Варианты - Пьесы, 1889-1891. Леший

ЛЕШИЙ

Ранняя редакция 5-го, 6-го и 7-го явлений I акта
(цензурный экземпляр рукописи)

<Явление> 5-е

Те же, Желтухин и Юля.

Войницкий. Так вы, Иван Иванович, говорите, что вам Леший очень нравится? Да, согласен, прекрасный, симпатичный человек.

Юля. Здравстауй, Феденька. (Целуется.)

Федор Иванович. Здравствуй, с новорожденным.

Войницкий. Мне этот Леший очень, очень нравится. Такая широкая, открытая душа...

Желтухин. Миша Хрущов? О да! Прямой, честный, весельчак такой. Но, знаете ли... он мой друг, я его очень люблю, но бывают минуты, когда я его не перевариваю. В нем что-то есть этакое... Я не могу этого формулировать на словах, но что-то отталкивающее. Вы обратите внимание, когда он стоит к вам в профиль, то на лице у него какое-то странное выражение... помесь сатира с Мефистофелем. Одним словом, вы меня понимаете.

Войницкий. Понимаю.

Юля(Показывает башмачок для часов.)

Орловский. Дусенька моя, девочка, башмачок! Какая штука...

Юля. Одной золотой канители на восемь с полтиной пошло. Посмотрите на края: жемчужинки, жемчужинки, жемчужинки... А это буквы: Леонид Желтухин. Тут шелк: «Кого люблю, тому дарю».

Дядин. А позвольте мне посмотреть! Восхитительно! Человек, одаренный богатой фантазией, мог бы подумать, что этот башмачок вы похитили с ножки у воздушной наяды.

Федор Иванович. Бросьте вы это... Будет вам! Юля, вели-ка подать шампанского!

Юля. Фединька, это вечером!

Федор Иванович. Ну, вот еще — вечером! Валяй сейчас. А то я уйду. Честное слово, уйду! Где оно у тебя стоит? Я сам пойду возьму.

Юля. Всегда ты, Федя, в хозяйстве беспорядки делаешь. (Василию.) Василий, на ключ! В кладовой шампанское в углу около кулька с изюмом, в корзине. Только смотри, не разбей чего-нибудь.

Федор Иванович. Василий, три бутылки!

Юля. Не выйдет из тебя, Фединька, хорошего хозяина. Всегда ты беспорядки делаешь. (Накладывает всем пирога.) Еще будут цыплята, караси и артишоки. Кушайте, господа, побольше. Обед еще не скоро, в шестом часу.

Войницкий

Желтухин. Да... Это Серебряковы. Наконец-то!

Василий. Господа Серебряковы приехали!

Юля (вскрикивает). Соничка! (Убегает.)

Войницкий. Пойдем встретим, пойдем встретим... (Уходит.)

Федор Иванович. Эка обрадовались!

Желтухин. А Жорж-то как обрадовался! Как в людях мало такта. Живет с профессоршей и не может скрыть этого. Так ее расхваливал сейчас, когда тебя не было, что даже неприлично.

Федор Иванович. Откуда ты знаешь, что он с нею живет?

Желтухин. Весь уезд говорит об этом, душа моя.

Федор Иванович

ЯВЛЕНИЕ 6-е

Те же, Серебряков, Марья Васильевна,
Войницкий под руку с Еленой Андреевной,
Соня и Юля (входят).

Юля (целуя Соню). Милая! Милая!

Орловский (идя навстречу). Саша! Здравствуй, голубчик!

Целуются. Здравствуй, матушка! Здоров? Слава богу?

Серебряков. А ты, кум? Ты ничего, молодцом! Очень рад тебя видеть. Давно приехал?

Орловский. В пятницу. Мария Васильевна! Как изволите поживать, ваше превосходительство? (Целует руку.)

. Дорогой мой... (Целует в голову.)

Соня. Крестненький!

Орловский. Соничка! Душа моя! (Целует в лоб, щеки, руки.) Голубушка, канареечка моя...

Соня. Лицо по-прежнему добренькое, сантиментальное, сладенькое... Здравствуйте, господа!

Желтухин. Я чрезвычайно рад видеть вас, Софья Александровна! Вы сегодня так интересны! (Садится.)

Орловский. И выросла, и похорошела, и возмужала, душа моя.

Соня. Ну, как вы вообще? Что, здоровы?

Орловский. Страсть как здоров!

Соня. Молодчина, крестненький! Ах, какой славный пирог!

Юля. Милая!

Федор Иванович Что же ты со мной не здороваешься? (Целуется.)

Соня. А слона-то и не приметила. Загорел, оброс, настоящий паук! Федя, если ты мне друг, скорее намажь икры.

Орловский (Серебрякову). Как живешь, кум? Небось, все пишешь?

Серебряков. Да, понемножку. У меня уж такой режим: от утра до завтрака за рабочим столом. Привык. Ты как живешь?

Орловский. Что мне делается? Живу! Именье сыну отдал, дочек за хороших людей повыдавал, и теперь свободней меня человека нет. Знай себе гуляю!

Дядин (Серебрякову). Ваше превосходительство изволили несколько опоздать. В пироге уже значительно понизилась температура. Позвольте представиться: Илья Ильич Дядин, или, как некоторые весьма остроумно выражаются по причине моего рябого лица, Вафля.

Серебряков. Очень приятно.

Дядин. Madame! Mademoiselle! (Кланяется Елене Андреевне и Соне.) Здесь все мои друзья, ваше превосходительство. Когда-то я имел большое состояние, но по домашним обстоятельствам, или, как выражаются в умственных центрах, по причинам, от редакции не зависящим, я должен был уступить свою часть родному моему брату, который по одному несчастному случаю лишился семидесяти тысяч казенных денег. От прежнего величия уцелели только друзья и любовь к добродетели. Моя профессия: эксплоатация бурных стихий. Заставляю шумящие волны вращать колесы мельницы, которую я арендую у моего друга Лешего.

Войницкий

Дядин. Всегда с благоговением преклоняюсь перед научными светилами, украшающими наш отечественный горизонт. Простите мне дерзость, с какою я мечтаю нанести вашему превосходительству визит и усладить свою душу беседою о последних выводах науки.

Серебряков. Прошу покорно... Буду рад.

Соня. Ну, рассказывайте, крестненький. Где вы зиму проводили? Куда исчезали?

Орловский. В Гмундене был, в Париже был, в Ницце, в Лондоне, дуся моя, был.

Соня. Счастливчик! Хорошо тому, у кого денег много. Взял да поехал.

Дядин. Виноват, mademoiselle. Я позволю себе вашу счастливую мысль перефразировать таким образом: хорошо тому, кто денег не жалеет. Не все миллионщики живут весело и не всем беднякам скучно. Кто денег не жалеет, тот и барин.

Соня. А если денег совсем нет?

Дядин. Весьма тонкое замечание! Побежден. (Хохочет.) Я побежден! Браво, mademoiselle!

Соня смеется в салфетку. Теперь интересно бы взглянуть на этот стол à vol d’oiseaux²⁰. Какой восхитительный букет! Сочетание грации, красоты, глубокой учености, сла...

Федор Иванович (перебивая). Какой восхитительный язык! Черт знает что такое! И говоришь ты, точно кто тебя по спине рубанком водит. Ешь пирог с грибами, держи язык за зубами.

