллиста, чем драматурга: “В Западной Европе нет исполнителей для чеховских героев, как нет и публики, которая бы смогла их понять и оценить” 1 . В чем же причины более медленного проникновения творчества Чехова в португальскую культуру по сравнению с произведениями Толстого и Достоевского? Осмыслить эти причины попытался в 1938 году известный португальский поэт и литературовед Адолфо Казайс Монтейро. В предисловии к первому португальскому изданию “Дуэли” он утверждает, что всех трех писателей можно причислить к тем, кто “обладает наибольшими возможностями быть понятым во всем мире, несмотря на неизбежно причиняющий ущерб перевод”. И хотя, по его мнению, “гигантские фигуры Толстого и Достоевского” не в состоянии “затмить своего современника Антона Чехова”, основное различие между ними он видит в том, что книги Чехова более камерны, а романы Достоевского и Толстого составляют “самую впечатляющую эпопею прошлого столетия — эпопею человеческой личности”. Наблюдение португальского литературоведа, хорошо знающего особенности психологии и мышления своих соотечественников, представляет для нас несомненную ценность. “Чехов еще не так хорошо нам знаком, как он того заслуживает, — продолжает А. Казайс Монтейро, — поскольку даже великолепный анализ характеров, психологическая их достоверность, редкостное разнообразие типажей” и многие другие отличительные особенности его художественной манеры недостаточны, чтобы “уравновесить не имеющие себе равных мощь и грандиозность произведений Толстого и Достоевского”. Но парадоксально, замечает А. Казайс Монтейро, что хотя творчество Чехова, на его взгляд, должно быть понятнее западноевропейским читателям, они знают его гораздо хуже, чем обоих...
Входимость: 1. Размер: 6кб.
Часть текста: 10 октября. Это письмо я посылаю в Японию, откуда оно пойдет к вам через Шанхай или Америку. Живу я в Корсаковском посту, где нет ни телеграфа, ни почты и куда заходят корабли не чаще одного раза в две недели. Вчера пришел пароход и привез мне с севера кучу писем и телеграмм. Из писем узнал я, что Маше понравился Крым; думаю, что Кавказ ей больше понравится; узнал, что Иван никак не может сварить своей учительской каши, колеблясь семо и овамо. Где он теперь? Во Владимире? Узнал, что Михайло, слава богу, всё лето не имел места и жил поэтому дома, что Вы были во Святых горах, что на Луке было скучно и дождливо. Странное дело! У Вас дождливо и холодно, на Сахалине же с самого моего приезда до сегодня стоит ясная, теплая погода; легкие холода с инеем случаются по утрам, снег белеет на одной из гор, но земля еще зеленая, листья не осыпались и всё в природе обстоит благополучно, точно в мае на даче. Вот Вам и Сахалин! Узнал я также из писем, что в Бабкине было превосходное лето, что Суворин очень доволен своим домом, что Немировичу-Данченко скучно, что у Ежова, бедняги, умерла жена, что, наконец, Иваненко переписывается с Жамэ и что Кундасова исчезла неизвестно куда. Иваненко будет убит мною, а Кундасова, вероятно, опять уж шагает по улицам, размахивает руками и величает всех мразью, а потому я не тороплюсь оплакивать ее. Вчера в полночь я услышал рев парохода. Все повскакивали с постелей: ура, пароход пришел! Оделись, пошли с фонарем к пристани; смотрим вдаль — в самом деле огни парохода. Большинством голосов решили, что это «Петербург», на котором я поеду в Россию. Я обрадовался. Сели мы на лодку и поплыли к пароходу... Плыли, плыли, наконец видим в тумане темный корпус парохода; один из нас кричит хриплым голосом: «Что за судно?» И получаем ответ: «Байкал!» Тьфу, ты,...