Серебряков (ест). завтракать. В назначенный день я поехал к нему на дачу и между прочим застал там покойного Сергея Михайловича Соловьева. Приехали мы рано, и хозяин, чтобы занять нас, стал говорить нам об изгоях. Говорил он длинно и утомил нас ужасно. Казалось, что он никогда не кончит. Когда подали пирог, Сергей Михайлович взял себе кусок и сказал: «Ешь пирог с грибами, держи язык за зубами». Сказал он это, конечно, машинально, без задней мысли, но хозяин принял это на свой счет и замолчал. Вышло как будто неловко.

Марья Васильевна (хохочет). Воображаю...

Серебряков. Потом долго смеялись.

Войницкий (в сторону)... Да, очень смешно!

Пауза.

Соня. А без вас, крестненький, всю зиму была тут такая скука, что просто ужас.

Орловский. Сама виновата. Отчего у соседей не бываешь?

Соня. У Юлички бываю, а у остальных — нет, пожалуйста! Боже меня сохрани. Лучше скука, чем ваши соседи.

Орловский. Отчего так?

Соня. Избавьте. Ни одного обыкновенного человека, а всё такие, что хоть в музей. Народники в вышитых сорочках, земские доктора, похожие на Базарова.

Орловский. Выдумываешь зря.

Соня. Толстовцы, которые когда приезжают в гости, то непременно идут через кухню черным ходом... нет, избавьте, пожалуйста! Кривляки мне и в городе надоели.

. Фантазии у тебя в голове много. Да ты, бывает, фельетонов не пишешь?

Войницкий. Дневник пишет. Во какой толстый! Все вопросы решены.

Орловский. Тебе бы, душа моя, влюбиться да замуж.

Войницкий. Помилуйте, за кого ей замуж идти. Гумбольдт уж умер, Эдисон в Америке, Лассаль тоже умер...

Соня. Кто бы другой иронизировал, да не ты, дядя Жорж.

Войницкий. Что же ты сердишься?

Соня. Если скажешь еще хоть одно слово, то кому-нибудь из нас двоих придется уехать домой... Я или ты.

Орловский (хохочет). Ну, характер!

Войницкий. Да, характер, доложу вам... (Соне.) Ну, лапку! Дай лапку! (Целует руку.)

ЯВЛЕНИЕ 7-е

Те же и Хрущов.

Хрущов (выходя из дому). Зачем я не художник? Какая чудная группа!

Орловский (радостно). Миша! Сыночек мой крестненький!

Федор Иванович. Леший!

Хрущов. С новорожденным! Здравствуйте, Юличка! Какая вы сегодня хорошенькая! Крестненький! (Целуется с Орловским.) София Александровна! (Здоровается со всеми.)

Желтухин. Ну, можно ли так поздно приезжать? Где ты был?

Хрущов

Юличка. Пирог давно уже простыл.

Хрущов. Ничего, Юличка, я холодного поем. Где же мне сесть?

Соня. Садитесь сюда... (Дает ему место рядом.)

Хрущов. Какая сегодня великолепная погода! И как аппетитно смотрит на меня вот этот пирожок! Я его сейчас съем. (Выпивает водки.) С новорожденным! Юличка, поцелуйте этот пирожок. Он станет вкуснее...

Та целует. Merci. Как живете, крестненький? Давно не видел вас.

Орловский. Да, давно не видались. Ведь я за границей был.

Хрущов. Слышал, слышал. Позавидовал вам. Федор, а ты как живешь?

Федор Иванович. Ничего.

Хрущов. Дела твои как?

. Не могу пожаловаться. Только вот езды много. Замучился. Отсюда на Кавказ, с Кавказа сюда, отсюда опять на Кавказ, и этак без конца. Скачешь как угорелый. Ведь у меня там два имения.

Хрущов. Знаю.

Федор Иванович. Колонизацией занимаюсь и тарантулов ловлю на смолку. Дела идут хорошо, но насчет «уймитесь, волнения страсти» — все обстоит по-прежнему.

Хрущов. Влюблен, конечно?

Федор Иванович. По этому случаю надо выпить. (Пьет.) Господа, никогда не влюбляйтесь в замужних женщин! Честное слово, лучше быть раненным в плечо и в ногу навылет, как ваш покорнейший слуга, чем любить замужнюю. Такая беда, что просто...

Соня. Безнадежно?

Федор Иванович. Ну вот пустяки какие! Безнадежно. Если человек серьезно захотел чего-нибудь добиться, то добьется хоть ты тут что! Безнадежно, несчастная любовь, ах, ох — все это баловство. Захотел я, чтоб ружье мое не давало промаха, и оно не дает. Не помню того случая, чтоб когда я промах дал. Так-то, брат Соня. Уж если я кого намечу, то, кажется, легче на луну взобраться, чем уйти. От меня не уйдешь, нет. Я с нею не сказал еще и трех фраз, а она уж в моей власти. Да. Я ей только сказал: «Сударыня, всякий раз, как вы взглянете на какое-нибудь окно, вы вспомните обо мне. Я хочу этого». Значит, вспоминает она обо мне тысячу раз в день. Мало того, я каждый день бомбандирую ее письмами.

Елена Андреевна. Письма — это рискованный прием. Она получает их, но может не читать.

Федор Иванович. Вы думаете? Гм... Живу я на этом свете тридцать пять лет, но что-то не приходилось встречать таких феноменальных женщин, у которых хватило бы мужества не распечатать письмо.

Орловский Каков? Сыночек мой! Ведь и я таким был, точь-в-точь таким! Только вот на войне не был, а водку пил и деньги мотал — страшное дело!

Федор Иванович. Люблю я ее, Миша, серьезно. Пожелай только она, и я отдам ей все: свою свободу, и силу, и деньги. Увез бы я ее к себе на Кавказ, на горы, жили бы мы припеваючи. Я, Елена Андреевна, сторожил бы ее, как верный пес, а она для меня была бы, как вот поет наш предводитель: «И будешь ты царица мира, подруга верная моя...» Эх, не знает она своего счастья!

Хрущов. Кто же эта счастливица?

Федор Иванович. Много будешь знать, скоро состаришься... Довольно об этом. Теперь начнем из другой оперы. Помню, лет десять тому назад — Леня тогда еще гимназистом был — праздновали мы вот так же день рождения. Ехал я отсюда домой верхом, и на правой руке сидела у меня Соня, а на левой — Юлька, и обе за мою бороду держались. Господа, выпьем за здоровье друзей юности моей, Сони и Юли!

Дядин (хохочет). Это восхитительно! Это восхитительно!

Федор Иванович. Как-то раз после войны пьянствовал я с одним турецким пашой в Трапезонде. Он меня и спрашивает…

Дядин (перебивая). Господа, выпьем тост за отличнейшие отношения! Vivat дружба! Живьо!

Федор Иванович. Стоп, стоп, стоп! Соня, держу пари! Кладу вот на стол триста рублей! Пойдем после завтрака на крокет, и я держу пари, что в один раз пройду все ворота и, обратно!

Соня. Принимаю. Только у меня трехсот рублей нет.

Федор Иванович

Соня. Согласна.

Дядин. Это восхитительно! Это восхитительно!

Желтухин (вставая). Господа, если пить, то выпьем за лучшие времена, за лучших людей, за идеалы!

Соня хохочет.

Орловский. Ну, закатилась наша. Что ты?

Хрущов хохочет. Ты-то чего?

Марья Васильевна. Софи, это неприлично!

Хрущов. Ох, виноват, господа. Сейчас кончу... сейчас.

Желтухин. Тебе показался смешон мой тост...

Хрущов. Вовсе нет. Честное слово, нет. Просто без причины.

Войницкий. Им обоим палец покажи, сейчас же захохочут. Соня! Ну вот.

Хрущов. Будет вам! (Смотрит на часы.) Ну, отче Михаиле, поел, попил, теперь и честь знай. Пора ехать.

Соня. Куда это?

Хрущов. К больному. Опротивела мне моя медицина, как постылая жена, как длинная зима.

Серебряков. Позвольте, однако, ведь медицина ваша профессия, дело, так сказать...

Войницкий (с иронией). У него есть другая профессия. Он на своей земле копает торф.

Серебряков. Что?

Войницкий. Торф. Один инженер вычислил, как дважды два, что в его земле лежит торфу на семьсот двадцать тысяч. Не шутите.

Хрущов. Я копаю торф не для денег.

. Для чего же вы его копаете?

Хрущов. Мне нравится этот вопрос... Для чего я копаю? Для зубного порошка! (Раздраженно.) Все русские леса трещат от топоров, гибнут миллиарды деревьев, опустошаются жилища зверей и птиц, мелеют и сохнут реки, исчезают безвозвратно чудные пейзажи — и всё оттого, что у ленивого человека не хватает смысла нагнуться и поднять с земли топливо. Смешного я тут ничего не вижу.

Войницкий. Я не смеюсь. Откуда вы взяли?

Хрущов. Вы истребляете леса, а они украшают землю, они учат понимать человека прекрасное, их великолепие внушает нам величавое настроение. Леса смягчают суровый климат. Где мягче климат, там меньше тратится сил на борьбу с природой и потому там мягче и нежнее человек. В странах, где климат мягок, люди красивы, гибки, легко возбудимы, речь их изящна, голоса приятны, движения грациозны. У них процветают науки и искусства, философия их не мрачна, отношения к женщине полны изящного благородства. Вот вы глядите на меня с иронией, а когда я прохожу мимо крестьянских лесов, которые я спас от порубки, или когда я слышу, как шумит мой молодой лес, посаженный вот этими руками, я сознаю, что климат немножко в моей власти и что если через тысячу лет человек будет счастлив, то в этом немножко буду виноват и я. Когда я сажаю березку и потом вижу, как она зеленеет и качается от ветра, душа моя наполняется гордостью от сознания, что я помогаю богу создавать организм.

Федор Иванович. Леший, за твое здоровье!

Хрущов. Надо быть безрассудным варваром и не бояться бога, чтобы жечь в своей печке эту красоту, разрушать то, чего мы не можем создать. Человеку даны <разум> и творческая сила, чтобы приумножать то, что ему дано, но до сих пор он не творил, а разрушал. Лесов все меньше и меньше, реки сохнут, дичь перевелась, климат испорчен, и с каждым днем земля становится все беднее и безобразнее.

Войницкий (перебивая). Все это прекрасно, но откуда вы, милый человек, взяли, что от лесов климат делается мягче? Если бы вы взглянули на дело не с фельетонной точки зрения, а с научной, то сказали бы совсем противуположное...

Хрущов. Если вы верите, что без лесов лучше, то что же вы сидите на одном месте и не спешите истребить то, что осталось? Егор Петрович, знаете что? Не будем говорить об этом! Прошу вас!

Войницкий

Марья Васильевна. Ах!

Соня. Бабушка, что с вами?

Марья Васильевна (Серебрякову). Как я виновата перед вами, Александр! Забыла я сказать вам... потеряла память. Сегодня я получила письмо из Харькова от Павла Алексеевича. Вам кланяется.

Серебряков. Благодарю, очень рад.

Марья Васильевна. Прислал свою новую брошюру и просил показать вам.

Серебряков. Интересно?

Марья Васильевна. Интересно, но как-то странно. Опровергает то, что семь лет тому назад сам же защищал. Это очень, очень типично для нашего времени. Никогда с такою легкостью не изменяли своим убеждениям, как теперь.

Желтухин. Идеалов нет!

Марья Васильевна. Шашки как-то перемешались, и положительно трудно понять теперь, кто принадлежит к какому лагерю и какого он направления. Это ужасно.

Войницкий

Марья Васильевна. Но я хочу говорить.

Войницкий. Но мы уже пятьдесят лет говорим о направлениях и лагерях, пора бы уж и кончить.

Марья Васильевна. Тебе почему-то неприятно слушать, когда я говорю. Прости, Жорж, но в последние годы ты так изменился, что я тебя совершенно не узнаю. Ты был человеком определенных убеждений, светлою личностью...

Войницкий. О да! Я был светлою личностью, от которой никому не было светло. Позвольте мне встать. Я был светлою личностью... Нельзя сострить ядовитей! Теперь мне сорок семь лет. До прошлого года я так же, как вы, нарочно старался отуманивать свои глаза всякими отвлеченностями, чтобы не видеть настоящей жизни, — и думал, что делаю хорошо. Я ни разу не любил, не был любим, не имел семьи, не пил вина, не наслаждался, потому что все это старался считать пошлым! А теперь, если б вы знали, как я ненавижу себя, что глупо проворонил время, когда смело мог бы иметь то, в чем отказывает мне теперь моя старость! Жизнь глупо потеряна, и это сознание гнетет теперь мою душу.

Серебряков. Постой... Ты, Жорж, точно обвиняешь в чем-то свои прежние убеждения.

Соня. Довольно, папа! Скучно!

Серебряков. Постой... Ты точно обвиняешь в чем-то свои прежние убеждения. Но виноваты не они, а ты сам. Ты забывал, что убеждения без дел мертвы. Нужно было дело делать!

Войницкий. Дело? Не всякий способен быть пишущим perpetuum mobile.

Серебряков. Что ты этим хочешь сказать?

Войницкий. Ничего. Прекратим этот разговор. Мы не дома.

. Совсем потеряла память. Забыла вам, Александр, напомнить, чтобы вы перед завтраком приняли капли. Привезла их, а напомнить забыла.

Серебряков. Не нужно.

Марья Васильевна. Но ведь вы больны, Александр! Вы очень больны!

Серебряков. Зачем же трезвонить об этом? Стар, болен, стар, болен... только и слышишь! (Желтухину.) Леонид Степанович, позвольте мне встать и уйти в комнаты. Здесь немножко жарко и кусают комары.

Желтухин. Сделайте такое одолжение. Завтрак кончился.

Серебряков. Благодарю вас. (Уходит в дом; за ним идет Марья Васильевна.)

Юля (брату). Иди за профессором! Неловко.

Желтухин (ей). Черт бы его взял! (Уходит.)

Дядин(Целует руку.)

Юля. Не за что, Илья Ильич. Вы мало ели.

Ее благодарят.

Не за что, господа! Вы все так мало кушали!

Федор Иванович. Что же, господа, теперь будем делать? Пойдем сейчас на крокет пари держать, а потом?

Юля. А потом обедать.

Федор Иванович. А потом?

Хрущов. Потом приезжайте все ко мне. Вечером рыбную ловлю на озере устроим.

Федор Иванович. Превосходно.

Дядин. Восхитительно.

Хрущов. А ведь у меня хорошо, господа! Сидишь вечером или ночью у себя на озере в лодке; в воде отражается небо, так что одно небо со звездами наверху, а другое внизу под лодкой. Два неба, две луны... Даже жутко!

Соня. Так позвольте же, господа. Значит, мы сейчас пойдем на крокет пари держать. Потом пораньше пообедаем у Юли и этак часов в семь поедем к Леш... то есть к Михаилу Львовичу. Отлично. Пойдемте, Юличка, за шарами.

Уходят с Юлей

Федор Иванович. Василий, неси вино на крокет! Будем пить за здоровье победителей. Ну, отче, пойдем заниматься благородной игрой.

Орловский. Погоди, роднуша, мне нужно с профессором минуток пять посидеть, а то неловко. Этикет надо соблюсти. Пока поиграй моим шаром, а я скоро... (Уходит в дом.)

Дядин. Пойду сейчас слушать ученейшего Александра Владимировича. Предвкушаю то высокое наслаждение, кото...

Войницкий. Ты надоел, Вафля. Иди.

Дядин. Иду-с. (Уходит в дом.)

Федор Иванович (идя в сад, поет). И будешь ты царицей мира, подруга верная моя... (Уходит.)

Хрущов. Я сейчас потихоньку уеду. Егор Петрович, убедительно прошу вас, не будем никогда говорить ни о лесах, ни о медицине. Не знаю почему, но когда вы заводите об этом речь, то у меня после этого весь день бывает такое чувство, как будто я пообедал из нелуженой посуды. Честь имею кланяться.

Елена Андреевна. Виновата... Вы сейчас приглашали всех к себе... И меня в том числе?

Хрущов То есть... Конечно, конечно! Буду очень рад. Однако уж скоро четыре часа... Честь имею кланяться... (Уходит.)

Ранняя редакция 7-го явления III акта
(цензурный экземпляр рукописи)

7

Елена Андреевна и потом Федор Иванович.

Елена Андреевна (одна). Что такое? Письмо Жоржа ко мне. Но чем же я виновата? О, как это резко, безбожно. У нее так чисто на душе, что она не может говорить со мной... Боже мой, голова кружится, я сейчас упаду...

Федор Иванович (выходит из левой двери и идет через сцену). Что это вы всё вздрагиваете, когда видите меня?

Пауза.

Гм... (Берет у нее из рук письмо и рвет его на клочки.) Все это вы бросьте... Вы должны думать только обо мне... (Уходит в правую дверь.)

Елена Андреевна Что он сейчас сказал? Что сделал? Опять говорит об окнах? Этот проклятый человек смущает меня, я его боюсь, а у Сони так чисто на душе, что она не может говорить со мной... (Плачет.) Вышла бы из этого омута — в поле и шла бы день и ночь, чтобы ничего не видеть, не слышать, не думать... (Идет к левой двери, но, увидев идущих навстречу Желтухина и Юлю, уходит в среднюю.)

Ранняя редакция 9-го явления III акта
(цензурный экземпляр рукописи)

9

Те же, Серебряков, Орловский и Марья Васильевна.

Орловский. Я и сам, душа моя, что-то нездоров. Вот уж два дня голова болит и все тело ломит... (Дует на ладонь.) И дыхание горячее.

Серебряков. Где же остальные? Не люблю я этого дома. Какой-то лабиринт. Двадцать шесть громадных комнат, разбредутся все и никого никогда не найдешь... (Звонит.) Пригласите сюда Егора Петровича и Елену Андреевну!

Желтухин

Юля уходит.

Серебряков. С нездоровьем еще можно мириться, куда ни шло, но чего я не могу переварить в себе, так это своего теперешнего настроения. У меня такое чувство, как будто я уже умер или с земли свалился на какую-то чужую планету.

Желтухин. Точно такое же чувство и у меня. У нас живется хорошо только кулакам и щедринским героям. И я нисколько бы не удивился, если бы я и вы умерли с голода или... или ну, вообще...

Орловский. Оно с какой точки взглянуть. Может, и так. А я твое настроение, Саша, понимаю в таком смысле. До самой своей отставки, пока ты не попал сюда, то был счастлив, доволен и собой, и людьми, не чувствовал ни старости, ни болезней, а как попал поневоле сюда, ну и пошло все навыворот: люди тебе не нравятся, сам ты себе не нравишься, порядки здешние для тебя чужие, а тут болезни, старость... По этому случаю, конечно, должен ты чувствовать разлад в своей душе.

Серебряков. Да, чувствую.

Орловский. А когда разлад на душе, то не поможешь ты себе ни словами, ни слезами, ни разными мыслями. Я, брат Саша, до сорока лет вел такую же вот жизнь, как мой Федор. Я и кутил, и деньги мотал, и насчет женского пола тоже был не дурак. Намедни я его спрашиваю: «Федя, скажи по совести, сколько ты женщин на своем веку сделал несчастными?» Он подумал и говорит: «Не помню. Душ шестьдесят, а может быть и семьдесят. Всех не вспомнишь». Вот столько же и у меня было. Ну-с, а как только исполнилось мне сорок лет, вдруг на меня, брат Саша, что-то нашло. Тоска, места себе нигде не найду, плачу, не хочется на людей глядеть, даже стреляться собирался — одним словом, разлад, да и шабаш. Что тут делать? Я туда-сюда, и книжки читаю, и работаю, и путешествую — не помогает! Ну-с, братец ты мой, теперь спроси: что меня спасло? Пустяк. Поехал я как-то в гости к покойному куму моему, светлейшему князю Дмитрию Павловичу. Закусили, пообедали... После обеда, чтоб не спать, затеяли на дворе стрельбу в цель. Народу собралось видимо-невидимо: тут и дворяне, и мужики, и охотники, и наш Вафля. Тоска у меня, понимаешь ли — господи! Не выдержал. Вдруг слезы брызнули из глаз, зашатался я и как крикну на весь двор, что есть мочи: «Друзья мои, люди добрые, простите меня, ради Христа!» Сейчас же у меня на душе стало чисто, ласково, тепло, и с той, братец, поры во всем уезде нет счастливее меня человека. И тебе это самое надо сделать.

Серебряков. Иван Иваныч, ты умный человек! За что мне прощения просить? Нелепая, туземная философия! Пусть у меня прощения попросят! (Желтухину.) Скажите мне, пожалуйста, есть ли у вас тут обыкновенные, нормальные люди? Все до одного мыслители и философы. Припечет солнцем голову, он и начинает измышлять. Один ни с того, ни с сего прощения просит, другой о лесах каких-то бредит... Нет, господа, надо дело делать! Так нельзя. Надо дело делать.

Марья Васильевна (читая). Дайте мне карандаша... Опять противоречие! Надо отметить.

Орловский(Подает карандаш и целует руку.)

Желтухин (вздыхая). Не скоро у нас примутся за дело. Не то время, Александр Владимирович... Слишком много ран. Всеобщее невежество в связи с инертностью руководящих классов, далее...

Орловский. Однако голова у меня болит и... и... лицо горячее...

Серебряков. Извини, я тебя задерживаю...

Орловский. Ничего, надо себя разгулять...

Входит Войницкий.

Ранняя редакция 12-го явления III акта
(цензурный экземпляр рукописи)

12

Те же и Хрущов.

Хрущов (волнуясь). Очень рад, что застаю вас дома, Александр Владимирович... Простите, быть может, я пришел не вовремя и помешал вам... Но не в этом дело... Виноват, я не поздоровался... Здравствуйте, крестненький.

. Что вам угодно?

Хрущов. Извините, я взволнован — это оттого, что сейчас я быстро ехал верхом... Александр Владимирович, я слышал, что третьего дня вы продали Кузнецову свой лес — на сруб. Если это правда, а не простая сплетня, то, умоляю вас, ради бога, не делайте этого.

Серебряков. Простите, я вас не понимаю и... и не расположен понимать.

Хрущов. Позвольте мне съездить к Кузнецову и сказать ему, что вы не согласны! Да? Умоляю, заклинаю вас всем, что у вас есть только святого! (Плачет.) Повалить тысячи деревьев, уничтожить их ради каких-нибудь двух-трех тысяч, ради женских тряпок, прихоти, роскоши... Уничтожить, чтобы в будущем потомство проклинало наше варварство... Если вы, ученый, знаменитый человек, решаетесь на такую жестокость, то что же должны делать люди, стоящие много ниже вас? Как это ужасно!

Желтухин. Миша, после об этом... Александр Владимирович²¹ не расположен.

Хрущов (Серебрякову). Вы отворачиваетесь от меня... Если я, умоляя вас, как нищий, по вашему мнению, неправ, то докажите мне это... Вы профессор, знаменитый ученый, богаты знаниями и долго жили — я поверю вам! Докажите же!

Серебряков. Пойдем, Иван Иваныч, это никогда не кончится.

Желтухин. Извини, Миша, но это даже наивно... Какое мы имеем право вмешиваться в чужие дела?

Хрущов (загораживая Серебрякову дорогу). Или вот что, профессор... Погодите, через три месяца я получу деньги и куплю у вас сам... Иван Иванович, крестненький, хоть вы заступитесь! Скажите хоть одно слово!

Орловский. Чудак-человек! Что же я могу сказать?

Хрущов (вспыхнув). Конечно, что же сказать? Молчите и ничего не делайте! Эх, крестненький, много добродушных людей на свете, и это всегда казалось мне подозрительным! Добродушны они все оттого, что равнодушны!

Елена Андреевна (мужу). Александр, выслушай Михаила Львовича!

Хрущов. Можете идти, профессор, куда вам угодно, я вас не удерживаю. Мне не стыдно, что я сейчас унижался и даже плакал перед вами. Вам и Ивану Иванычу тоже не стыдно, значит, все обстоит благополучно, с чем я вас и поздравляю! Честь имею кланяться!

Серебряков (резко). И в другой раз потрудитесь не входить без доклада, и прошу вас избавить меня от ваших психопатических выходок! Всем вам хотелось вывести меня из терпения, и это удалось вам... Извольте меня оставить! Все эти ваши леса, торф я считаю бредом и психопатией — вот мое мнение! Пойдем, Иван Иваныч!

Елена Андреевна (идя за ним). Александр, это слишком!

Она, и Орловский уходят.

Хрущов (один; после паузы). Бред, психопатия... Значит, по мнению знаменитого ученого и профессора, я сумасшедший... Преклоняюсь перед авторитетом вашего превосходительства и поеду сейчас домой, обрею себе голову. Нет, сумасшедшая земля, которая еще держит вас!

Быстро идет к правой двери; из левой входит Соня, которая подслушивала у двери в продолжение всего 12-го явления.

Ранняя редакция 15-го и 16-го явлений III акта
(цензурный экземпляр рукописи).

15

Елена Андреевна, Марья Васильевна, потом Соня,
Серебряков, Орловский и Желтухин.

Марья Васильевна выходит, пошатываясь,
из средней двери, вскрикивает и падает без чувств.
Соня входит и бежит в среднюю дверь.

. Орловский. Желтухин (вместе).  Что такое?

Слышно, как вскрикивает Соня; она возвращается и кричит: «Дядя Жорж застрелился!»
Все, кроме Елены Андреевны, бегут в среднюю дверь.

Елена Андреевна (стонет). За что? За что?

В правой двери показывается Федор Иванович.

16

Елена Андреевна, Марья Васильевна
и Федор Иванович.

Федор Иванович (в дверях). Что такое?

Елена Андреевна (ему). (Падает ему на руки.)

Федор Иванович (принужденно хохочет, подражая оперному Мефистофелю). Ха-ха-ха! (Октавой ниже.) Ха-ха-ха!

Занавес

Ранняя редакция IV акта
(цензурный экземпляр рукописи)

ДЕЙСТВИЕ IV
Лес и дом при мельнице, которую арендует Дядин у Хрущова.

1

Семен (несет ведра), Юля, потом Дядин.

Юля (входя). Здравствуй, Сенька. Бог в помощь. Илья Ильич дома?

Семен. Дома. На мельнице спит.

Юля. Поди разбуди.

Семен(Уходит.)

Юля (одна; садится на лавочку под окном и глубоко вздыхает). Ох! Одни спят, другие гуляют, а я целый день мыкаюсь, мыкаюсь... Кажется, из всех людей я самая несчастная. Не посылает бог смерти... (Вздыхает еще глубже.) Господи, есть же такие глупые люди, как этот Вафля! Еду я сейчас мимо его амбара, а из дверей черненький поросенок выходит. Вот как порвут ему свиньи чужие мешки, тогда и будет знать...

Входит Дядин, надевая сюртук.

Дядин. Это вы, Юлия Степановна? Виноват, я дезабилье. После обеда немножко уснул в объятиях Морфея.

Юля. Здравствуйте, Илья Ильич.

Дядин. Извините, я не приглашаю вас в комнаты... Там у меня не прибрано и прочее. Ежели угодно, то пожалуйте на мельницу.

Юля. Я и тут посижу, Илья Ильич, что это вы в самом деле? Зачем вы путаете мои мешки?

Дядин. То есть в каком смысле-с?

Юля. Наши мешки куплены у Харламова, и на них буква Х, а вы прислали нам с какой-то ижицей.

Дядин. Ces sont des²² пустяки. Не суть важно. Можно переменить во всякий период времени.

Юля. Пожалуйста, перемените. Я вот зачем к вам приехала, Илья Ильич. Леничка и профессор, чтоб развлечься, хотят сегодня здесь у вас на мельнице пикник устроить, чаю напиться.

Дядин. Весьма приятно.

Юля. Я вперед приехала. Скоро и они будут. Распорядитесь, чтоб поставили тут стол, ну и самовар, конечно. Велите Сеньке, чтоб он вынул из моей коляски корзины с провизией.

Дядин

Пауза. Ну что? Как у вас там?

Юля. Плохо, Илья Ильич. Такая забота, что вы и представить себе не можете. Знаете, ведь профессор и Соничка теперь у нас живут. После того как Егор Петрович руки на себя наложил, они боятся жить в своем доме. Профессор такой убитый, исхудал весь, и все молчит, молчит, молчит... Соничка, бедная, все плачет, и слова от нее никак не добьешься. Днем все-таки еще ничего, а как вечер, сойдутся все в одной комнате и сидят до самого рассвета. Страшно всем. Боятся, как бы в потемках Егор Петрович не представился.

Дядин. Предрассудки. Я не верю не только в привидения, но даже в спиритизм. А про Елену Андреевну вспоминают?

Юля. Разумеется, вспоминают. Ведь она-то от Фединьки убежала! Вы слышали?

Дядин. Да, сюжет, достойный кисти Айвазовского. Взяла и убежала. (Смеется.) История! Вся прислуга во дворе и пейзане на деревне видели, как он вез ее в своей коляске. В одной руке ее держит в бесчувственном положении, а другою стегает во всю мочь по лошадям, подобно Фебу, несущемуся на колеснице. И всего-навсего проехал только шесть верст. Остановился тут недалече, в графском лесу, около избушки Якунчихи, и пошел, чтобы Елене Андреевне принести воды напиться. Пока он ходил за водой, она и была такова. Вернулся, а ее уж и след простыл. Он туда-сюда — нигде нету! И что ж вы думаете? От злобы, значит, что его дон-жуанский замысел не удался, он у Якунчихи вышиб двери, все окна, побил посуду и самой Якунчихе под глазами фонарей наставил. Это восхитительно!

Юля. Так потом и пропала. Неизвестно, где... Может, уехала, а может, с отчаяния... ведь всякое бывает!

Дядин. Бог милостив, Юлия Степановна! Все будет благополучно. А у меня, признаться вам, такое блаженство на душе, такое блаженство! Я так безгранично счастлив, что, не прибегая к пышным фразам, могу выразить вам словами одного поэта...

Юля (перебивая). Отчего же так?

Дядин. Не знаю... То есть не имею права вам выразить! Не имею права, хотя сгораю от нетерпения...

Входит Хрущов с папкой и с ящиком
для рисовальных принадлежностей.

2

Те же и Хрущов.

Хрущов

Дядин. Взгляни сюда!

Хрущов. А!.. Здравствуйте, Юличка!

Юля. Здравствуйте, Михаил Львович.

Хрущов. А я, Илья Ильич, опять к тебе пришел работать. Не сидится дома. Вели по-вчерашнему поставить под это дерево мой стол да скажи, чтобы две лампы приготовили. Уже начинает смеркаться.

Дядин (идет). Хорошо. Слушаюсь, ваше благородие.

Хрущов. Там у тебя коробочка с моими кнопками и блюдце. Не забудь!

Дядин. Знаю! (Уходит.)

Хрущов. Как живете, Юличка?

Юля. Так себе.

Пауза. Михаил Львович, почем в вашем питомнике пироминдальные тополи?

Хрущов. Не пироминдальные, а пирамидальные.

Юля

Хрущов. Приезжайте, выберете... Там видно будет, сочтемся. Серебряковы у вас живут?

Юля. У нас.

Хрущов. Значит, ваш Леничка теперь весь день дома сидит... Небось рад.

Юля. Дома сидит. Все с Соничкой... Гуляет с ней, стихи ей читает. Все-таки ей легче... А как он читает, Михаил Львович! Вчера я даже плакала.

Входит Дядин и Семен; оба несут небольшой стол.

3

Те же, Дядин и Семен.

Дядин. Губа не дура у тебя, Миша. Прекрасное место выбрал ты себе для работы. Это оазис! именно оазис! Вообрази, что это вокруг всё пальмы, Юличка — кроткая лань, ты лев, я тигр...

Хрущов. Хороший ты, душевный человек, Илья Ильич, но что у тебя за манеры? Какие-то мармеладные слова, ногами шаркаешь, плечами дергаешь... Если кто посторонний в первый раз увидит тебя, то подумает, что ты не человек, а черт знает что... Досадно!

Дядин. Значит, на роду у меня так написано. Фатальное предопределение...

Хрущов. Ну вот, фатальное предопределение... Брось все это... Я сегодня останусь у тебя ночевать.

Дядин. Чрезвычайно рад. Вот ты, Миша, сердишься, а у меня на душе невыразимо отрадно! Как будто сидит у меня в груди птичка и песеньку поет.

Хрущов. Радуйся.

Пауза. У тебя на душе отрадно, а у меня темно, как никогда не бывало. У тебя в груди птичка, а у меня жаба. Скука, тоска, грызет совесть — даже плакать хочется. Двадцать тысяч скандалов! Шиманский продал свой лес на сруб. Это раз! Иван Иваныч опасно болен; у него тиф и, кажется, прибавилось еще воспаление легкого. Два! Елена Андреевна бежала от болвана Федора, и теперь никто не знает, куда она девалась. Это три! Уехала ли она куда, бросилась ли в воду, отравилась — можешь думать, что тебе угодно. Но главное, что ужаснее всего, что мучительнее всего, это то, что я не могу дома оставаться один и боюсь потемок. Вчера я хотел рассказать тебе, но не мог, храбрости не хватило. Знаешь? После покойного Егора Петровича остался дневник, и из этого дневника ясно, как божий день, что все мы гнусные клеветники! На первых порах этот дневник попал в руки Ивана Иваныча; я ездил лечить и прочел его раз десять.

Юля. Наши тоже читали.

Хрущов. Роман Жоржа с Еленой Андреевной, о котором трезвонит весь уезд, оказывается подлой, грязной сплетней. Я верил и клеветал заодно с другими, ненавидел, презирал, оскорблял... Что же ты молчишь? Отчего ты ничего не говоришь?

Дядин. Мишенька, клянусь тебе истинным создателем и своим вечным спасением, Елена Андреевна превосходнейшая женщина! Кроткая, возвышенная, правдивая, чувствительная, а душа такая, что я, по неразумию своему, не могу высказать тебе словами. (Плачет.) Мишенька! Верь мне! Когда я удостоился чести узнать ее покороче, душа моя наполнилась неизъяснимым блаженством. Приятно видеть вблизи красоту телесную, но многократно приятнее видеть красоту душевную.

Хрущов. Первый, кому я поверил, был ваш брат, Юличка! Он первый сказал мне об этом! Нехороший он у вас человек! За что он меня обманул?

Юля плачет.

Дядин. Мишенька, не надо, не надо... Тссс!.. Не обижай.

Хрущов. Что ж плакать? Слезами не поможешь.

Дядин (Юле).

Хрущов (один; разводит в блюдечке краску). Раз ночью я видел, как он прижался лицом к ее руке. У него в дневнике подробно описана эта ночь, описано, как я приехал туда, что говорил ему... Он приводит мои слова и называет меня глупцом и узким человеком.

Пауза. Слишком густо... надо посветлее... А дальше он бранит Соню за то, что она меня полюбила. Царство тебе небесное, бедняга, но тут обманула тебя твоя наблюдательность: она никогда меня не любила... У меня рука дрожит, как у пьяницы... кляксу сделал... (Скоблит бумагу ножом.) Даже если допустить, что это немножко верно, то все-таки об этом не следует думать. Глупо началось, глупо кончилось... И в сущности я хорошо сделал, что вчера сжег ее фотографию... Да... Иначе бы...

Семен и рабочие несут большой стол.

Что это вы? К чему это?

Семен. Илья Ильич велел. Господа из Желтухина приедут чай пить.

Хрущов. Покорно благодарю. Значит, насчет работы придется отложить всякое попечение. Да и не могу я сегодня работать! Соберу все и уеду домой...

Входит Желтухин под руку с Соней.

4

Хрущов, Желтухин и Соня.

(поет). «Невольно к этим грустным берегам меня влечет неведомая сила...»

Хрущов. Кто это там? А... (Спешит уложить в ящик рисовальные принадлежности.)

Желтухин. Я рискую надоесть вам, Софья Александровна. Последний вопрос. Помните, вы в день моего рождения завтракали у нас? Сознайтесь, что вы хохотали тогда над моим тостом.

Соня. Хохотала я без причины, уверяю вас. Не надо быть таким злопамятным, Леонид Степаныч.

Желтухин (увидев Хрущова). А, и ты здесь? Здравствуй.

Хрущов. Здравствуй.

Желтухин. Работаешь? Отлично... Где Вафля?

Хрущов. Там... на мельнице.

Желтухин. Пойти позвать его... Невольно к этим грустным берегам... (Уходит.)

Соня. Здравствуйте.

Хрущов. Здравствуйте.

Пауза.

Соня. Это что вы рисуете?

Хрущов. Так... Неинтересно...

Соня. Это план?

Хрущов. Нет, лесная карта нашего уезда. Я составил.

Пауза. Зеленая краска означает места, где были леса при наших дедах и раньше; светло-зеленая — где вырублен лес в последние 25 лет, ну, а голубая — где еще уцелел лес. Светло-зеленой краски втрое больше, чем голубой.

Пауза. Я хочу для всей губернии карту составить...

Пауза. Ну, а вы? Вы счастливы? Виноват, это нелепый вопрос; я поставил его не в такой форме...

Соня. Теперь, Михаил Львович, не время думать о счастье.

Хрущов. О чем же думать?

Соня. И горе наше произошло только оттого, что мы слишком много думали о нашем счастье.

(роняет блюдечко). Виноват.

Соня. Нет худа без добра. Горе научило меня, и теперь я понимаю, как я заблуждалась... Надо, Михаил Львович, забыть о своем счастье и каждую минуту думать только о счастье других. Нужно, чтоб вся жизнь состояла из жертв...

Хрущов. Да, конечно...

Соня. Работать на общую пользу, помогать бедным, стараться полюбить тех, кого не любишь...

Хрущов. Ну, да, выйти за Желтухина...

Пауза. У Марьи Васильевны застрелился сын, а она все еще бормочет про эмансипацию и ищет противоречий в своих брошюрках. Над вами стряслось несчастье, а вы тешите свое самолюбие мыслями о каких-то жертвах... Ни у кого нет сердца... Нет его ни у вас, ни у меня... Делается совсем не то, что нужно, и все идет прахом... Я сейчас уйду...

Соня. Идут сюда, а я плачу...

Входят Юля, Дядин и Желтухин.

5

Те же, Юля, Дядин и Желтухин, потом Серебряков.

Голос Серебрякова

Соня (кричит). Папа, здесь! (Быстро вытирает глаза.)

Дядин. Самовар несут! Восхитительно! (Хлопочет с Юлей около стола.)

Серебряков входит; с ним горничная с корзиной.

Соня. Сюда, папа!

Серебряков. Вижу, вижу...

Желтухин (громко). Господа, объявляю заседание открытым! Наливка откупорена!

Хрущов (Серебрякову). Профессор, забудем все, что между нами произошло! (Протягивает руку.)

Серебряков. Благодарю. Очень рад. Вы тоже простите меня. Когда я после того случая на другой день старался обдумать все происшедшее и вспомнил о нашем разговоре, я ужаснулся своей жестокости. Будем друзьями. (Берет его под руку и идет к столу.)

Дядин. Ваше превосходительство, я счастлив, что вы не побрезгали посетить мой оазис... Очень, очень приятно!

Серебряков. Благодарю. Садитесь, господа. (Садятся за стол.) Здесь в самом деле прекрасно. Именно оазис. Не будем, господа, молчать, будем говорить. В нашем положении это самое лучшее. Мы сами виноваты в своих несчастьях, будем же переносить их бодро. Я гляжу бодрее вас всех, и это оттого, что я больше всех виноват.

Юля. Господа, я сахару класть не буду. Пейте с вареньем.

Дядин (суетится около стола). Как я рад, как я рад! Наливочки! Мишенька, возьми сдобную пышечку!

Серебряков. В последнее время, Михаил Львович, я так много пережил и столько передумал, что, кажется, мог бы написать в назидание потомству целый трактат о том, как надо жить. Повторяю, на другой день после того случая я ужаснулся своей жестокости; я удивился, как я раньше мало видел и мало понимал и в то же время как много говорил. Теперь мне кажется странным, что со своею женою я говорил ни о чем другом, как только о подагре и о своих правах, а тогда мне казалось, что это так и нужно... (Дрогнувшим от слез голосом.) Конечно, я виноват... Не говорю уж о Жорже, который, если бы...

Желтухин. Александр Владимирович, мы обещали друг другу не говорить сегодня об этом. Вы забыли условие.

Дядин. Кто старое помянет, тому глаз вон. Бог милостив, все обойдется благополучно. Долой, меланхолия! Будем себе чаек попивать с вареньицем, с сухарями, с лимончиком и наливочку пить, а Леничка нам стишки прочитает.

. В самом деле, Леонид Степаныч, прочтите что-нибудь. Вы превосходно читаете.

Желтухин. Что же вам прочесть?

Серебряков. Что-нибудь индифферентное... У вас большой запас.

Желтухин. Слушаюсь... (Подумав.) Вот кусочек из Некрасова, это по твоей части, Миша...

Идет-гудет Зеленый Шум,
Зеленый Шум, весенний шум!
Как молоком облитые,
Стоят сады вишневые,
Тихохонько шумят;
Пригреты теплым солнышком,
Шумят повеселелые
Сосновые леса;
А рядом, новой зеленью
Лепечут песню новую

И белая березонька
С зеленою косой!
Шумит тростинка малая,
Шумит высокий клен...
Шумят они по-новому,
По-новому, весеннему...
Идет-гудет Зеленый Шум,
Зеленый Шум, весенний шум!
Слабеет дума лютая,
Нож валится из рук,
И все мне песня слышится
Одна — в лесу, в лугу:
«Люби, покуда любится,
Терпи, покуда терпится,
Прощай, пока прощается,
И — бог тебе судья!»

Соня вздрагивает.

Дядин. Что это вы так вздрагиваете?

Соня. Кто-то крикнул.

Дядин

Пауза.

Серебряков. Как здоровье Ивана Иваныча?

Хрущов. Плохо.

Пауза.

Желтухин. Господа, не будем вешать носы на квинту. Мы ведь условились, что проведем этот вечер так, как будто ничего не случилось. Право, а то напряжение какое-то...

Дядин. Я, ваше превосходительство, питаю к науке не только благоговение, но даже до некоторой степени родственные чувства. Брата моего Григория Ильича жены брат, изволите знать, Константин Гаврилыч Новоселов, был магистром иностранной словесности.

Серебряков. Знаком не был, но знаю.

Пауза.

Соня. Завтра ровно пятнадцать дней, как умер дядя Жорж.

Желтухин. Софья Александровна, условие!

Соня. Виновата.

Юля плачет.

Желтухин. Что ты?

Юля

Желтухин. Что я сказал?

Юля. Ты! ты!

Хрущов. Юличка, не будем говорить об этом! Умоляю вас!

Серебряков. Бодро, бодро, бодро! Хоть мне и запретили доктора, но я все-таки выпью наливки. Берите с меня пример, господа! (Пьет.)

Пауза.

Желтухин. Все-таки чувствуется какое-то напряжение... Господа, больше жизни, больше звуков! (Стучит ножом.) Слушаться председателя!

Серебряков. Психологическая подробность. Какие иногда бывают странные желания! Мне почему-то теперь очень хочется, чтобы кто-нибудь меня сильно оскорбил или чтобы я заболел... Очевидно, душе, то есть моей психике, нужна сильная реакция.

Пауза.
Хрущов порывисто вскакивает.

Желтухин. Что ты?

(возбужденно). Боже мой, не могу, нет сил дольше терпеть! Страшно томится душа моя! Негодяй, бесстыдный клеветник! В тяжкую минуту жизни она протянула ко мне обе руки и предложила свою дружбу, а я сказал ей: «Отойдите от меня прочь! Я презираю вашу дружбу!» Заодно со всеми, как всеобщий раб, я оскорблял ее, клеветал, ненавидел! Презирайте меня, ненавидьте, указывайте на меня пальцами...

Дядин (встревоженно). Мишенька, не надо... (Целует его.) Не надо...

Хрущов. Александр Владимирович, вы двадцать пять лет были профессором и служили науке, я сажаю леса, но к чему, для кого все это, если у нас нет сердца, если мы не щадим, губим друг друга? Сделали ли мы с вами что-нибудь, чтобы спасти Жоржа? Где ваша жена, которую я бесчеловечно оскорбил? Где наш покой, где моя любовь? Все погибло, разрушено, все идет прахом! Все погибло! Бегите все, кричите...

Соня и Юля вскрикивают. Замешательство.

Дядин. Голубчик, Мишенька, успокойся...

Хрущов. Это ужасно! Ужасно! Все погибло!

Юля (обнимает его и целует). Михаил Львович, миленький, драгоценный...

Серебряков. Дайте ему воды.

Хрущов. Простите, господа, я не выдержал... не вынес этого напряжения. Теперь у меня отлегло на душе. Сядемте... Успокойтесь.

. Довольно! Баста!

Дядин. Господа, клянусь, что все обойдется благополучно. Я не имею права вам выразить, но... но одним словом, бог милостив.

Соня. Папа, уже темнеет. Поедем домой.

Серебряков. Нет, посидим еще, голубчик. Дома я не выношу стен. Чем позже приедем домой, тем лучше.

Дядин. Сейчас мои плебеи подадут огонь, и мрак рассеется...

Входит Федор Иванович.

6

Те же и Федор Иванович.

Соня (испуганно). Дядя Жорж!

Хрущов. Где вы его видите? Полно!

Соня. Вот он!

Хрущов. Где? Это Федор... Господа, самое лучшее — это молчать, не отвечать на вопросы... Профессор, не обращайте внимания.

Серебряков. Я против него ничего не имею. Пусть.

. Тссс!

Федор Иванович (подходя к столу). Здравствуйте! На лоне природы? Занятная история. Здравствуй, Леший!

Пауза.

Что же ты мне руки не подаешь?

Хрущов (протягивая руку). На, возьми...

Федор Иванович (садится). Это вы, профессор? Простите, я не узнал вас. Богатым быть.

Пауза.

Вы здесь очень кстати, профессор. Мне нужно с вами серьезно поговорить. Тут всё люди свои, так что, полагаю, говорить можно прямо. Дело вот в чем. Елену Андреевну рано или поздно я найду и женюсь на ней. Дайте мне развод. Я заплачу вам, сколько хотите...

Хрущов. Тссс...

Пауза.

Федор Иванович. Впрочем, кажется, я хватил немножко через край? Будем рассуждать мирно. Я, Леня, собственно, к тебе приехал. Узнал я, что ты на пикнике, и вот, как видишь, поспешил к другу. Отчего ты не пригласил меня на пикник?

Желтухин. Странный вопрос. Как же я мог пригласить тебя? Во-первых, я не знал, где ты, во-вторых, эта идея, то есть мысль о пикнике, пришла к нам только перед вечером. Я не успел... К тому же такие отношения...

Федор Иванович. Ты не хитри. Отвечай: почему ты не пригласил меня на пикник?

Желтухин. Оставим этот разговор.

Федор Иванович. Гм... Я, мой друг, все испытал на этом свете. Только на воздушных шарах не летал, да вот еще с тобою ни разу на дуэли не дрался. До шаров далеко, а подраться и сейчас можно.

Хрущов (кричит). Прочь отсюда, наглец!

Федор Иванович. Тише, тише! Я человек нервный.

Хрущов. Вон отсюда!

Федор Иванович. Будем рассуждать мирно. Значит так: сначала я дерусь с тобой, Леня, а потом с тобой, Леший...

Хрущов(Федор<у> Ив<ановичу>) Пойдем со мной, поговорим!

Быстро входит Трифон, идет к дому и стучит в окно.

7

Те же и Трифон.

Дядин. Кто там? Что нужно?

Трифон. Это вы, Илья Ильич?

Дядин. Что нужно?

Трифон. Здравствуйте. Хлеб да соль вашей милости. Кланялась вам Людмила Ивановна и велела передать, что сегодня в обед Иван Иваныч скончался.

Федор Иванович. Отец!? Боже мой... Кто это? Ты, Трифон²³?

Трифон. Так точно-с...

Федор Иванович. Когда это случилось?

. Сегодня в обед.

Федор Иванович. Боже мой... я целую неделю дома не был... Отец... Бедный... Поедем, Трифон... Скорее... (Упавшим голосом.) Простите, господа... Профессор, мне нужно еще что-то сказать вам... Не могу вспомнить... Вы друг отца... Нет, не это... Вот что: ваша жена святая женщина... (Уходит с Трифоном.)

Юля (после паузы). Бедный крестненький!

Серебряков. Поедем, Соня, домой. Уже пора.

Соня. Нет, папа, теперь уж я не могу. Будем все сидеть здесь. Это было последнее испытание... Теперь уж ничего не будет... Ничего...

Пауза.

Хрущов. Какое уныние, как все напряжено! Леня, говори что-нибудь, пой, читай, что ли! Читай!

Желтухин. Что же я буду читать?

Пауза.
Слышно, как в доме играют на пианино арию Ленского
из «Евгения Онегина».

. Что такое? Это Елена Андреевна играет. Откуда она? Где? Что это значит?

Дядин. Это восхитительно! Она у меня, у меня в доме! Из графского лесу она прибежала сюда и вот уж живет у меня две недели. Миша, какое блаженство! (Кричит.) Елена Андреевна, пожалуйте сюда! Будет вам прятаться!

Соня. Это она играла! Это ее любимая ария.

Хрущов. Где она? (Бежит в дом.)

Серебряков. Ничего не понимаю... ничего.

Дядин (потирая руки). Сейчас, сейчас... Конец напастям!

Из дома выходит Елена Андреевна, за нею Хрущов.

8

Те же, Елена Андреевна и .

Хрущов. Хоть одно слово! Только одно слово! Не будьте жестоки, как я, простите меня, умоляю вас!

Елена Андреевна. Я все слышала. (Целует его в голову.) Довольно. Будем друзьями. Здравствуй, Александр! Здравствуй, Соня!

Соня (бросается ей на шею). Леночка!

Все окружают Елену Андреевну. Поцелуи.

Елена Андреевна. Все эти дни я страдала и думала не меньше вас. Вы простили меня, я вас простила, и все мы стали лучше. Заживем по-новому — по-весеннему. Поедем домой. Я соскучилась.

Дядин. Это восхитительно!

Хрущов. Как посвежело на душе! Ничего не страшно, вее-село!

Серебряков. Поедем, Леночка... Теперь мне и стены будут милы.

Елена Андреевна. Я сидела за окном и все слышала. Бедные мои! Ну, едем скорее! Не будем поминать старое... Михаил Львович, едемте к нам!

Хрущов. Я ваш.

Юля (брату). Попроси и ты прощения.

Желтухин. Терпеть не могу этой кислоты! Приторно... Поедем домой, а то сыро... (Кашляет.)

Елена Андреевна. Соня смеется... Смейся, милая! И я смеюсь. Так и нужно... Пойдем, Александр! (Уходит с мужем.)

Желтухин. Пойдем! (Уходит с сестрой и кричит за сценой.) Алексей, подавай!

Хрущов (Соне). Когда ясно на душе, то и в глазах ясно! Я все вижу. Пойдем, моя голубка! (Обнимает ее и уходит с нею.)

(один.) А про меня-то и забыли все! Это восхитительно! Это восхитительно!

Занавес

Варианты цензурного экземпляра рукописи